Опубликовано: Журнал «Экран» № 7, 1995 год. Фото: Американский матрос и советские кинооператоры М. Прудников и В. Микоша. Сентябрь 1945 года, Токио, Япония. Фото из семейного архива Наталии Венжер. Материал к публикации подготовила И. Никитина.
Рано утром второго сентября сорок пятого года шесть фронтовых операторов московской кинохроники: М. Ошурков, М. Прудников, М. Посельский, А. Погорелый, А. Сологубов и я – стояли на пирсе Йокогамского порта. Нам, как и другим представителям международной прессы, предстояло запечатлеть момент, когда будут поставлены точка и титр «конец» в истории второй мировой войны.
Съемочная группа после подписания акта о капитуляции Японии на линкоре «Миссури» в Токийском заливе 02 сентября 1945 года. На фото (слева направо): режиссеры Иосиф Хейфиц, Александр Зархи, операторы Андрей Сологубов, Владислав Микоша, Михаил Ошурков, Михаил Прудников, Михаил Посельский. Автор фото: А. Погорелый. Фотография была опубликована в книге М. Посельского "Свидетельства очевидца" (2005 год). Фото из семейного архива Наталии Венжер.
На американском эсминце нас доставили в Токийскую бухту. В центре живописно изогнутой бухты, как огромная наковальня, возвышался линкор «Миссури», окружённый, будто москитами, лодчонками рыбаков. Голодные японцы просили у матросов хлеба и сигарет.
День был яркий, солнечный, и, как сияющая корона, сверкала над Токио священная гора Фудзияма. И не было в городе ни одного человека, кто бы не видел, не знал о происходящем.
Линкор «Миссури» как бы олицетворял могущество Объединённых наций. Во все стороны смотрели стволы его орудий, а на многоярусных палубах, боевых рубках, башнях, сверкая крахмалом формы «раз», разместилась многотысячная команда. Представление ещё не начиналось, а зрители уже заняли места согласно своему рангу и положению. Предпоследними поднялись на борт линкора мы – международная пресса. Прессе, как мы и предполагали, выделили самые неудобные для съёмок места и чрезвычайно короткое время для их освоения. И всё же шесть фронтовых операторов-хроникёров из Москвы сразу приступили к съёмкам главного ритуала конца второй мировой войны – подписания капитуляции Японии.
Скоро к борту линкора подошёл американский эсминец «Ленсдаун», на борту которого находилась делегация японского правительства, возглавляемая министром иностранных дел Сигэмицу и генералом Умэдзу. Сигэмицу бросался в глаза – высокий, в цилиндре, с тростью в одной руке и с чёрной папкой в другой. Он выделался в японской делегации не только ростом, элегантностью и манерами профессионального дипломата, но и железным хладнокровием. Лица других отражали волнение, растерянность.
Японцы поднялись по главному трапу на нижнюю палубу линкора. Здесь американский офицер подвёл их к другому трапу. И тут случился конфуз. Подняться без помощи рук не верхнюю палубу линкора было невозможно: трап был вертикальным. Обе руки Сигэмицу заняты. Вместо одной ноги протез – результат первой мировой. Здесь выдержка и невозмутимость покинули министра. Пот залил покрасневшее лицо. Он переложил неудобную папку с документами под мышку правой руки, опёрся всем телом на трость, достал левой рукой носовой платок и снял с головы цилиндр, намереваясь стереть пот, но рук для этой сложной операции явно не хватало. Сигэмицу снова надел цилиндр и, пока вытирал лицо, выронил папку. Поднимая её, он уронил трость, и, если бы министра не поддержали сопровождающие, он бы упал.
С большими трудностями и не без посторонней помощи удалось Сигэмицу подняться по предательскому трапу на палубу, где должна была происходить церемония подписания капитуляции. Эту сцену «западни» снимали все – и кино, и фото, и любители. Шум от съёмочных камер был потрясающим аккомпанементом к заранее, видимо, подготовленному для японцев сюрпризу с преодолением препятствий… Наконец японская делегация плотным чёрным пятном застыла на отведённом в стороне от стола месте.
Пять ритуальных «минут позора» выстояли они.
За столом заняли свои места американцы – адмирал Д. Макартур, адмирал Ч. Нимиц, представитель ССР К. Деревянко, представители других союзных стран. Макартур вынул из кармана несколько паркеровских ручек и положил на стол. Каждый из союзников, подписавших документ о капитуляции Японии, мог взять себе на память ручку.
Вся церемония длилась двадцать минут. Снимать было очень трудно. Я почти висел в воздухе под спасательной шлюпкой. Кроме того, меня всячески старались оттеснить и с этого «пятачка» представители союзной прессы. Несмотря на это, все детали исторического документа были отражены потом на экранах мира.
