«…операторы слишком хотят жить, больше, чем полагается на фронте офицеру….»

Опубликовано: "Цена кадра. Советская фронтовая кинохроника 1941 — 1945 гг. Документы и свидетельства" (Авторы-составители: В.П. Михайлов, В.И. Фомин; Министерство культуры Российской Федерации, НИИ Киноискусства; Изд.: — М; «Канон+», РООИ «Реабилитация»; 2010; с. 789-804). Фото: С. А. Герасимов и заместитель председателя Кинокомитета М. И. Хрипунов. Фото из архива авторов.

С. А. Герасимов с 20 мая 1944 по 05 октября 1945 — директор Центральной студии документальных фильмов (ЦСДФ) и заместитель председателя Комитета по делам кинематографии СССР. Коллектив ЦСДФ в 1944 году насчитывал 699 человек.

28 августа 1944 г.
<…>
Тов. Довженко: Я думаю, что картина «Битва за нашу Советскую Украину», 2-я серия — так я себе мыслю это название, — над которой я работаю, пожалуй, могла бы быть закончена. И я хочу сказать, почему она не только не закончена, а далеко не закончена и что именно в ней изменено.

Мне очень приятно было слушать обстоятельный, в профессиональном смысле хороший и объективный доклад нашего директора, но на его основное требование о том, что надо делать хорошо, я должен сказать, что мы имеем в практике такое положение, что можно сделать плохую картину из хорошего материала, но хорощую картину из плохого материала сделать бесконечно трудно.

Там должно было быть форсирование Днепра, Корсунь-Шевченковское окружение немцев, огромная, неповторимая, единственная, может быть, в истории войны кампания, когда гнали немцев примерно от Шепетовки до Прута в весеннюю распутицу, когда были взяты Одесса, Тарнополь, наконец, Бродская операция, взятие Львова и последние операции.

В материалах нет форсирования Днепра: эту операцию форсирования Днепра не сняли, поэтому пришлось нам заниматься инсценировкой этого величайшего события. Если учесть все наше презрение и ненависть к инсценировкам, особенно плохим, вы поймете мои чувства, с которыми мне приходится говорить об этих инсценировках.

Корсунь-Шевченковское окружение тоже не сняли. Это была гигантская и блестящая операция, и чрезвычайно легко было для оператора ее снять, но ее не сняли. И не только не сняли самые бои, но даже последствия боев сняли чрезвычайно убого и жалко.

Приходится допустить, что операторы слишком хотят жить, больше, чем полагается на фронте офицеру. Допустим, что есть особый вид офицеров на фронте — это кинооператоры, которые от всех прочих офицеров отличаются тем, что они объявлены кинохроникой неприкосновенными.

Во всех прочих видах оружия у нас готовятся кадры на случай потерь. И только на хронике оператор-офицер объявлен неприкосновенным, потому что его некем заменить.

И когда оператор-офицер понял, что он незаменимый человек, это дало ему повод и какое-то фальшивое основание не участвовать в боях.

Эта потеря мужества привела к тому, что даже небоевые операции не снимаются. И вот когда под... (неразборчиво) было брошено 500 немецких танков, даже не распечатанных в весеннюю распутицу, это тоже не было снято. Ни один ком грязи, когда наши генералы, бросив «Виллисы», брели по пояс в грязи, на ходу рассматривая карты, когда огромные толпы Красной Армии вместе с огромными толпами мобилизованного населения гнали немцев до Прута, когда танки и тяжелые орудия прошли только через месяц после изгнания немцев за пределы нашей Родины.

Эта эпопея совершенно не снята. Наши операторы, значит, за лакированный стиль: они не захотели спуститься в эту грязь. Они не увидели этой грязи, не увидели нечистоты недостойной (по их представлению) экрана. И этих массовых героических действий нашего народа они не видели. Этому нет названия!

Мы положили в основу картины еще очень интересное задание. Мы давали операторам задание — сделать репортаж о человеке. Хотелось бы взять двух русских бойцов из европейской части России, затем казаха, узбека, украинца, белоруса — офицеров и рядовых, — чтобы оператор походил за солдатами, поснимал, чтобы он уделил внимание его жене, детям, колхозу, чтобы создать целую часть об отдельных участниках событий, о живых людях, с их именами и фамилиями. Ни один оператор ни одного метра пленки на эту тему не дал.

Меня поражает, что за восемнадцать лет моей работы в кино, оператор не только не снимает, но он полагает, что он может не снимать и за это не несет никакой ответственности.
Пора положить конец такому безответственному, барскому отношению к работе.

Они проделали путь от правого берега Днепра до Прута, до Карпат, и операторы Украинского фронта ухитрились не снять ни одного села, ни одной хаты, ни одного человека, ни одного мужчины, ни одной женщины, ни одного ребенка, ни одного старика, ни одной девушки. Они прошли по степям, по дорогам, по балкам, по лесам, проходили с боями, с артиллерией и ничего не сняли.

Они не увидели Украины. И когда я, пораженный этим обстоятельством, высказывал свое возмущение по поводу такой крайней слепоты к самому важному участку кинематографии — хроникальному, — один оператор проявил идеологию. Он мне сказал: «Напрасно, Александр Петрович, вы сомневаетесь, вы думаете, что мы слепы, что мы не видели. Мы все это видели, но не снимали. Как же было снимать, когда украинские села целы, даже окна в селах целы?»

Пожаров они не нашли. Вы привыкли снимать эти немецкие разрушения, пожарища, Почему наши генералы ломают себе головы, чтобы не только разгромить немцев этими огромными клещами, ищут как их захватить в мешки, не только их разгромить и уничтожить, и вы знаете, что немцы в «мешках» боялись уничтожать людей.

Оказывается, операторам целое село противопоказано снимать, им хочется, видите ли, снимать только ямы, из которых замученные люди выходят. А то, что в этих селах, где стекла целы остались, творились чудовищные зверства, что в этих селах ни одного мужчины — все ушли на фронт - этого операторы умудрились не увидеть.

