Фронтовик, режиссёр театра и кино Семён Туманов-Цейтлин

В браке Дина и Семён прожили 27 счастливых, а порой трудных лет.

09.05.2019

С Диной Мусатовой беседовала Н. Ярошевич. Благодарим И. Г. Никитину (техническая подготовка) и Е. В. Бойкову (литературное редактирование) за помощь в подготовке материала. 

Дина Мусатова с мужем, режиссером театра и кино Семёном Тумановым-Цейтлиным. Фото из личного архива Д. Мусатовой.

Мусатова Дина (Владилена) Михайловна (родилась в Брянске), театральная актриса, режиссер-документалист.
Осенью 1943 года прошла конкурсные испытания и была принята в «Высшее театральное училище имени М. С. Щепкина» при Государственном академическом Малом театре. Во время учебы получала небольшие роли в спектаклях театра. 
В 1946 году Дина была приглашена работать в Театр имени Моссовета
, где одновременно с работой она закончила учебу и получила диплом об актерском образовании. В том же году Дина вышла замуж за студента ГИТИСа, фронтовика, режиссёра молодёжного театра «Романтика» и в будущем известного  режиссёра театра и кино Семёна Цейтлина (1921 — 1973). В браке Дина и Семён прожили 27 счастливых, а порой трудных лет.

Д.М.: Семён был в жару, всё началось с высокой температуры, но врачи не могли понять, в чём дело. А потом выяснилось, что это скоротечная чахотка. И что это как бы конец. Но стало известно, что у нас появилось лекарство «ПАСК», которое начали производить в США в годы войны. Мне для того, чтобы остановить процесс, нужно было 500 граммов этого ПАСКа. И тогда я с письмом от Завадского как танк прошла мимо огромной очереди, сидевшей около кабинета министра, потому что я знала, что мне это важнее, чем другим. Не обращая внимания на окрики, я вошла в этот кабинет, положила письмо на стол перед министром и сказала: «Я отсюда не уйду, пока мой вопрос не решится положительно, потому что человек, о котором я прошу, – исключительный: не говоря уж о том, что он фронтовик, он очень талантливый человек. И если Вы подпишете эту бумагу, Вы никогда не пожалеете. Вы будете смотреть его пьесы, фильмы и говорить: «Как хорошо, что я это сделал!» Так и вышло. Он вернул мне письмо со своей положительной резолюцией и велел немедленно ехать в определённую аптеку, где мне дадут это лекарство бесплатно в нужном количестве. Только предупредил, чтобы я никому не говорила, что мне его дали: «Вы видите, что творится? Меня одолевают со всех сторон!» Это лекарство у нас только-только появилось тогда.

Я его поблагодарила, как сумасшедшая помчалась в аптеку и получила ПАСК бесплатно, стала давать его Семёну и он выздоровел. Конечно, он ещё некоторое время болел, лечился, но катастрофы уже не было. Но «Романтика» из-за этого кончилась. Без Семёна она была невозможна, он был там всё. Он её возглавлял, все идеи шли от него, его все обожали и преклонялись перед ним…

Семён демобилизовался в самом конце войны. Я училась в «Щепке», и как-то во время сессии ко мне после актёрского показа подошли два мальчика и спросили, люблю ли я романтику. Я ответила, что да. И они меня пригласили в будущий театр «Романтика». «Его пока нет, но мы всё равно называем его театром!» – сказали они. Один из двоих был Илья Брусин – близкий друг Светланы Сталиной (её однокурсник по журфаку МГУ), в «Романтике» он был завлитом. Вторым был студент театрального училища (Маяковского), фронтовик Аркадий Заферман, ставший потом актёром, (взяв себе псевдоним Рубцов, он работал в театре Моссовета). Я им понравилась на показе, поэтому они пригласили меня к себе.

Мы договорились, когда и где встретимся. Встреча состоялась в комнате у Семёна, где мы и познакомились. Позже Илья привёл к нам Светлану, ей у нас очень нравилось.
Я пришла из Щепкинского училища, где играли Островского, Сумбатова-Южина, то есть классику. Там была дисциплина почти как в Институте благородных девиц: Боже сохрани было нам накрасить ресницы или губы! – это было ЧП, это было невозможно. Словом, нас «держали в вате». А тут я вдруг в «Романтике» увидела мир – совершенно другой!