Когда последняя подпись была поставлена и высокие представители союзных держав поднялись из-за стола, грянул, как гром небесный, военный оркестр, усиленный мощными динамиками. Он оглушил Токийскую бухту весёлым маршем. Над линкором «Миссури» пронеслась чёрной тучей в несколько эшелонов армада американских истребителей. Они выделывали в небе сложные фигуры высшего пилотажа.
На этом ритуал закончился. Чёрное лакированное пятно японцев перекатилось через борт и уплыло, а нас, прессу, отправили на эсминце обратно в Йокогаму.
Теперь мечтой каждого из нас было проникнуть в столицу Японии. Но попасть в Токио можно было только одной дорогой – по мосту через реку. Со стороны Йокогамы мост охранялся американский военной полицией, а с другой стороны – японской полицией с автоматами. Макартур ещё не объявил об оккупации Токио, и вся пресса ждала этого с огромным нетерпением.
С большим риском нам – М. Ошуркову, М. Посельскому и мне – удалось проскочить на машине посла Малика с красным флажком через оба кордона охраны моста. Мы попали в Токио не несколько дней раньше всей жаждущей прессы.
Японцы на улицах смотрели на нас, советских офицеров, да ещё с кинокамерами в руках, с нескрываемым удивлением и часто старательно кланялись в пояс. Военные чины козыряли, а некоторые замирали на месте, дрожа от ярости, сжимая в руках оружие.
Наши камеры снимали почти полностью уничтоженный огромный город. Уцелела, и то относительно, центральная часть, в том числе советское посольство и императорский дворец. А рядом, на пепелище, встречались мужчины в рваных набедренных повязках, худые, измождённые женщины в чёрных шортах и коротких куртках. В порту, на берегу реки, а лодках и мостах сидели от восхода до заката дети, старики, женщины с удочками – единственная возможность не умереть с голоду. В развалинах копошились полуголодные люди в тщетной надежде найти пищу или одежду.
Перед нашими «Аймо» возникали огромные районы разрушенного, некогда прекрасного города. На улицах дымно, угарный газ захватывает дыхание: из-за отсутствия горючего автотранспорт перешёл на дровяное топливо.
Узкая улица вывела меня на огромное пожарище. Посредине рвов и буераков, головешек, пней, траншей и щелей, присыпанных пеплом, возвышалась огромная статуя Будды. Будто насмехаясь над бренностью мира, он безмолвствовал.
Так, снимая, я дошёл до центра города. Он был совсем европейским. Американцы пощадили его, а вернее, императора. Вдали в густой зелени был виден дворец. Я снял общий план площади с мостом, перекинутым через ров с прозрачной водой и золотыми рыбками у древней стены дворца. Неподалёку от моста на зелёном газоне лежали и сидели люди – не то раненые, не то убитые. Я быстро подошёл, вскинул «Аймо» к глазам и вдруг совсем рядом услышал хорошо знакомый звук. Холодный лязг затвора и резкий гортанный окрик: «Оэ!»
Не понимая, что случилось, я отнял «Аймо» от глаз. Передо мной совсем близко стоял солдат-часовой, за ним – ещё несколько. Они направили на меня короткие стволы своих карабинов. Не знаю, что бы случилось, если бы моя камера заработала раньше…
Там мы стояли друг против друга. Не скрою, я растерялся, ещё не успев испугаться. Снимать? Нет! Уходить? Но как? Наверное, сработала интуиция. Не отводя взгляда от тяжёлых глаз часового, я опустил «Аймо». Он стоял окаменевший, целясь мне в лоб. Ни один мускул на его бронзовом лице не дрогнул. Медленно повернувшись к нему спиной, я так же медленно пошёл… Я шёл и чувствовал, как на моём затылке шевелились волосы. Почему он не выстрелил?.. Длинным, бесконечным показался мне путь до угла площади. И только завернув за угол, я будто вернулся к жизни.
«Что там произошло? Почему мне не дали снимать? Зачем подошёл близко, а не воспользовался телевиком?» – мучили меня вопросы. Жаль было до боли, что не снял что-то очень интересное.
Неудача не давала покоя. Через несколько часов я снова вернулся к дворцу. Но на зелёном газоне никого не было, только черневшие пятна крови ещё раз напоминали об ощущении, испытанном утром.
Мне ещё раз пришлось пожалеть о неснятом кадре, когда, вернувшись в Москву, я узнал, что, наверное, это японские офицеры-самураи в знак протеста против капитуляции совершали на глазах императорской стражи священное харакири.