Мы просили снимать части Красной Армии и уборочную кампанию — единение армии с народом — украсило бы картину. Начальник кинохроники Мельников мне заявил, что он слышал, как в прифронтовой полосе за Виннницей один генерал, работавший по снабжению, заявил, что у него будут косить хлеба пять тысяч солдат и офицеров вместе с крестьянами.
Колхозники этого района помогали снабжать нам Красную Армию, и мы должны помочь. Кроме Красной Армии они снабжали Ленинград и Сталинград. Они считали это делом чести — это высокий подъем человеческого труда. Тут кинооператор должен был броситься на это, не спать трое суток. Я не представляю себе, как можно было это не снять. Но это, видите ли, для них тоже оказалось неинтересным.

Не снята авиация, плохо снята артиллерия.

Интересно еще одно общее замечание, относящееся к нашей картине и к другим картинам, что я считаю огромным пробелом в нашем деле.

Сергей Аполлинариевич (Герасимов) высказал одну чрезвычайно интересную мысль, которую я хочу углубить и расширить применительно к своим интересам. Он сказал, что не всегда удается снимать бой. Но вы тут сделали одну ошибку. Операторам нашим никогда не удается снять боевые операции, они могут по целым месяцам не снимать боевых операций.
И здесь происходит парадоксальное явление. С одной стороны, увеличиваются, повышаются требования правительства и партии, Комитета, общества к хроникальной операторской работе именно в деле съемки военных операций, войны.

Представьте себе, что это новое приобретенное качество операторов. Тогда операторам надо было бы компенсировать отсутствие подлинных действий какими-то другими интересными вещами, чтобы можно было бы получить эквивалентное впечатление.
Это обязательно нужно делать. В этом отношении чрезвычайно важен показ человека, начиная от генерала и кончая солдатом — защитником нашей Родины.

Нельзя, чтобы операторы так холодно и равнодушно проходить мимо людей.
Почему я на экране не вижу человека, оставшегося на среднем плане, человека думающего, беседующего, пребывающего в состоянии созерцания, отдыха, в различных бытовых положениях?
Почему такое безлюдье?
Почему нет человека крупным планом? Почему нет раненых?
Раненые разделяются на две категории. Есть люди, которые сразу теряют тонус, делаются вялыми, жалкими, таких 90 процентов.
Есть другие раненые. Сильные, мощные. Они исключительно красивы и величественны.
Почему операторы не сумели найти таких людей?
Почему мы не видим детей? Почему мы невидим тепло человека, который своим телом закрывает амбразуру пулемета, — почему мы не видим этих героев? Вот его имя, отчество и фамилия!..

Нет этого, нет. Одни бегающие фигурки.
Что нас еще лимитирует в нашей работе? То, что главные события пошли в выпуски. Это всем известно. То, что мы не имели специальных кинооператоров, — это тоже известно.

Очень подвел нас режиссер Авдеенко, а также группа Кацмана. Он дал нуль, а Кацман дал на 100 процентов сплошной брак, вызывающий чувство глубокого недоумения и иногда даже нет слов.

<...> Еще одно замечание, касающееся самого главного. Пусть мне кинооператоры, к профессии которых я отношусь с большим почтением, считая их главным звеном киностудии, что я всегда утверждал, пусть каждый кинооператор проявит настолько инициативы, насколько ему позволяет его совесть и его понимание дела, но они могут не принять ни одного моего слова. Кинооператоры должны очень и очень много работать.

Думаю, что в основном наша беда произошла вот отчего. Когда документ перестал быть священным и неприкосновенным, особенно, когда перестали уважать кровь наших граждан, в тот день была потеряна нравственность на киностудии и не только для операторов.
Когда оператор почувствовал, что он может работать где-то за чертой, он и остался за этой чертой, и пребывание его за этой чертой — его беда, его несчастье.

Член Воронежского фронта Н. С. Хрущев беседует на фронтовых позициях с председателем УСНК УССР генерал-лейтенантом Л. Р. Корниецом, писателями Н. П. Бажаном, М. Ф. Рыльским и кинорежиссером А. П. Довженко (справа на фото). Действующая армия, лето 1943 года. Источник фото: ГОСКАТАЛОГ.РФ № 13139704.

Я имел в своей жизни счастье присутствовать в двух-трех боях в прошлом году. Вот здесь движутся танки, рвутся снаряды, наша артиллерия стреляет через голову. Это еще не первая линия. Весь характер здесь другой. Все поведение другое. Человек на войне пребывает в состоянии исключительном, необычном. Это очень страшно с непривычки. Есть желание уйти с этого места. А отойдешь на двести метров, и все другое. Вон там, за тем сараем — уже другое. И все операторы считали возможным туда не ходить. Я оговорился — не все могут это на свой счет принять. Но вот я получаю материал — ни одного кадра, снятого на фронте. Значит, они туда не ходят. Раньше они ходили. Были люди храбрые и честные (они есть и теперь). Но потом это как-то остыло, операторы стали снимать за 50 километров от фронта, присылают тысячи метров пленки, тратятся на это государственные средства, присылаются бесчисленные рулоны на студию для изображения войны.

Они не увидели Украины. Происходит это потому, что это можно делать безответственно, Но ведь оператор тоже офицер. Если бы у нас с самого начала военно-операторское дело было поставлено таким образом, чтобы были кадры, могущие стать на замену убитого или раненого оператора, если бы оператор чувствовал себя как любой офицер, которому поручается тот или иной участок фронта, что он обязан быть на определенной позиции как офицер, выполняющий боевое задание, тогда бы дело обстояло иначе. А на сегодняшний день имеется священный и неприкасаемый офицер, который может не быть на войне, они и ушли оттуда, где им надо было быть.

Мне кажется, что и сейчас еще не поздно. Возможно, что в скором времени организуются курсы, человек на 200 операторов, надо вызвать людей с фронта месяца на два, провести эти курсы, вооружить их аппаратурой и пустить этих людей на съемку в обязательном боевом порядке.

Война есть война, и нужно понимать это до конца (с места: «С генералами во главе!..»)
(с места: Пусть и режиссеры тоже выезжают...)

Я могу на этот счет ответить...

Вы сказали — пусть выезжают режиссеры... Я считаю ваш ответ не совсем правильным. Я считаю, что существует разница, и если вы ее не понимаете, будет путаница.

