Опубликовано в сборнике "«Союзинформкино» представляет. Режиссёры советского документального кино" (Вып. Второй. Москва, 1984 год; стр. 36-40). Фото: "Молодые кинематографисты на даче у Романа Кармена в Красной Пахре. 1964 год". На фото: Галина Пчелякова, Вахтанг Микеладзе и Владимир Коновалов. Фото из архива режиссёра В. Мусатовой.
С Владимиром Корноваловым беседовала режиссёр Ирина Поволоцкая.
Дочка, шутя, или друзья иногда просят, чтобы он повторил ещё раз, как называлась его дипломная работа на филфаке… Название длинное, непонятное несведущему – что-то про гласные «а» и «о» в новгородских диалектах Северного Урала. Туда, на Урал, ещё в двенадцатом веке шли новгородцы, и оставались жить, и в стороне от торговых путей до нашего времени сохранили по деревням вдоль брошенной Бабиновской дороги и говор, и костюмы, и систему построек. Той забытой дорогою по следам событий, описанных в древней Пермской летописи, вышагивая по многу километров в день, куда-то ходил и он, прежде чем написать об ударных и безударных гласных… Друзья смеются и удивляются чудному, казалось, такому далёкому от его нынешней жизни и дела названию дипломной работы, которую он защитил с блеском в родном Свердловском университете, где получил диплом не только об окончании филологического факультета, но и факультета журналистики.
Тогда, как в детстве, он хотел быть писателем. Но писательство в том виде, как это понималось в России, да верно и в самой семье Владимира Коновалова, никак не считалось только профессией. Отнюдь не профессия… Это ещё выражаемая через «слово» причастность сердца к земле и к людям. Это всегда боль за них, и желание соучастия, а не только сочувствие… Это негодование по поводу всяких неустройств и жёсткость анализа. И необходимость подняться над ситуацией – иначе как напишешь?
Уже учась во ВГИКе в мастерской документального кино у Романа Кармена, он принёс в «Новый мир» свои рассказы, и сам Александр Трифонович Твардовский читал их, а потом говорил серьёзно, с уважением… Но и не став писателем, он продолжал писать, как писал всегда. Пишет и сейчас… Дневниковые записи, заметки, рассказы – некоторые были напечатаны лежит дома и сценарий для художественного фильма о человеке пишущем и о тех, о которых ему надо писать. Как сам он считает – автобиографический… Но не по совпадению изложенных фактов с собственной жизнью, а скорее по тем раздумьям, которые охватывали в юности, да и сейчас не отпускают.
Правда, большинство своих картин он снял всё-таки по чужим сценариям, но необходимость авторства как такового ощущалась и в молодости с годами только стала острее, но и прав на это, наверное, теперь больше.
А вообще, Владимир Коновалов человек неожиданный… Ну разве легко соединить в одном лице темпераментного, острого режиссёра спортивных фильмов, таких как прославленные «Двое на треке» или «Лёд и фантазия», режиссёра, в котором без труда угадывается человек тоже спортивный, безусловно, городской, энергичный, явно тяготеющий к острому психологическому рисунку, к монтажу резкому, ассоциативному, так сказать, не по реальному ходу событий, а прежде всего по мысли «другого» режиссёра, того, который снял «Хлеборобов» или «Войди в дом крестьянина». Особенно фильм «Войди в дом крестьянина» поразил меня каким-то глубинным совпадением с тем направлением в литературе, которое, может и не совсем точно, называем мы «деревенскою прозою», когда процессы, происходящие в деревне, осмысливаются не посторонним взглядом, а изнутри, и лиризм возникает не от умиления перед героем, а от постижения его…
«Не сразу я вышел на эту тему, – говорит сам Коновалов о своих «деревенских» фильмах, – не сразу, но естественно. Так сказать по происхождению. И мать, и отец из крестьян. Он рязанский, она – сибирячка. И всегда, когда жили в Свердловске, на лето уезжали в деревню. Там у нашей семьи было много друзей, знакомых, и я научился сельским работам… А главное, почувствовал свою принадлежность к той жизни…»
Но была ещё и другая жизнь. Была улица Сакко и Ванцетти в самом центре Свердловска. Был городской двор, в котором он рос, гонял мяч и сам постигал горечь поражений и счастье победы… В своей небольшой, но ёмкой, яркой книге – «Моя любовь – спортивный фильм» – он напишет: «Какой радостью светились наши глаза в минуты побед! Сколько было огорчений и слёз, забытых уроков, разбитых окон, несъеденных вовремя ужинов… Двор научил нас дружить, не беречь себя в борьбе за победу. Это была прекрасная наука жизни!»