Я познакомилась с Семёном, меня пригласили приходить — пока просто смотреть, вникать. Это было потрясающе! В то время это была студия, но сами себя они называли театром, потому что в будущем они надеялись именно на создание театра. У них был Статут с положениями, был худсовет, который назывался «пятёрка». В него выбирали самых достойных, они и решали коллегиально все вопросы. Например, я понравилась Семёну, он представил меня пятёрке и именно пятёрка меня проверяла – ко мне месяц присматривались. И только после этого они должны были дать своё заключение о том, что я человек хороший, что я человек способный. Средний возраст пятёрки был от 20 до 25 лет. А мне было 20.

Все собирались в комнате у Семёна. Он жил один, потому что его родители развелись, и отец уехал жить к другой женщине, а мать Евдокия Тимофеевна Туманова умерла сразу после его возвращения из армии, я с ней не встретилась. Она любила называть себя Диной. Мне понравилось это имя больше, чем Диля (Владилена) – для меня.

В эту комнату приходили друзья театра «Романтика»: Галич, дружба с которым началась с постановки его пьесы «За час до рассвета», композитор Рубин, ставший другом на всю жизнь – Семёна, студии и моим… Ефремов бывал у нас, но не участвовал в нашей жизни, а только интересовался. И потом он сказал, что если бы не было «Романтики», то не было бы и «Современника», потому что он очень многое взял от нас. На всю жизнь остался другом и очень помогал нам всем Егор Яковлев.

Н.Я.: «Романтику» придумали в райкоме комсомола Свердловского района или сами ребята-комсомольцы, а райком эту инициативу поддержал? Надо же было получить помещение! Яковлев поддерживал?

Д.М.: Да, Яковлев поддержал. Были и другие люди. Словом, было очень интересно, там была настоящая жизнь: споры, разговоры, новости. Я окунулась совершенно в другую жизнь. И Щепкинское училище я стала воспринимать просто как место, где я получаю какие-то знания и получу диплом.

Н.Я.: А что с дипломом случилось? Это интересная история.

Д.М.: Я уже говорила, что ребята ходили по театральным училищам и театрам и приглашали тех, кто понравился.

Н.Я.: То есть, это были профессионалы, а не самодеятельность.

Д.М.: Совершенно верно. У нас было очень интересно. И каждый раз я возвращалась домой, полная новых ощущений и новых мыслей. В Щепкинском училище ребята нашли и привели в «Романтику» четверых: кроме меня это была Галя Костырева, Людмила Крестовникова и Олег Лебедев. В училище каким-то образом узнали, что четверо студентов ходят неизвестно куда и там чуть ли не «афинские вечера», на нас наговаривали бог знает, что. Начался скандал. Нам предложили либо покинуть училище, либо остаться, но покинуть «Романтику». Было решено всех четверых исключить из комсомола, потому что комсомольцы такими вещами не занимаются.
«Романтику» посещал также Завадский, потому что там были ребята из его студии, а Семён поступил на его курс в ГИТИСе. Это был наш человек. Я уже говорила, что к нам ходила Светлана Сталина, ей у нас очень нравилось. Ей позвонили, она позвонила в училище и разговоры о нашем исключении из комсомола прекратились. Но выбор между училищем и театром «Романтика» всё равно стоял перед нами. И мы с Галей ушли из училища, а Людмила и Олег «раскаялись» и остались там доучиваться.

С моим уходом из Щепки у меня не стало стипендии, карточек, прописки (хотя я жила не в общежитии, а у подруги), возможности получить актёрское образование. В общем, мы с Галей остались без ничего на улице. Позвонили Завадскому, который нас посмотрел и взял к себе во вспомогательный состав театра. Но у него было только одно место, поэтому он просил нас подождать до того момента, когда появится ещё одна вакансия. А пока мы могли жить вдвоём на одну зарплату и положенные нам продуктовые карточки (в СССР карточное распределение продовольствия было введено с июля 1941 года, отменено в декабре 1947 года; — прим. ред. #МузейЦСДФ). И какое-то время мы с Галей так и жили. Через некоторое время была оформлена и вторая ставка. Вопрос решился.

А когда всё это случилось, мы в училище уже репетировали дипломные спектакли. Я играла Елену в «Мещанах» Горького и Эмму Леопольдовну в пьесе «Джентльмен» Сумбатова-Южина – две главнее роли. По мнению преподавателей у меня было амплуа комедийной героини и мне всегда давали такие роли. И всё это я оставила.
Конечно, во вспомогательном составе мы иногда выходили на сцену в массовых сценах, но Юрий Александрович взял нас с тем, чтобы мы доучились и получили диплом.

Н.Я.: То есть, это было правило: если играешь в театре, то получаешь диплом с учётом незаконченного образования?