Есть разница между оператором художественного фильма и фронтовой хроникой. Если оператор художественного фильма является лишь выполнителем воли режиссера, то оператор хроникального фильма сочетает в себе и режиссера. И так их и надо воспитывать.
Я считаю, что оператор хроникального фильма должен быть более высокой и значительной фигурой, чем оператор художественного фильма. И воспитывать его надо в таком плане и в смысле широты кругозора, образования, мировоззрения, художественных вкусов. Мы видим мир глазами оператора и не можем его видеть другими глазами...

(С места: Вы себе противоречите. Вы только что сказали, что можно взять 200 человек и провести их через двухмесячные курсы, научить их быть операторами, а сейчас...)

Есть режиссеры, которые делают вторую картину, блестящую, и есть — двадцатую, слабую. Из этих двухсот найдутся хотя бы двадцать, которые снимут хорошо.

Почему на фронте с протяжением до в две с половиной тысячи километров должны работать 70 операторов? Сейчас понижение качества идет в геометрической пропорции. И когда на огромном фронте работают 30-40 человек плохо, то на остальных приходится такое количество работы, что они распыляются от чрезмерной своей задачи.

На этом я закончу. Я утверждаю, что положение с картиной очень трудное. Очень много надо выдумывать. Я жду с нетерпением вашего просмотра материалов, чтобы общими усилиями можно было заполнить пробелы, которые получились у операторов, несмотря на систематические напоминания в течение полугода.

Тов. Лебедев: Не проходит ни одного собрания, ни одного выступления, как дирекции, так и режиссеров, без того, чтобы операторов не разносили на все корки. Но все же меня очень взволновало выступление А.П. Довженко, потому что мы потеряли более 30% состава наших операторов. И ни разу не вспомнили мы тех товарищей, которые положили свою жизнь. Ни разу не вспомнили тех товарищей, которые теперь ходят инвалидами.

Кроме того, надо понимать ту обстановку, в которой работают операторы, надо подходить к этому вопросу диалектически не с точки зрения человека, который сидит в Москве и говорит: «тогда было хорошо, а теперь плохо». Мы по Тернополю имели хороший материал, операторы шли самоотверженно. Разные бывают положения. А когда в …[1] шли бои, они не могли охватить этого фронта. 70 операторов, 2500 километров линия фронта. Получается 60 километров фронта на одного оператора. Это до смешного мало. Оператор идет с частью, даже с полком, этот полк не прорывает, а соседний прорывает, развивает успех, а оператор не знает этого. Вот вам операторская неудача. Оператор попал на такой участок фронта, где не было решающих боев. Он мог с какой-нибудь частью ходить здесь и не знать. А у нас считают, что оператор обязательно должен предвидеть все события, которые происходят на данном участке фронта. Если бы операторов было столько, сколько печатается фамилий в приказах товарища Сталина, то и это этого было бы мало, потому что за каждой фамилией стоит соединение, и, исходя из этой пропорции, надо подходить к оценке работы.

Оператор приезжает в штаб дивизии, который находится на этом месте в течение 3-4 месяцев, когда был стабильный фронт. Тогда было проще идти на передний край, в окопы и снимать. Но когда фронт наступает, и оператор разыскивает свою дивизию, трудно рассчитывать, чтобы оператор снимал боевую обстановку. Мы знаем, что есть возмутительные случаи поведения наших операторов, - в семье не без урода, но каждый раз, на каждом собрании, говорить, что все операторы плохо работают, что они трусы, - это совершенно неправильно. Я недавно был на 1-м Прибалтийском фронте, где два наших оператора Школьников и Ф…[2] были в Пукмусе, они были впереди нашей части, а снимать им там было нечего, хотя это была самая северо-западная точка, которую занимала наша Красная Армия. Бесконечно мало операторов на фронте, поэтому мало хороших кадров.

Относительно решения ЦК партии. Было решение, чтобы режиссеры поехали на фронт. Пусть они не руководят съемками, но пусть они посмотрят фронтовую обстановку, чтобы они вместе с операторами поехали, чтобы почувствовали дух войны, - это основное. Мне пришлось слышать разговор Райзмана, когда он вернулся из Выборга. Он говорит, что надо, чтобы человек 6-7 находились на переднем крае репортажа, а режиссеру нужно быть во 2-3 эшелоне и делать подсъемки к снятому материалу. Если бы режиссеры побывали хотя бы в 2-3-ем эшелоне, они поняли бы правильно. Требования вы предъявляете к операторам.

По поводу выступления тов. Герасимова в части работы нашей группы. Мы положили за принцип в создании этой группы максимальное насыщение автоматическими камерами, помимо тех операторов, которые должны снимать в авиационных частях. Должны быть узкопленочные камеры на самолетах, где невозможно посадить оператора. Я долго настаивал на этом, и только 15 июля был приказ Комитета, где оператор Лебедев назначается начальником фронтовой группы при ВВС КА. И нужно от этой даты исходить. А лишь 30 июля был подписан ваш приказ, где вы мне дали 5 человек операторов. Но ведь разговор о фронтовой авиагруппе начался с февраля месяца.<…>

15 июля был приказ Комитета. 25 июля выделили 300 штук аппаратов. Но надо было еще убедиться, что этими аппаратами можно производить киносъемки, что к этим аппаратам нужно иметь пленку, что их надо установить на самолетах, надо было получить подпись генерального конструктора Яковлева, чтобы установить их на самолетах, и вот исходя из этого можно говорить о том, что у нас нет авиационного материала. <…>

Надо в этом вопросе помочь, а вы говорите, что дело сонно идет. Не хвалясь скажу, что ту работу, которую мы провернули, хватило бы на целый отдел. <…>

Тов. Донец: Скажу несколько слов по поводу работы военного отдела [3]. Военный отдел как будто бы ушибленный какой-то, на четвертом этаже. Почти пустая комната, крутятся там три человека, которые не могут разрешить никаких вопросов, хотя бы об отправке операторов. Оператор Смолка не может уехать, потому что он не получил билета, и он сидит больше недели. Разрешение на пропуск на поездку на фронт тоже колоссальное время занимает. Если человек оформлялся несколько раз, то теперь опять надо писать анкету, а будет ли пропуск — неизвестно.