«В моём характере такое свойство, – говорит Владимир Фёдорович, – когда происходит что-то острое, опасное, я всегда на это иду. Может быть, у меня это от деда, от отца. Энергичные, волевые были люди. Дед устанавливал в Сибири Советскую власть. Убежал от колчаковского расстрела… Отец мой работал всем на свете и всё мог!»
Итак, основательная серьёзность взгляда и собственный первый выбор – профессия «филолог», что для многих звучит почти как «книжник». Риск и постоянная необходимость осмысления. И, наконец, Слово и Плёнка…
Как вошло в судьбу кино?.. Сперва, он сам так говорит, представлялось чем-то «божественным»…
Тогда, в Свердловске, в пятидесятые годы их было много, по-особому влюблённых в кино. Снимал свои первые любительские фильмы студент Политехнического Глеб Панфилов. Мечтали о ВГИКе будущие мастера телевизионных сериалов В. Усков и В. Краснопольский. Произошло и для него первое столкновение с плёнкой. Он так и скажет – «столкновение». Будучи редактором на только что организованном в Свердловске телецентре, он стал комментировать спортивные передачи. Телевидение только осознавало себя; эфир, как тогда говорили, «шёл прямой», и в этот самый «прямой» эфир, без всяких так репетиций, репортажно, он выходил со своими передачами – говорил, рассказывал, комментировал.
Он уже знал фильмы Дзиги Вертова – «Три песни о Ленине», «Шестая часть света»… Он уже по-новому, не как о чём-то недосягаемом, задумывался о кино… Он уже сам участвовал в съёмках… И он стал тяготиться прежде нравившейся работой… Мать, Мария Михайловна, всё понимала, и по сердцу, и по своему делу – учительница; отец относился спокойнее – в семье было четверо детей, и если один сын никак не мог ни на чём остановиться, другие дети это сумели.
…Роман Кармен. Невозможно представить наше документальное кино без этого человека – без его фильмов, статей, без самой его романтичной биографии, в которой были Испания и Куба, и дружба с самыми замечательными людьми планеты, и пройденная с камерой от первого до последнего дня Великая война нашего народа. Нельзя представить наше кино и без его учеников… Один из них – Владимир Коновалов. В то сложное для него время, ещё не зная, как жить дальше, он увидит две картины – «Повесть о нефтяниках Каспия» и «Нюренбергский процесс», и это решит судьбу. Он поедет во ВГИК, и так случится, что именно Роман Кармен будет в тот год набирать мастерскую документального кино.
«Роман Лазаревич был настоящий публицист, – говорит Коновалов, – он умел найти, почувствовать главное. Я очень любил его «Нюренбергский процесс», но я понимал, что не должен снимать похоже, что я просто не смогу так, потому что я сам совсем другой. У нас был сильный курс… Семён Аранович… Вахтанг Микаледзе… Почти все работают и работают интересно. Конечно, мы прежде всего учились у своего мастера, но мы и друг у друга учились тоже».
Так, на всех этих пересечениях судьбы, обстоятельств, встреч, времени за окном и своего достаточно самобытного характера, возникал творческий почерк режиссёра документального кино Владимира Коновалова, снявшего к нынешним дням, по крайней мере, пятьдесят картин, в лучших из которых органически сочетаются пронзительный лиризм и жёсткость драматургической конструкции, наполненное проведение темы и органическое отступление, утверждающее эту тему.
Сам он скажет так: «вопрос о художественной индивидуальности – это вопрос об искусстве».