Д.М.: Нет. Мы доучивались в студии Завадского при театре Моссовета. На курсе студии, куда мы попали с Галей, учились Яша Сегель, Толя Адоскин, Женя Завадский с женой. И мы там доучились и получили дипломы актрис. Задача была выполнена. Галя осталась в театре Моссовета, где и проработала всю жизнь, перейдя в основной состав труппы. Я ушла на вольные хлеба. Такой маленькой зарплаты мне не хватало, тем более что у Семёна кроме туберкулёза, который ещё не был вылечен до конца, была ещё и язва желудка. Его здоровье было ещё очень слабым. При той жизни, что он вёл – учёба в ГИТИСе, репетиции в театре «Станиславского» («Романтика» в то время уже не существовала), он взял ещё и студию в ДК ЗИЛ, попробовав руководить самодеятельным театральным коллективом.

Н.Я.: А какие спектакли, кроме Галича, играли в «Романтике»?

Д.М.: Мы взяли Шекспира «Бесплодные усилия любви». Но перевод был очень громоздкий, поэтому были сомнения. А пьеса хорошо распределялась. И вдруг мы узнали, что Чуковский сделал хороший современный перевод и ещё никому его не отдал. В Переделкино снаряжается делегация – Мусатова и Рубцов,– чтобы попросить для театра «Романтика» этот перевод. Конечно, это была дерзость немыслимая. Но мы были полны уверенности и надежд. Аркадия между собой мы называли Бумкой, потому что он был большим, тяжёлым и садился всегда со звуком «бум!», так и пошло. Чуковский нас принял в своём чудесном домике, даче, оформленной в английском стиле. Мы рассказали, кто мы и откуда, ему очень понравилось, что это театр молодых. «Вы приехали по адресу! Я хочу отдать вам мой перевод с правом первой постановки. Это подарок к 8 марта: в пьесе женщины торжествуют. Язык современный. Я надеюсь быть на вашей премьере и радоваться!» И отдал нам свой перевод.

Мы распределили роли, стали репетировать и потом играть этот спектакль при любой возможности на любой площадке, потому что сцены на Мясницкой не было, только репетиционный зал.

Кроме того, мы писали свою пьесу, для чего у нас был заведён большой альбом, который назывался «Двенадцатая ночь» и лежал всегда на виду. У Шекспира есть пьеса «Двенадцатая ночь, или Что угодно?», так вот в тот альбом можно было писать всё, что угодно. Пришла тебе какая-то мысль – ты её туда записываешь. Все участники могли писать в альбом, и всё шло в ту пьесу, которую мы писали, надеясь на открытии театра её сыграть. Пьеса была о молодёжи, которая после войны становится на ноги, то есть, практически о нас. Названия не было, она называлась просто «Наша пьеса». Но уже были определены герои, были написаны какие-то сцены, намечался интересный сюжет, шла работа. Но всё это заглохло из-за болезни Семёна.

Была у нас и пьеса Крылова «Урок дочкам» и сказка «Аленький цветочек», в которой я играла Кикимору, Бумка — Лешего, и я на нём скакала, крича страшным голосом. Сказку мы играли на утренниках и ёлках.

Мы всё делали своими руками: костюмы из марли и мешковины, из любых подручных материалов, декорации. Поскольку энтузиазм был огромный, всё получалось здорово. И то, что Семён ставил «Аленький цветочек» у Товстоногова в качестве дипломного спектакля – это не случайно, пьеса уже была прокатана нами в «Романтике».

Ленинградский театр им. Ленинского комсомола. Сцена из спектакля  «Аленький цветочек» (1951; режиссёр С. Туманов-Цейтлин). Фото из архива режиссёра.

Н.Я.: А почему Семён ставил диплом у Товстоногова, а не у Завадского? Не давали?

У Завадского Семён учился, но, когда дело дошло до диплома, помешал пресловутый пятый пункт. Это было совершенно явно. И он не мог никуда устроиться, чтобы поставить дипломный спектакль. Завадский лично мне в беседе спустя много лет сказал, что самый талантливый его ученик – это Семён. Но не предложил ему площадку для постановки диплома. Не надо забывать, что на нашем курсе у Завадского учились его сын и невестка.

Н.Я.: А была ли такая история, когда Завадский, поругавшись с Раневской, сказал ей: «Уходите из моего театра!», а в ответ получил: «Уходите из искусства!»

Д.М.: Действительно, была такая история. Раневская была очень прямолинейной, с большим чувством юмора, её поговорки ходили по всей Москве. Например, памятник Карлу Марксу на площади Свердлова, Фаина Георгиевна назвала «холодильником с бородой». Она ничего не боялась. Матершинница была немыслимая. Могла покрыть кого угодно и как угодно. Ей всё прощали.