Военный отдел, который возглавляет 150 офицеров [4], работающих на фронте, - ими должен командовать по крайней мере полковник или генерал, который знает, куда надо послать, где будут операции, на какой фронт надо послать больше людей, на какой меньше. Одна из основных ошибок, почему нет хорошего материала фронтового, — это отсутствие оперативности, отсутствие возможности перебрасывать операторов на какие-то группы, в определенном направлении.

Большей частью тут ругали операторов. Что из себя представляет один оператор на фронте? Это человек в форме офицера, зачастую не имеющий даже документа, подтверждающего это звание. Он едет на грузовой машине.

Приезжает. Если майор в хорошем настроении или полковник, его примут [5]. А если плохом, то его вообще не примут, разговаривать не будут. Если ему удастся найти ночлег, хорошо; не удастся — будет ночевать в машине вместе с шофером. В одних случаях он питается хорошо, в других — получает обед хуже нашего лимитного.

Что такое операция на сегодняшний день? Это миллионы людей, колоссальное количество всякого рода оружия и все это взаимодействует. Сегодня принимает участие один род оружия, завтра другой, потом авиация. Это очень сложная вещь. Кто-то должен руководить, подсказывать, а у начальника группы нет данных, где и когда что будет происходить. Вы можете сидеть рядом, по соседству, но этот полк не принимает участия. И абсолютно ничего не знает. И может быть, эта часть будет работать в самую последнюю очередь.

Тут много споров о документальном материале. Я не буду говорить много, но документальный материал надо как-то организовать, и режиссеру Довженко надо не сидеть здесь, а надо поехать на фронт, явиться в штаб, разобраться, как это надо делать. После драки кулаками махать нечего. Пропустили переправу через Днепр, Карельский перешеек. Надо там сидеть. Я бы прошел мимо, а вы скажете – надо снять. Вы здесь сидите и критикуете, а там люди гибнут. Более безобразного, барского отношения я не видел. Люди погибали, многие вернулись инвалидами, ранеными, а тут начинают издеваться. Говорят, что они сидят в тылу, гуляют с девушками, смотрят кино на экране.

Почему их нет в списках, которые получают ордена? Вы извольте туда отправиться руководить и направлять. Очень хорошо наблюдать издалека. Вы подойдите ближе и подскажите.
Довженко выступил, может быть, в азарте художника, ему так кажется, но он все-таки оскорбил операторов, ему надо извиниться, по крайней мере. Потому что если я завтра оператору Микоше скажу, что его назвали трусом, он работать больше не будет.

Фронтовые кинооператоры (слева направо): В. Штатланд, Б. Небылицкий,
В. Ешурин (сидит на фото), Д. Шоломович, В. Микоша. Фото из частного архива.

Тов. Тимофеев: Работа не делается заклинаниями. А у нас очень часто работа сводится к заклинаниям. Тов. Герасимов говорил о необходимости получения авиационного материала. Но к работе группы он не подошел даже близко. Мало назначить человека, мало создать группу. Нужно посмотреть, на чем эта работа основывается, как она развивается. В свое время мы начали эту работу с того, что предъявили целый ряд условий, на основании которых мы могли бы очень широко развернуть эту работу. Что же из этого получилось.

Приказ был отдан, но аппаратуры мы не имели, людей не имели, пленки не имели. Фактически на сегодняшний день половина операторов на авиационной работе не работает. Мазурухо выехал 10-12 дней, до него 7 дней…Шоломович до сих пор на авиации не работает, Перт… до сих пор не получает аппарата, Писарев (вероятно, речь идет о кинооператоре Пискареве Константине Ивановиче (1905-1985), пионере установки узкопленочных аппаратов на самолетах, т.к. асс. оператора Николай Писарев считался пропавшим безвести; позже было установлено, что Писарев погиб 04 мая 1944 года, прикрывая отход партизан. — Прим. ред. #МузейЦСДФ) болеет, к работе не приступил. Венц – то же самое. Фактически из назначенных людей работают в авиации два человека. Был другой приказ – выделить людей на авиацию. Приказ был дан, но ни одного ответа по этому приказу нет. Никто фактически в воздушную армию не был выделен.

Сергей Аполлинариевич об этом знает, вы ждете через несколько дней материал, вы хотите, чтобы снимали нормальный широкопленочным аппаратом операторы, а сама по себе работа по установке аппарата чего-нибудь стоит? Ведь колоссальная работа, а мы посылаем по одному человеку в армию.

Фактически положение с операторами будет таково, что они будут заниматься в четырех точках, устанавливать аппараты и производить съемки и своевременно давать материал сюда и все это делается 3-4-5 человеками. Группа должна обеспечить себя пленкой. На сегодня ничего еще нет. Я и Лебедев превратились в главноуговаривающих. Мы уговариваем Шиманова, десять генералов ВВС, не хватает еще, чтобы мы уговаривали Комитет, а Лебедев ходил к Балашову, к Хрипунову, и на сегодня никаких результатов. Как-то должна быть обеспечена работа. Я знаю нашу ответственность, нельзя себе представить, что мы можем сделать все. Мы можем и должны поставить ряд вопросов, мы их ставили с достаточной четкостью, вы этот документ читали.

Давайте распределим работу так, чтобы не один человек работал. На сегодня аппараты в руках, надо обеспечить пленкой. Мы достали известное количество людей, мы сумели все то вытянуть через наши механические цеха. Я надеюсь, что в течение ближайших 3-4 недель мы этот материал получим. В таком же положении обстоит дело и с рядом других вопросов.

Выступление тов. Довженко в значительной степени похоже на заклинание. Так обхаять, обругать наших операторов – вещь абсолютно недопустимая. Так не может говорить человек, который побывал на фронте, знает фронтовую обстановку, знает, как там трудно работать.

Ясно, что может быть, у нас есть люди, недостойные звания операторов. Но является ли это типичным для наших операторов. Конечно, нет. Но, конечно, ясно, что 3-4 человека, приходящиеся на фронт, не могут обеспечить полноценного и своевременного материала. Мы имели хороший выпуск — «Проконвоирование немецких пленных по Москве», тут работало 14 операторов в спокойной обстановке, а там — 3-4 человека, хотя обстановка сложнее в десятки раз.
<…>.