Скупо, точно, беспощадно… Дальше он прояснит свою точку зрения об авторской индивидуальности в документальном кино, которая, он считает, проявляется «…через своеобразие драматургии и композиции… Важно выделить в герое нестандартные, глубоко индивидуальные мотивы поступков и мыслей. С помощью композиции фильма, комментария, звука рассказать об отношении к этим поступкам и мыслям, о своём эмоциональном восприятии героя». И подытожит – «индивидуальность героя не поддаётся раскрытию, если подлинной индивидуальностью не обладает создатель фильма».
…Речка неширокая, тихая и деревня на берегу. Потом ульи, и тягучее, какое-то тяжкое жужжание пчёл. Идущий прямо на нас мужчина в кепке улыбается, щурится от солнца. Бабка в тапочках и синем платочке гонит корову. Нет музыки, только шумы, привычные, деревенские. Так тихо, скромно начинается последняя картина Владимира Коновалова «Заботы наши земные», в котором будут и споры до крика, и сдерживаемая с трудом человеческая страсть… Ещё бы, речь-то идёт о перестройке в деревне, и герои ильма прекрасно понимают вместе с режиссёром, что одно дело – решение, и совсем ругое, как это будет происходить хотя бы в том месте, где сняты первые кадры фильма… Средняя Россия. Режиссёр потом скажет с волнением – сердце России. Рязанская область и Владимирская… Любимый В. Коноваловым метод сопоставления, сталкивания… Молодой двадцативосьмилетний человек, имеющий и образование высшее – Тимирязевская академия, и родившийся в деревне – сын знаменитого председателя, городского, «тридцатитысячника», не подозревая, что через три месяца его назначат председателем районного аграрно-промышленного комплекса, довольно тонко и трезво говорит, каким бы он хотел видеть председателя новой, создаваемой на селе организации…И он же, назначенный на эту должность, говорит про то же, но теперь с оглядкой, осторожно; признаётся – «Надо осмотреться!» Деловые, «мужские» разговоры о РАПО и бригадном подряде, о крестьянском рубле и государственной экономике становятся нервом картины. Но не тема сама по себе, пусть и злободневная, нужная, составляет содержание и смысл фильма, а люди, занятые делом, для которых родная земля и есть главный предмет забот. И название как-то по-новому освещается – «Заботы наши земные».
Владимир Коновалов никогда не скрывает своих привязанностей и пристрастий. Он сам признаёт, что драматургия его картин, даже таких, как «Шедевры французской живописи», «Энергию даёт плазма» или «Хлеборобы» в некотором смысле заимствована у любимого спортивного кино. Принципы, найденные в тех работах, «постепенно переплавляются в общие принципы отношения к событиям, к героям, к самим жизненным процессам». Он пишет об одном из героев ленты «Три капитана» – о знаменитом гонщике Станиславе Москвине:
«И он обошёл девятого… Лицо у Москвина было серое, какое-то собранное, почти злобное. Казалось, машина сдерживает его порыв, его усталую ярость, его последнее усилие».
А вот продолжение этого же текста, органичное и естественное для Владимира Коновалова:
«Такое же лицо мы «поймали» у пианиста Владимира Крайнева, когда вместе с режиссёром Вадимом Раменским снимали фильм о Международном конкурсе имени Чайковского. Да, у Крайнева было лицо гонщика, со струями пота, летящими по горизонтали».
Коновалов рассказывает, как не был принят зарубежными заказчиками первый вариант фильма «Лед и фантазия» про Людмилу Пахомову и Александра Горшкова. Заказчик велел убрать «психологические нюансы». Из картины было вынуто всего около двадцати метров, но, разумеется, переозвучены, перемонтированы некоторые куски и… получился совсем другой фильм, утверждает режиссёр, тот, где ему по-настоящему нравится только один эпизод.
…На берегу моря, на песке танцуют юноша и девушка. Лето. Она босиком. И сперва кажется, что это просто двое влюблённых, которые так, запросто, решили потанцевать, и что каждое движение, возникающее на наших глазах, ничем, кроме чувства, не предусмотрено. Но потом – лёд стадиона, и тренер Чайковская с нетерпеливым, страстным – талантливым лицом.
— Вот эпизод, который я люблю! – говорит Коновалов.