Завадский много раз был женат. Последней его женой была Галина Уланова. Он ходил на все её спектакли в Большой театр, а на следующий день на курсе подробно рассказывал о своих впечатлениях от её спектакля. Жена его сына – болтушка немыслимая – как-то рассказывала мне, как они встречали Новый год: на праздничном столе были сосиски – Уланова была скрягой.

Н.Я.: Вернёмся к дипломному спектаклю Семёна Исаевича.

Д.М.: Уже все студенты курса Завадского получили площадки для постановки диплома, а Семёна никуда не брали – мешал «пятый пункт», который он сам себе организовал (не захотел взять фамилию матери — Туманов). Он страшно нервничал, метался, хотел даже согласиться на какой-то выездной районный театр. Его от этого отговаривали, предлагали ещё подождать. Я вкалывала, зарабатывая деньги где только могла и как только могла, чтобы нам было на что жить и его лечить.

Однажды мы сидели в ресторане ВТО, который в это время был очень любим всеми актёрами, потому что там был потрясающий шеф-повар. Мало кто знал, как его зовут, его все называли «Борода» (в течение 15-ти лет шеф-поваром ресторана ВТО был Иосиф Аронович Щербаков, позже он работал в ресторане Дома кино, затем в ресторане Дома литераторов; — прим. ред. #МузейЦСДФ). Он очень любил актёров и замечательно вёл свой ресторан: он организовал подсобное хозяйство, разводил какую-то живность, всех своих сотрудников в сезон посылал за грибами и ягодами. Из всего этого готовили в ресторане. Словом, он вёл себя как прекрасный хозяин для любимых гостей. Его все обожали. К нему можно было прийти, имея любую сумму в кармане и попросить накормить либо в долг, либо именно на эту сумму. И он умудрялся это выполнить. Готовили в ресторане очень вкусно. Там были потрясающие жульены, удивительная вкусная квашенная капуста; капусту выращивали сами в подсобном хозяйстве и сами заквашивали. Словом, это был уникальный человек, и актёры после спектаклей съёзжались к Бороде. Забегая вперёд, скажу, что после немыслимого успеха «Трёхгрошовой оперы»[1] в постановке Семёна вся труппа театра (театр Станиславкого находился на улице Тверская, 23) шла в ресторан ВТО, скидывались кто сколько мог, и Борода организовывал стол (думаю, что-то прибавляя от себя – такой он был человек!). Было очень весело и талантливо – там был рояль, за который садился Урбанский, все пели песни из спектакля… Но это было позже, через несколько лет.

И вот когда Семён искал возможность, чтобы поставить дипломный спектакль, мы небольшой компанией сидели у Бороды. Я не помню, кто с нами тогда был, но это были близкие люди, которым Семён с увлечением рассказывал, как бы он поставил шекспировского «Ричарда Третьего» - очень темпераментно, красочно и громко. А за соседним столиком, спиной к нам, сидел какой-то человек. Когда Семён закончил рассказ, этот человек встал и подошёл к нашему столику: «Вы очень хорошо всё рассказали. Давайте знакомиться!» Мы его, конечно, узнали, но, тем не менее, он каждому пожал руку, представляясь: «Товстоногов! Товстоногов! Я так понял, у Вас проблемы с дипломом. Не хотели бы Вы поехать в мой театр на постановку? К сожалению, я могу предложить только утренник для детей». Семён сразу же сказал: «Аленький цветочек!» И всё было решено.

Семён поехал в Ленинград к Г. Товстоногову, который очень его полюбил. Как известно, спектакль «Аленький цветочек» долго шёл в театре. Уже много раз обновлялись декорации и костюмы, менялся актёрский состав, но рисунок оставался тот же. Спектакль был очаровательным. Тогда впервые Семён предложил Бабу Ягу сыграть Евгению Лебедеву, сделавшему потом из этой роли свой знаковый номер, который включал в концерты много лет. И этот рисунок сохраняли все последующие исполнители этой роли.

Ленинградский театр им. Ленинского комсомола.1951 год. Сцена из спектакля «Аленький цветочек» по пьесе С. Т. Аксакова; постановка С. И. Туманова; Баба-Яга — Евгений Лебедев. Фото из архива режиссёра.

Товстоногов через несколько лет поставил пьесу «Третья стража» (1970), написанную Семёном в соавторстве с Г. Капраловым. Это была пьеса о Баумане и она была взята к постановке потому, что в труппе был потрясающий Копелян, уже сыгравший Савву Морозова в фильме, вышедшим в 1967 году. По просьбе Товстоногова был добавлен материал, появилась линия его жены. Такое название появилось потому, что в Средневековье у Букингемского дворца стража менялась по часам. Третья стража заступала на пост на рассвете. Действие пьесы происходит в 1904-1905 годах – как бы на рассвете революции. Спектакль сошёл со сцены после смерти Копеляна.