Тов. Копалин: Наше сегодняшнее собрание превратилось по существу в собрание, которое подводит итог той перестройке, которую мы проделали после исторического решения ЦК партии и СНК по вопросу о производстве документальных фильмов и журналов. Прошло больше трех месяцев и совершенно естественно, что сейчас должны быть уже ощутимые результаты <…>.

А на вашем участке, т. Фрадкин, совершенно недопустимая картина – 200-300 метров делаются по несколько месяцев. За три месяца до вашего прихода все эти картины были запланированы и режиссеры все были расставлены. И картина «Франция» давно делается. Боюсь, что события во Франции будут так быстро развиваться, что эта картина запоздает или надо ее форсировать.

Должен быть общестудийный график, чтобы цех знал, что с такого-то числа озвучание журнала, тогда-то монтаж можно было подбирать и монтировать негативы для такой-то картины.
Огромнейший наш недостаток – это работа фронтового отдела. На одном из партийных собраний мы высказывали опасение, что в работе фронтового отдела ничего не изменилось после постановления ЦК. Работают они также обособленно, старыми методами, ничего не изменилось в смысле воспитательной работы с операторами, которые приезжают в Москву. Это основное. Один из основных участков работы фронтового отдела - аннотации, а другой — работа с операторами в Москве. Ничего не организовано для этих операторов. Их не собирают, не показывают им материалов, не беседуют с ними квалифицированные работники — операторы, режиссеры. В результате мы имеем материалы плохого качества. Получается сплошной брак.

Я должен возразить тем, кто обрушился на Довженко. Напрасно вы ему приписываете, что он всех операторов оскорбил, всех в одну яму бросил. Он говорил о некоторой части наших операторов, которые ведут себя недопустимо. Для вас, тов. Лебедев, не секрет, что за последний месяц мы имеем исключительно плохой материал, из которого мы ничего не можем слепить. Если мы будем говорить «ура, ура», «все операторы хороши», потому что они кровь проливают, то ничего хорошего из этого не выйдет. Вся армия кровь проливает, но если какой-нибудь командир проиграет сражение, то он будет за это отвечать, несмотря на то, что он выиграл перед этим ряд сражений. Если мы будем ориентировать операторов на то, что все хорошо, мы не будем иметь материала для очередного выпуска. Ведь пришлось отказаться от пяти салютов, потому что не было этих пяти городов. Сейчас был салют, и мы обменялись с Серг. Аполлин. «опять салют, очередная победа, а материала для экрана нет».

Вейнерович исключен из партии за что? За то, что он занимался не операторскими делами.

Сегодня Серг. Апол. говорил, что арестовали двух операторов за то, что занимались не такими делами, какими надо. Выходим мы на чужую территорию — тут особая ответственность, особые требования, а у нас занимаются барахлом, золотыми кольцами, об этом надо говорить. А вы заявляете, что Довженко неправ. Я его понимаю, когда он получил 7,5 тысяч метров и не мог выбрать 200 метров. С каждого командира спрашивают, а у нас все офицеры на фронте. Мы Киселева прорабатывали на одном из собраний за то, что он провалил съемку операции Рокоссовского, и он сознался, что он виноват. Правда, было много объективных причин, но виноват — нет операций.

Не знаю, нужно ли вызывать операторов с фронта, думаю, что нет. Но то, что он требует обучить 200 человек операторов, и если из этих 200 мы будем иметь 30 человек – это правильно, потому что операторов мало. И из этого малого количества не все отвечают своему назначению, и не все понимают свою ответственность в данный момент. Отдел фронтовой съемки должен серьезно подумать над тем, чтобы поскорее перестроить свою работу.

Есть в фронтовом отделе режиссер Филиппов. Я его вижу в течение нескольких месяцев. Как-то Сергей Апол. задал ему вопрос: «Что вы сейчас делаете?» После этого он надел военную форму, но содержание осталось то же. <…> Нужно фронтовому отделу посмотреть, что делают у него люди, как делают. Есть фронтовой отдел, а люди, приезжающие с фронта, говорят, что они по нескольку дней не могут во фронтовом отделе никого найти, кто бы мог их выслушать и удовлетворить их просьбу. Часто они не могут уехать на фронт.

Я согласен с т. Шевяковым, что лаборатория работает в тяжелых условиях. Отсюда может быть брак. Но то, что у вас в столе заказов полная безответственность существует, - вы сдали сейчас заказ, а через 10 минут вы в столе заказов можете следов не найти – может пропасть целая часть, - это уже от вас зависит. Месяц тому назад я сдал журнал «Новости дня». Негатив и фонограмма лежали в столе заказов. Я переделал эти «Новости дня», а фонограммы уже нет, пропала. Пришлось с позитивной записи фонограмму писать в массовую печать.

Вы сдали шесть кусков в лабораторию, вам дают пять. Уверяют, что ничего больше не осталось. Вы в панике, у вас не хватает целой части озвученной, а через день вам говорят: «Нашелся кусок!». Полная безответственность. И пока будет существовать такая безответственность, мы не сможем наладить общей работы.

Я очень уважаю коллектив, работаю в нем почти 20 лет, но что это за панибратство – Ваня, Коля, Тоня… И наряду с этим в коллективе существует грубость, что уже имеет прямое отношение к творческой и производственной работе. С этим надо решительно бороться. Почему оператор Рымарев узнает о том, что он плохо работает в последнее время от работника бюро, от девушки, которая выдает карточки. Почему он об этом узнал не от директора по производству? <…>

Но при всех недостатках, которые существуют на студии, есть все данные к тому, чтобы мы вернули красное знамя. Но только при условии, что все мы будем помнить об этом и будем бить в одну точку.

Тов. Герасимов (заключительное слово): Товарищи, когда я ночью размышляю о делах вверенной мне студии (в дневное время мне некогда об этом размышлять за текущими делами), то голова у меня часто идет кругом.