Это он совсем про другой момент в картине… Про тот кусок, когда Пахомова вдруг резко поворачивается, обижается, отъезжает от партнёра… Чуть попозже режиссёр скажет задумчиво:
— Нигде так не виден человек, как на льду… в танце…
По-моему, спорт интересует Коновалова не только как таковой. Спорт даёт этому режиссёру бесчисленное количество игровых ситуаций, как теперь принято говорить – моделей…
«Двое на треке» – о дуэли Омари Вхакадзе и Виктора Целовальникова, о состязании мощного, сильного и «хитроумного» – что это, как не монолог побеждённого, мастерски прочитанный артистом Валерием Золотухиным от лица Виктора Целовалььникова…
А уже в упоминавшихся мною «Трёх капитанах» нам открыли, как писала о фильме режиссёр Джемма Фирсова, «трудный и сложный механизм победы», когда – уже словами автора дикторского текста И. Менджерицкого – «надо уметь переживать поражение… – и назавтра выходить на тренировку. Надо научиться переживать победу – и назавтра выходить на тренировку»…
Как часто в эти несколько дней, когда я смотрела фильмы Владимира Фёдоровича на студии ЦСДФ – прокатчики не очень жалуют нас показом документальных лент, или мы разговаривали у него дома, я слышала от него:
- Это мой друг…. Мы дружим… Мы стали друзьями… Он говорил так и о тех, кого снимал… И о тех, с кем работал над своими фильмами. При легко угадываемой в этом человеке требовательности и безусловной принципиальности коммуниста Владимира Коновалова, эта его почти детская, прекрасная открытость для дружества, для беседы, для совместного дела, как и память на людей – с кем только не сводила судьба и работа, бесконечные поездки по нашей стране и съёмки по всему миру – радовала и подводила к пониманию «тайны тайного» – рождению замысла.
Вот фильм «Я буду жить долго» о Наташе Кочуевской, именем которой назван тихий московский переулок фильм, особый для режиссёра хотя бы потому, что озвучен очень характерным, каким-то грудным, но удивительно девичьим голосом актрисы Аллы Мещеряковой – жены Владимира Коновалова; фильм, построенный на контрастах пластического ряда и голоса, не ведающего судьбы, когда актриса читает за кадром отрывки из дневников и писем погибшей под Сталинградом девушки… Трудно слушать без внезапно подступившего комка в горле слова юной Наташи – «Я знаю, я буду жить долго, и всё будет хорошо!»
Эта небольшая лирическая новелла возникла как-то очень характерно для режиссёра Владимира Коновалова… Сперва мать Наташи нашла необыкновенное сходство своей погибшей дочери с Аллой Мещеряковой. Они познакомились. Стали друзьями. Потом уже был фильм.
И в рассказах Владимира Коновалова о будущих замыслах, неожиданных, любопытны, пластически, угадывалось главное, то, что не хочется выбалтывать постороннему, конкретность человеческих судеб, которые обеспечат замысел и которые и составляют «золотой фонд» этого режиссёра…
— Знаете, если я поеду по Союзу, сколько у меня друзей… Когда картина сделана, я беру фильм и еду к тем, кто у меня снимался. Ведь когда с людьми знакомишься на съёмках, потом хочешь их увидеть. Я всегда стараюсь поехать вместе с оператором, вдруг удастся что-нибудь снять для будущего. А если люди тебя знают, то и ведут себя перед камерой свободно… И возникает иногда какое-то новое качество. То, что я люблю больге вего в нашей работе… У меня была такая картина «Человек на земле». И вот мы нашли героя, а он действительно герой – Герой Социалистического Труда, а собирался уходить из колхоза, такие в этом колхозе были дела… Мы нашего героя привезли к самому Червякову, тому, который выступал на XXVI съезде… А тот человек деловой, и он говорит нашему герою примерно так: «Вот видишь этот дом на плане? Мы его будем строить, и он будет твоим. И дадим тебе тракторную бригаду. Переезжай к нам!» А наш, он сказал то, что мы никак не ожидали… Он сказал так: «Где родимши, там и пригодимши»…
Владимир Фёдорович помолчал. Лицо его помягчало как-то, и он повторил с нежностью:
— Вот так вот! Где родимши, там и пригодимши.
И добавил:
— Хорошо сказано!
И уточнил, как филолог:
— На псковском диалекте…