«Аленький цветочек» был поставлен в Ленинградском театре им. Ленинского комсомола, которым в тот период руководил Товстоногов, Семён получил диплом. И его пригласил к себе Яншин в театр имени Станиславского. Семён был сорежиссёром спектакля «Дни Турбиных», где основная работа была проведена именно им, а Михаил Михайлович осуществлял общее руководство. Потом был спектакль «Девицы-красавицы» Симукова, выдвигавшийся на Сталинскую премию. Но это был год смерти Сталина, поэтому премией перестали награждать.

Семён вообще остался без наград: Сталинская премия накрылась; из театра он решил уходить, хотя и был первым в списке на звание «Заслуженный артист», потому что считал, что, получив звание, уйти уже не сможет. А уходил он в кино – на Высшие режиссёрские курсы.

Н.Я.: То есть, он опять пошёл учиться, а Вы работали, обеспечивая семью. Потом он пошёл работать, а Вы пошли учиться…

Д.М.: Да. Семён даже взял домработницу, чтобы я могла спокойно учиться. Это любовь! Домработница была безумно смешная: молоденькая татарочка, которая так сильно старалась, что била рюмки, потом бежала в магазин и покупала замену, чтобы не ругались. При этом вместо одинаковой посуды она, не понимая разницы, покупала разнокалиберную. При этом она говорила, что это для неё временная работа: «Я буду поэткой!» Она не читала нам свои произведения, я могу только представить себе, что это было. Когда мы расстались, она вышла замуж за африканца и куда-то с ним уехала.

У Яншина Семён поставил несколько спектаклей. Кроме «Дней Турбиных» и «Девицы-красавицы» (1952, совместно с М. Яншиным), были ещё «Любовь Ани Берёзко» (1954), «После свадьбы» (1956) … Немыслимым его успехом стала «Трёхгрошовая опера» (1963), которую он поставил через несколько лет после ухода из театра, уже как приглашённый режиссёр.

Н.Я.: Почему он ушел из театра – разочаровался в нём? Почему появилось тяга к кино?

Д.М.: Нет! Это я виновата. Я поступила к Ромму, которого обожала, как и все остальные. Приходя из института, я пересказывала всё, что рассказывал нам Ромм. И Семён пошёл на Высшие режиссёрские курсы именно к Ромму.

Н.Я.: Понятно, что Вы много работали, тянули семью, пока Семён учился и становился на ноги. А идея пойти в режиссуру у Вас появилась на Центрнаучфильме («Моснаучфильм» до 1966 года), где Вы работали ассистентом?

Д.М.: Я преподавала бальные танцы, вела драмкружки, давала уроки музыки школьникам младших классов, работала на ёлках Снегурочкой… Кстати, я зарабатывала большие деньги, став режиссёром, я таких доходов не имела. Когда Семён встал на ноги, стал работать в театре, мне уже не надо было так вкалывать. Можно было решать вопрос о моей настоящей профессии. Актрисой я работать не могла, в то время это было совершенно немыслимо – поезд уже ушёл. Кто бы взял человека, давным-давно получившего диплом, много лет занимавшегося неизвестно чем, а потом вдруг захотевшего вернуться в профессию?

ЁЛКИ. В роли Снегурочки - Дина Мусатова. Фото из личного архива.

Оказалось, был такой человек. После какого-то спектакля мы сидели в ресторане «Арагви» – Яншин, Боря Левинсон и мы с Семёном. И вдруг Яншин сказал: «Вы же актриса?» – «Да». – «А почему же Вы не проситесь к нам в театр? Тут работает Ваш муж, и очень успешно. Я могу Вас взять в труппу». Это Яншин, хозяин театра, говорит мне! То есть, завтра я могу стать актрисой этого театра! Я скашиваю глаза и смотрю на Семёна. Он смотрит в тарелку. Я поняла, что он не хочет, чтобы я соглашалась. Я делаю улыбку и говорю; «Нет, спасибо, Михал Михалыч! У меня другие планы». Глядя на Семёна, я понимаю, насколько он доволен моим ответом. Потом дома он сказал мне: «Умница! Я очень благодарен тебе за этот ответ! Это же театр. Если бы ты хорошо играла и получала роли, то всё равно говорили бы: «Ну конечно! У неё ведь муж – режиссёр!» А если бы играла плохо, то шипели бы: «У неё муж режиссёр, а она всё равно ничего не может!» То есть, в любом случае тебе было бы плохо. Это ведь клубок змей – труппа!» «Я поняла, что ты был бы против, тебе бы это не понравилось. Я действительно пока подожду и подумаю».