Я сейчас прослушал ряд выступлений соратников по коллективу и мало что могу возразить на высказанные здесь суждения, кроме одного обстоятельства, которое вам надлежит помнить, что коллектив накопил на этой студии немало грехов. Грехи эти отражаются на очень многих моментах нашей производственной жизни. Студия амортизировалась до последней крайности. Сейчас, когда начинаешь распутывать узлы, за какой не потянешь, все падает. Я это говорю не для того, чтобы получить себе амнистию, а для того, чтобы присутствующие поняли, что нужна огромная работа всего коллектива, чтобы привести студию в подлинно рабочее состояние. Но такой работы всего коллектива мы пока не наблюдаем.

Возьмем вопрос с графиком. Когда студия получила решение о перестройке, то каждый принял для себя это решение таким образом: «Вот пришел Герасимов, посмотрим, как он выпутается из этого положения». Стали смотреть, что же будет. Бухгалтерия – это аппарат, который должен работать, чтобы отразить баланс учреждения. Плановый отдел должен планировать производство, независимо от того, кто там сидит – Васильченко или Кац. Если картина запущена в производство, он должен следить за соблюдением сроков. А тут получилось так, что новое руководство должно наладить все – и бухгалтерский процесс, и хозяйственное снабжение и следить за тем, чтобы общественность поднялась. Не бывает так. Фабком должен делать, что ему полагается, и я со своей стороны не позволю студии переходить в такое зыбкое состояние, и буду принимать самые суровые меры против тех людей, которые отвечают за определенные участки работы.

Например, вопросы брака. Мы в поисках качества за последнее время стали часто возвращаться к уже сделанным произведениям. На что это указывает? С одной стороны это указывает на то, что студия, ее коллектив и дирекция имеют ввиду серьезно улучшить свою продукцию. Если нам раньше приходилось сталкиваться с тем, что нам в соответствующих инстанциях браковали нашу продукцию, то сейчас мы всемерно стремимся к тому, чтобы избавить эти инстанции от бракеража, т.е. чтобы оставить им только критику, а не бракераж. Мы взяли за правило, лучше дважды вернуть картину, но не выступать с недоделанной продукцией перед лицом широкого зрителя, перед лицом партийной и советской общественности.

Но значит ли это, что товарищам дозволены сейчас любые эксперименты и позволительна совершенно непроизводительная практика, которая разрешает им переделывать сколько угодно раз? Я это говорю с желанием внести ясность в некоторые затуманенные биографии, которые позволяют себе делать разные опыты. Будем дальше продолжать действовать подобным же образом, но вводить этого в систему мы не можем и не предполагали это делать.

Есть книга Конфуция, которую я не читал, как вероятно, и все вы, но из которой знаю некоторые изречения. Так вот, Конфуций говорит, что человечество жило бы в высшей степени благоустроено, если бы каждый человек соответствовал своему назначению, т.е. дворник бы мел двор хорошо, чтобы двор был чистым, чтобы царь так управлял своим царством, чтобы не было несправедливости и беззакония. Привести все сразу в такое блаженное состояние – это было бы маниловщиной, наивностью, граничащей с безумием, но требовать от людей, чтобы они понимали каждый свое номенклатурное обозначение – это необходимо. На студии числилось бы 35 редакторов, которые были в редакционном отделе. А сколько там на самом деле редакторов?

699 человек! Чем они занимаются? Каждый отдел — это есть люди. Люди делают хорошо или плохо. Редакторы, редакторская группа, — это и есть те люди, которые должны соответствовать своему наименованию, потому что когда надо директора группы, то выясняется, что их не 28, а 3, а остальные — это может быть вахтеры, машинистки и т.д.

Эти моменты прошли мимо вашего внимания, и они в огромной мере мешают перестройке. Если стоит вопрос о том, что люди не имеют производственного помещения, если они дают брак, потому что плохое производственное помещение, то тут начинается круг – где надо искать генеральную причину. Поэтому нам надо сейчас перенести нашу критику из области сотрясения эфира, в область деловой критики, а деловая область заключается в том, что каждый человек согласно своего наименования должен делать свое дело, а не посещать наши променуары в течение рабочего дня.

Делать свое дело можно по-разному, и здесь я хочу сказать об устремленности ближайшего времени и об отношении к браку. Я не хочу упоминать об очень тяжелой неудаче Вертова с картиной «Клятва», потому что опыты такого рода стоят очень дорого и нужно раньше начинать креститься, а не после грома. На то режиссер и есть режиссер. Позвольте мне сказать, что режиссер есть режиссер, и сам я режиссер и этого никто не может опровергнуть не потому, что я делаю сверхгениальные картины, а хотя бы потому, что ни одна моя картина не пошла на полку. Режиссер не только художник и творец, режиссер – политический работник, разделяющий платформу советской власти и коммунистической партии, работник, которому доверяются огромные суммы в пределах от ста до многих миллионов рублей. Ему физически доверяют эти деньги, т.е. те самые деньги, которые в руках у прораба, у инженера, если бы они там не были оправданы творческим или производственным трудом, они послужили бы прецедентом для тяжелого судебного дела вплоть до расстрела. И почему-то повелось, что это дело, в котором можно ошибаться любое количество раз. Нельзя так серьезно рассуждать. 

Вы знаете, что генерал может иметь любое количество звезд на эполетах, всякие ордена, но если он провалит одну операцию, то сколько бы он ни выиграл до этого операций, отвечать ему придется. А режиссер это такая профессия, где можно ошибаться любое количество раз. Это профессия абсолютной безответственности. На самом деле, конечно, это не так. Это как раз профессия абсолютной ответственности. Если я сказал, то я трижды положу голову, но дам то, о чем я говорил, то, чего от меня ждут, а не так, что «может быть выйдет, а может быть нет». Кинематография есть искусство военное даже в самое мирное время. Это значит, что всякий режиссер должен держать материал в своих руках. Безответственность в известной мере стала источником брака в нашем коллективе.