В 1954 году Дина Мусатова поступила на режиссерский факультет ВГИКа (мастерская Михаила Ромма), который окончила в 1960 году. Сокурсниками В.М. Мусатовой по ВГИКу были — Андрей ТарковскийИрма РаушВасилий ШукшинЮлий Файт,  Александр Митта.

Д.М.: И тут раздался звонок с Центрнаучфильма: приглашают на картину «В песках Каракумов», режиссёр Нонна Александровна Агапова. Я прихожу, работаю. Например, змеи с откаченным ядом становятся вялыми, а в кадре они должны были вести себя активно. Поэтому рядом с камерой с одной стороны стоял человек с рогаткой, а с другой – врач со шприцем с противоядием. Съёмки были только ночными, на двери павильона висело предупреждение: «Не входить! Опасные съёмки!» Зато платили двойную ставку. Мы отработали эти кадры. А потом Дана Столярская, игравшая главную роль, подвернула ногу. Мы были одного типажа, со спины не различимы и я осталась на съёмочной площадке работать за неё. Её привозили на кресле-каталке работать крупные планы, а всё остальное делала я. И я получила дополнительные деньги.

Нонна Александровна увидела мой большой интерес к тому, что она делает, к её работе, и предложила мне на следующей её картине поработать ассистентом режиссёра, сказав: «У меня такое впечатление, что Вы прекрасно можете работать режиссёром». И я отработала ассистентом режиссёра на фильме о каком-то квадратно-гнездовом способе (это ведь Научфильм!), после чего она мне посоветовала: «Идите во ВГИК, Вам туда прямая дорога!» Когда я всё это рассказала Семёну, он сказал: «Ты хочешь быть режиссёром? Прекрасно! Ты завтра уже можешь поступать в ГИТИС – Завадский набирает курс. Там тебя все знают, так что это не проблема, можешь считать, что ты уже там учишься!»«Нет! Я хочу во ВГИК, я хочу в кино, и я хочу сама поступать!»«У меня там никого нет, я ведь не смогу тебе помочь!» – «Очень хорошо! Значит, меня оценят совершенно объективно – гожусь я или нет. Если я поступлю – замечательно. Если не поступлю – буду знать, что это я не поступила, что я неспособна». Ему понравилась эта моя точка зрения: «Ну, пробуй!»

И получилось так, что экзамены во ВГИК совпали с гастролями театра Станиславского в Свердловске (ныне Екатеринбург) и Семёна не было в Москве, он даже морально не мог меня поддержать. Так что моё поступление было абсолютно моей заслугой, чем я потом гордилась. Я смотрела на эти толпы поступающих, (да если бы я тогда знала, что там будут Тарковский, Шукшин, Митта, Файт, с которыми я буду учиться!), по мере прохождения экзаменационных туров люди отсеивались, но всё равно к третьему туру осталось очень много народа (конкурс был немыслимым!), и все бегают в Третьяковку, чтобы знать, какая картина где висит. Потом сказали, что Михаил Ильич любит Толстого (а стало известно, что курс набирает Ромм, которого я видела только на фотографии) – и все бросаются читать его произведения. Словом, все волнуются и переживают. Я прошла все три тура, дальше шло собеседование. На третьем туре надо было написать сценарий маленького фильма, на что давалось пять часов. Были условия: это должна была быть Москва, ночь, вокзал, зима. Все абитуриенты разместились в большой аудитории, каждому выделялся отдельный столик. Я села за свой столик. Передо мной лежит стопка пронумерованной и проштампованной бумаги. Вокруг все строчат, а я сижу с пустой головой и никак не могу начать. Потом я подумала: ну, ведь можно же написать о знакомых людях, это ведь допустимо. Кого я могу на этом вокзале столкнуть, чтобы было интересно? Наметила себе: а-а-а, вот это интересно… А что они будут там делать? А-а-а, я ей дам корзинку с котом, пусть будет кот, что-нибудь получится… Вот таким образом я потихонечку начинаю писать. Написала я, уложившись во время, без единой помарки, как будто мне кто-то диктовал, и отдала работу. Через несколько дней в газете «ВГИКовец» было помещено моё сочинение с комментарием: «Абитуриентка Мусатова написала комедию, которую мы помещаем в нашей газете. Познакомьтесь». Мы с Андреем (Тарковским) из-за этой заметки познакомились: «Это ты написала?»«Я!»«Как ты умудрилась написать комедию?! Мы все просто умирали, пытаясь написать потопы, пожары…»«Андрюша, от отчаяния!» И ведь действительно получилась маленькая комедия! Как это? Что это?
К собеседованию, которое было самым важным, я уже написала рецензию на фильм Юткевича. Нам этот фильм всем показали. Я его уже видела, но посмотрела ещё раз, чтобы получить новые впечатления. Думаю: Юткевич – крупная величина. Но фильм-то мне не понравился! Наверное, надо как-то сгладить формулировки… И я написала, что мне понравилась изобразительная часть, что-то написала про музыку, а по сути дела я его приложила, написав, что мне не понравилось, потому что это претенциозно, в общем, всё, что думала. Получила я за работу «пять» – и за точку зрения, и за смелость. Так что правильно я сделала.
Так что я пришла на встречу с Михаилом Ильичом, имея все возможные баллы, которые можно было получить.

Михаил Ильич Ромм (1901  — 1971). Фото из архива В.М. Мустовой.

Две аудитории были соединены в одну, стоял стол, за которым сидела комиссия, и перед ним – стул. От входа к столу через обе аудитории вела длинная дорожка. Когда я вошла, то сразу поняла, что этот «проход» специально для того, чтобы члены комиссии могли меня разглядеть. Думая, что надеть на собеседование, я решила одеться очень просто, не выпендриваться, косметикой не пользоваться. У меня был костюмчик для строгих концертов, вот его и надела. Вошла, и чувствую, что у меня ноги ватные. Как дойти? Я же сейчас шлёпнусь! Иду, а за дверью бушует толпа. Каким-то образом я всё-таки дошла и села на стул. Посмотрев перед собой, я увидела над очками добрые-добрые глаза (Михаила Ильича). Умные, прекрасные! Первый раз я увидела его живьём. У меня появилось ощущение, что я всё могу сказать, как на исповеди. И я сразу успокоилась. Рядом с ним сидело много народа – вся комиссия, но говорил только он один.

«Так, где её дело?» Он что-то полистал и дальше стал спрашивать по биографии, по годам: почему так, да почему этак? Я отвечала ему как священнику, даже если это было мне невыгодно. У меня была уверенность, что я всё должна ему сказать как есть. Он задал мне несколько таких вопросов, отложил моё дело в сторону, встал. Я тоже встала. Он протянул руку. Я её пожала. Сказал: «Я буду рад работать вместе с Вами!» Вот это формулировочка! Я аж задохнулась! А он предупреждает: «Только никому не говорите, что Вы приняты!» Можно понять, в каком состоянии я вышла! Все бросились ко мне: «Что он говорил? Что спрашивал?»«Только по биографии, больше ничего». – «Ну, и что?»«Не знаю, посмотрим!» А сама, выйдя, сразу – на почту. Телеграмма была такая: «Принята. Целую. Диля». Всё сказала. Денег у меня совсем не было.

Телеграмму в Свердловске очень быстро получили, скинулись и всю ночь пьянствовали, пили за Дильку, которая такая молодчина, сама поступила во ВГИК.

Съёмочная группа ВГИКа в Приокско-Террасном заповеднике. Фото из личного архива Д. Мусатовой (слева на фото).

Самое смешное, что из девочек я одна была русская, хотя нас на курсе было четверо и звали нас «роммовые бабы». Ирма тоже считалась русской, но была на самом деле из немцев Поволжья. Из Эстонии девица поступила по направлению, её были обязаны принять. Из Греции была политэмигрантка Марика Бейку – её поступление не обсуждалось, хотя она ничего не умела, она только помогала, скажем, мне и Андрею потом на курсовых работах и дипломе. Мы её приписывали к себе и получали лишний метраж. Но девочка была хорошая, своя в доску, мы с ней дружили.

Так что я считаю, мне на небесах помогли обойти это немыслимое количество народа. Только с помощью ангела-хранителя можно было написать комедию (!) без помарок. Наверное, меня недаром считали комедийной актрисой в Щепкинском училище.