Я потому так ценю Копалина, как режиссера, не потому, что это больше всего художник, а потому, что это человек – организатор, человек ответственного слова. Поэтому я и говорил, что он проявил себя как коммунист в лучшем смысле этого слова, потому что он сумел собрать все свои силы и отдать студии то, чего она от него требовала. У других я этого еще не вижу. Товарища Варламова я очень люблю и уважаю, потому что считаю, что он глубоко порядочный человек, но все же он не вполне ответственно сделал картину «Вильнюс», отсюда не вполне ответственные ее результаты. Оператор сделал не очень хорошо, у него было мало времени, был ряд трудностей, все это я знаю, но в нашем деле, в искусстве, все цениться по результатам.

Во сто крат более больные, мучительные разговоры с «Украиной», и я понимаю здесь в выступлении тов. Довженко, который обвинял операторов, в известной мере справедливо, ибо лучше в сто крат, если мы сейчас поругаемся, чем сохраним добрососедские отношения и выпустим дурную картину на экран. Речь идет не о послужном списке Довженко и Солнцевой, а о картине «Украина», которую будет смотреть русский и украинский народ, ибо он хочет видеть то, что было на этих полях. Это, прежде всего, удача и неудача большого коллектива, на груди у которого красное знамя.

Я совершенно согласен, что нельзя всех операторов валить в одну кучу, можно назвать минимум 30 операторов по именам и фамилиям, которых я считаю первоклассными советскими кинооператорами и смелыми отважными людьми. Они это заслужили не только прежней своей работой, но и настоящей работой. Но нельзя так сегодня относиться к орденам. Орден боевой дается за боевые заслуги, и когда за них проливается кровь, это естественно, законно. И если мы будем вспоминать 30 человек, пострадавших в результате военных действий, тогда каждая фронтовая часть может вспомнить сотни тысяч, которые пожертвовали собой для победы, а мы куем победу нисколько не меньше, чем любая часть. Недаром дали офицерские погоны нашим операторам.

Что касается участия режиссеров в процессе фронтовой съемки, то правильно здесь
т. Венжер сказала, надо представлять себе кого можно послать на определенный участок фронта. Прежде всего, не каждого режиссера там встретят так, как хотелось бы нам. И нельзя так легко перетасовать все события. Определенных людей мы посылаем и будем посылать, прежде всего, мужчин потому, что женщин посылать нелепо за довольно редкими исключениями. Да и не всякого мужчину пошлешь, потому что есть текущая работа, крайне ответственная, кроме выпусков есть огромная работа, которая не менее важна, чем организация материала на местах.

Но позвольте мне не поверить, что приедет режиссер Х или У, и настолько он имеет широкий горизонт, что сразу видит и покажет слепому оператору, что надо снимать. Там есть начальник фронтовой группы, они без режиссера дают материал, есть братья Алексеевы и Штатланд, они по Люблину дали прекрасный материал. Ощущение монтажного ритма. Понимаешь, что люди думали, когда снимали. Дело в том, что операторы после трех лет войны достаточно сами квалифицированны. Не всегда им удается, конечно, вопрос удачи и неудачи имеет громадное значение, но и подготовка имеет не меньшее значение.

Что касается критики фронтового отдела, то эту критику я должен принять и на свои плечи и на плечи фронтового отдела, полностью надо принять. Фронтовой отдел работает совершенно неудовлетворительно. Причем опять-таки надо оговориться, что перед фронтовым отделом стоят чрезвычайно разнообразные проблемы. Они не так уж плохо работали, тут опять-таки причина во всем коллективе студии, особенно административно-хозяйственной части, и тут опять-таки причины, не всегда зависящие от студии, трудно сейчас от него требовать решительной перестройки работы. Но даже при тех условиях, которые имеются налицо, можно работать лучше и сейчас там много материала в заделе.

Когда я говорил об авиационной группе, я не имел ввиду распять ее ржавыми гвоздями на кресте. Тут есть более значительные меры взыскания, о которых мы не говорим. Мы в отношении авиационной группы пока никаких взысканий не применяли и не собираемся применять, речь идет об общественных разговорах в общественном месте. А болеем мы о недостаточном отражении авиации на экране. Если бы вы слышали столько нареканий, сколько я их слышу, вы, вероятно, выступили значительно более резко, чем я это сделал. Много нам надо сделать, чтобы помочь вашей работе. Но мне кажется, что месяц это срок, который достаточен для того, чтобы была какая-то отдача, потому что тех условий, о которых мы мечтаем, мы никогда не получим. Вы уступите хотя бы на 50%, но сделайте хотя бы немного. А то мы будем ждать, пока будет пришита последняя пуговица к мундиру последнего солдата, и война кончится, и мы так авиации на экране и не получим.

Вопрос о графике считаю чрезвычайно важным. В результате просмотра материала будет всем установлен. График будет святая святых всей студии. Дело планового отдела довести этот график до всех, кому им надлежит руководствоваться и предупреждаю, что спрашивать буду с планового отдела. Пусть тов. Гр… знает, что его дело, как начальника планового отдела, заключается в том, чтобы связать все звенья студии. У нас зачастую дело переходит в своего рода болезнь – спустили, а не выполняют. И все. А нужно так наладить контроль исполнения, чтобы все знали, кто не выполняет графика. И это дело планового отдела.

Что касается наших бытовых дел, то они мне представляются в сугубо безобразном свете. Я сейчас не вдаюсь с оценку мелких фактов. Я их подберу, разберусь в них, по возможности, поставлю на место все эти мелкие факты. Но мне, например, неясен отдел снабжения у нас на студии. В вопросах снабжения приходится принимать участие непосредственно мне, решаю их по вертушке с Бахтиаровым или другими организациями. Приходится заниматься и отправкой людей. Я знаю, что кабинет директора это командный пункт, куда могут стекаться все неприятности студии, там стоит вертушка, там более быстрая связь с нужными людьми и организациями, но нельзя же допустить, чтобы аппарат студии ничем не занимался, а все валил на директора. Каждый работник студии должен, прежде чем войти к директору, сделать все, что от него самого зависит. А так директор превращается в диспетчера, каковым я не нанимался быть на студии.

Убедительная просьба понять, что у каждого человека есть свои точные функции. Я обращаюсь к тов. Макаренко, чтобы было учтено точно, что делает каждый человек на своем месте, ибо 699 человек – не малая цифра.