Марика во время войны была партизанкой, вышла замуж за редактора коммунистической газеты, которого приговорили к смертной казни, заменив её потом на пожизненное заключение. Его отправили в тюрьму. А Марика каким-то образом бежала, с группой партизан пробралась на наш теплоход. В Союз их везли в трюме с двойным дном, где под ногами плескалась вода. Нельзя было даже кашлянуть – теплоход всё время проверяли таможенники, особенно во время прохода пролива Босфор-Дарданеллы. Так они пришли в Одессу, где их распределили кого куда. Марика сказала, что хочет в Москву, во ВГИК, куда её и отправили без разговоров. Ей дали комнату в хорошем доме. С ней в квартире жил индус. Сначала их учили русскому языку. Муж её сидел в одиночной камере в очень «жёстких» условиях. Заключенные там работали, и на заработанные деньги он мог отправлять посылку из Греции в Советский Союз один раз в месяц. Два раза в месяц он мог поговорить с ней по телефону. Он мог только один раз в неделю послать письмо. Она нам показывала фотографию, которую он прислал: тюремный двор, кругом пальмы, он в какой-то пижамке сидит на скамеечке (очень хорошо выглядит!), рядом его приятель… Вот так выглядело его одиночное заключение. А присылал он вещи, и Марика одевалась, как никто во ВГИКе. У неё были «двойки», «тройки», плащи… Половину присланного она продавала, и мы по возможности у неё одевались. Надо сказать, что она тут же поступила работать на радио, вещавшее на Грецию, и получала приличные деньги. С нашей точки зрения она жила здесь шикарно.

Потом, когда мы уже закончили учёбу, в Греции изменилась ситуация, её мужа Йоргуласа выпустили из тюрьмы, он приехал в Москву и через некоторое время заболел туберкулёзом. Вскоре его не стало. Марика вернулась в Грецию и там развернулась, став комиссаром по связям с зарубежными странами. А развернулась она потому, что была сорежиссёром и снялась в курсовом фильме Тарковского «Убийца», что дало ей возможность устраивать творческие вечера и выступать на них. В этих вечерах принимали участие первая жена Тарковского Ирма и их сын. С Ирмой Марика очень подружилась ещё в институте, потом они поддерживали эти отношения – Ирма ездила к Марике в Афины, где у той была прекрасная квартира и замечательная дача.

Учёба во ВГИКе заканчивалась...

Дипломную работу — документальный фильм «Это тревожит всех» (о сектантах - пятидесятниках — от протеста против сектантства, фанатизма, изуверства — к утверждению веры истинной)  снимала на Центральной студии документальных фильмов (оператор — Владлен Трошкин). Оппонентом на защите диплома был режиссер Александр Медведкин. После успешной защиты диплома Дина Мусатова была приглашена работать на ЦСДФ.


________________________

1. Нижеприведённая часть беседы была записана позже основного интервью, но мы добавили её в текст, т.к. в ней хорошо чувствуется время — конец хрущевской «оттепели». В 1963 году пьеса «Трёхгрошовая опера» в переводе Ефима Эткинда была поставлена Московским драматическим театром имени К. С. Станиславского (- Прим. ред. #МузейЦСДФ).

Д.М.: Пьеса «Трёхгрошовая опера», одно из самых известных произведений немецкого поэта и драматурга Бертольта Брехта, была поставлена С. Цейтлиным с сохранением всех ремарок автора, была использована оригинальная музыка Вайля, автор оркестровки и дирижер — Анатолий Кремер. Спектакль имел огромный успех. Семёна и меня как его жену стали приглашать в различные посольства. Это была большая проблема - что надеть, у кого из подруг одолжить подходящее платье...
В посольстве США был устроен специальный приём в честь премьеры спектакля в посольстве на ул. Чайковского (ныне Новинский бульвар). По бокам лестницы, ведущей в зал, стояли роскошные цветы, которые сказочно пахли (оказалось, что они искусственные). На приёме присутствовал посол с женой. Они приветствовали нас. Потом разносили напитки и закуски. Гостям показали только что вышедший фильм "Король и я" с  Юлом Бринером. Хочу отметить, на приеме был очень известный режиссёр Роман Лазаревич Кармен (он также, как и я, работал на ЦСДФ). Позже мы встречали Кармена и в посольствах ФРГ, ГДР, Венгрии, куда нас приглашали после премьерного показа спектакля.
Через некоторое время меня вызвали в партком студии. Секретарь парткома Евдокия Моисеевна Феоктистова поинтересовалась: "Что-то Вы зачастили к американцам..." Отвечаю, что приглашают меня с супругом. Феоктистова опять за своё: "Лучше не ходить, мало ли что!" При этом Семёна в партком театра не вызывали.
После официального приема в Американском посольстве советник посла по культуре пригласил нас к себе домой, познакомил с женой, а потом начал напрашиваться к нам в гости. Но это было совершенно невозможно. У нас была крохотная квартира в Мневниках, которую мы не так давно получили. Мебели в ней практически не было. Так наши дружеские контакты с американцами само собой прекратились.


Материалы по теме