Тут говорили довольно неуважительно об аннотациях Попова[7]. Это связь нашей студии с операторами. Это абсолютно несправедливо, неправильно. Безответственно, с плеча. Как раз Попов – я знаю, что делает этот человек, знаю, что у него дело кипит в руках, и для меня он в огромной дозе отражает понятие о фронтовом отделе. И когда я спрашиваю операторов, — а с ними и у нас ведется постоянная работа, и я с ними лично разговариваю, и другие работники, и купно, никогда с другими работниками я так не разговариваю. И разговариваю я не только на тему о том, нельзя ли устроить лимит на этот месяц, а разговариваю по вопросам, касающимся их дел, как надо работать с фронтовым материалом и то, что делает Попов, это благодарная работа. Он старается выполнить то, что иначе выполнить невозможно. У нас существуют начальники фронтовых групп, доверенные люди, и они должны осуществлять ту работу, которую хотят возложить на режиссеров, на каких-то специальных исполнителей и т.д.

Мне говорят, что издать приказ, это еще не все и т.д. Издать приказ — это очень много. Если вы следите за доской, то вы можете заметить, что приказы за моей подписью появляются очень редко, и этой практики я буду придерживаться и дальше. Но если мы издаем приказ, это очень много. Но если приказ издан, а над ним очень много думали, согласовывали и т. д., — то благоволите его выполнять. А вы хотите, чтобы я издавал приказы и занимался обеспечением выполнения их. Приказ издается по нисходящей лестнице, чтобы люди, которые обязаны обеспечить его выполнение, занимались бы этим.

Общественность. С величайшим огорчением надо констатировать, что общественность наша находится на очень низком уровне. И тут опять-таки можно вспомнить Конфуция. Есть у нас фабком или нет его? По-моему, нет его. Если его нет, надо выбрать, организовать и начать что-то делать. Почему из фабкома надо делать хилую организацию, которую можно перебрасывать с боку на бок. Фабком есть учреждение, никем не аннулированное, на него возлагают очень многие дела. На уральских заводах я видел треугольники, они подписывают телеграммы тов. Сталину. У нас стенгазета не появляется даже. Сделали чистку, вытащили всякий хлам, а заодно и карту вытащили — единственное культурное мероприятие. А до сих пор висит доска Детфильма — где можно найти сценарный отдел Детфильма[8]. Это мелочи, но они создают неприятную обстановку в наших кулуарах, где у нас проводят время.

О технике. Я не прочитал здесь списка работ, проделанных т. Гордейчуком. Он выступал очень скромно, а сделал он очень много. Есть целый список очень серьезных дел, которые уже сделаны. «Частичный ремонт крыши…» ( читает).

Все это проделано очень скромными средствами, несколько пар рук, ведется работа в очень напряженных темпах. Я считаю, что т. Гордейчук хорошо работает, и даром его так сегодня обижают. Сейчас десять червяков получил. Много кое-что делается, ни к чему все это перечислять. Нужно больше уважать друг друга. Не кивать Ивану на Петра, а Петру на Ивана, а посмотреть на самого себя, как ты выглядишь к началу рабочего дня. А тем более к концу. Нам надо помнить о своем студийном патриотизме. Я с отвращением и горечью слушаю иногда в разных кулуарах, где приходится бывать: «Ну, как там у вас, все такой же кабачок?»
Я убежден, что это исходит из рядов нашего коллектива. Это очень плохо ругать свое место, плевать в свой борщ. Можно здесь ругаться сколько угодно, но нужно патриотически относиться к студии, поднимать ее и словом и делом.

В порядке подъема таких патриотических настроений, считаю, что в результате нашего совещания, товарищи, ответственные за свои участки, сделают все от них зависящее, чтобы поднять авторитет студии. 25 сентября картину «Белоруссия» мы должны иметь в голубой упаковке, 16 сентября – «Сталинград»[9]. Картина «Карельский перешеек»[10] уже сейчас правильно оценивается, как картина в высшей степени застойная, и абсолютно внутренне несобранная. Беру на себя произвести ревизию этой работы, но приглашаю товарищей к тому, чтобы в нашем коллективе пришли Райзману на помощь. Это было бы очень хорошо, если бы была оказана конкретная помощь в порядке не обидного предложения услуг: «Не помочь ли вам, товарищи, что-то у вас не получается. А то одних моих усилий не хватит.

При соблюдении всех необходимых правил для новой производственной жизни, я убежден, что мы выйдем с честью из третьего производственного квартала и с красным знаменем.
Мне хотелось бы, чтобы наше производственное собрание послужило основанием для выпуска своего рода стенгазеты, чтобы по этому поводу было сказано несколько слов, чтобы привести студию в состояние некоторого общественного брожения, иначе можно совсем заснуть.

РГАЛИ Ф. 2451. Оп.1. Д. 1. Л. 100– 118.

__________________________________________
1. Пропуск в стенограмме.
2. Пропуск в стенограмме.
3. Речь идет об отделе фронтовых киногрупп.
4. Г. Донец имеет в виду 150 фронтовых операторов, имевших офицерские звания.
5. Речь идет об политуправлениях тех армейских подразделений, куда был командирован оператор.
6. С.А. Герасимов, вероятно, называет тут общее число всех штатных сотрудников ЦСДФ.
7. Попов Всеволод Михайлович — ведущий редактор Отдела фронтовых киногрупп ЦСДФ.
8. С осени 1941 г. студия кинохроники переехала в помещение эвакуированной киностудии «Союздетфильм» (Лихов переулок, д.6. –Прим. ред. #МузейЦСДФ).
9. «Сталинград» (речь идет о полнометражном документальном фильме «Возрождение Сталинграда» (1944; производство: ЦСДФ, Куйбышевская студия кинохроники; реж.: И. Посельский, Б. Агапов; операторы: В. Доброницкий, В. Цитрон, А. Хавчин; асс. оператора: Г. Захарова; звукооператор: В. Нестеров. -Прим. ред. #МузейЦСДФ)
10. Вероятно, речь идет о фильме Ю. Райзмана «К вопросу о перемирии с Финляндией» (1944). Совместное производство ЦСДФ и Ленкинохроники.