«Марсель» и марсельцы

Дом для многих олицетворяет тепло, уют, пристанище, защиту и прочие удовольствия. Место, где можно в дождливую ночь переждать непогоду или целиком прожить время, отпущенное Богом.

Если идти по улице Петровке от Большого театра, то ваши глаза невольно упрутся в белое здание, которое перегораживает большую часть улицы. Это дом под номером 13/15. Один из фасадов дома выходит на улицу Петровка, другой — в Столешников переулок. Дом большой, пятиэтажный. На двух верхних этажах когда-то располагались меблированные комнаты «Ноблес», также в этом же здании была гостиница под названием «Марсель». Жильцы, расселившиеся по коммунальным квартирам, возникшим на месте бывших меблированных комнат после революции, представляли собой самые разные сословия общества. Большая часть жителей дома до революции жила в Петербурге / Петрограде, а после поселения на новом месте они объединились с остальными по старому названию места — «марсельцы». Наша семья тоже  была родом из Петрограда и переехала в «Марсель» в начале двадцатых годов из нашей самой первой московской квартиры на Большой Дмитровке, где, по семейной легенде, мой дед нашёл в душевом баке клад из царских червонцев. В «Марселе» прошло моё детство и юность. Из него мой отец проводил меня на долгие три года военной службы в Советской армии.

1948(?) г. Собрание жильцов «Марселя». Петровка д. 15/13. С левого края в первом ряду у стены — бабушка автора воспоминаний Горбунова Мария Петровна, третья справа в первом ряду — Тамара Каллистовна («генеральша»), второй справа — Шурик Ряшенцев, её внук. За Тамарой Каллистовной, в платке, Вера «гнутая».
Фото из личного архива Г. Завьялова.

В длинный коридор выходило бесчисленное количество дверей, которые время от времени отворялись, выпуская жильцов в городское пространство, для взаимоотношений и работы на производствах. Каждая дверь имела номер, наша семья проживала под номером 107. Напротив нашей двери была другая под номером 136, которая вела в таинственную  страну грёз, в наш будущий «Голливуд» (в ней жил мой будущий коллега по ЦСДФ и товарищ Лёша Бабаджан, с которым мы в подростковом возрасте тут же под столом ставили свои первые опыты в фотографии). В комнате номер 135 проживал загадочный человек по фамилии Шмидт. Он редко выходил из комнаты и, казалось, не замечал ничего и никого, хотя подобных комнат с многочисленными обитателями на этаже было где-то около 57. К ним прилагались пять туалетов, колоссальная кухня с необъятным деревянным столом, две раковины с водопроводной водой и пятнадцать газовых плит с газом Московского газового завода.

Длинный коридор-улица, туалеты и кухня объединяли марсельцев в единый коллектив. В архитектурном проекте здания окна в коридоре-улице были не предусмотрены. Днём и ночью горели там тусклые лампочки, освещая марсельцам путь в туалет, на кухню и на работу. Каждое утро, проходя по коридору-улице, встречаясь, соседям-марсельцам приходилось помногу раз говорить «Здравствуйте!» или «Доброе утро!». Это дополнительно объединяло нас и приобщало к социалистическим нормам культуры общения. В доме размещались четыре подъезда и четыре лифта, кабина каждого из которых была размером с легковой автомобиль «АА». Ручным управлением лифтов заправляли лифтёрши. К вечеру, когда народ возвращался домой, один из четырёх лифтов начинал работать только на подъём, развозя уставших жителей по этажам дома.

Вавилонское столпотворение, творившееся в доме, как я уже упоминал, происхождением своим было обязано съехавшимся в Москву бывшим обитателям Северной столицы. В 1918 году, когда столицей России стала Москва, чиновники, работники почты, телеграфисты, печатники, финансовые работники, шофёры, актёры были перевезены с семьями в Москву и расселялись везде, где находились свободные помещения. Среди марсельцев попадались и довольно известные личности. В 20-х годах в комнате под номером 108 жил учащийся МИНХа Михаил Суслов — будущий главный идеолог СССР. Моя бабушка Татьяна Андреевна кормила его обедами. Напротив комнаты Суслова проживали две американки — Мэри и её дочь, по зову сердца приехавшие в революционную Россию. Жила Тамара Калистовна, бывшая генеральша (по её собственным словам), со своим молодым мужем по прозвищу «паучок» и внуком Шуриком Ряшенцевым, моим закадычным другом. Почти каждое воскресенье мы пропадали с ним на утренних кино-сеансах по разным фабричным клубам. В глухой кладовке без окон жила с сыном, игравшим на скрипке, бывшая дворничиха Таська — глаза и уши нашего участкового, по слухам писавшая доносы на марсельцев.

«Марсель». Агитатор читает лекцию. 1950 г. Четвёртая справа (сидит), бабушка автора воспоминаний Мария Александровна Горбунова. Первый справа — таинственный Шмидт, Первый слева во втором ряду (стоит) — общественник Дискин. Фото из личного архива Г. Завьялова.

В пространстве, где когда-то находился грузовой лифт, образовалась комната, выходившая большим, но мутным окном во двор. В этой комнате размещался с женой пожилой «общественник» по фамилии Дискин, периодически пугавший нас, мальчишек, присказкой: «Почему у меня большой живот? Потому что там живёт солитер!» Как-то по случаю он продемонстрировал к восхищению большой компании детей-марсельцев, в числе которой были и мы с Алёшей Бабаджаном, тёмно-вишнёвую скрипку, внутри корпуса которой была наклейка с вензелями и надписью «Stradivari». На другом конце коридора, в четырёх маленьких «аппендиксах» проживали: приехавшая в Москву вместе с семьёй моего отца тётя Стеша, знавшая его ещё ребёнком, женщина-фотограф, согбенная старушка Вера-«гнутая» и медсестра с сыном по фамилии Бремпель. У Бремпеля были боксёрские перчатки. Время от времени мы устраивали бои на лестничной площадке.

Напротив двери, выходившей на эту лестничную площадку, к лифту, находилась комната, в которой жили четыре прямые родственницы великого русского полководца Михаила Кутузова: Софья Александровна Кромская — правнучка Михаила Илларионовича по дочери Анне, — и её дочери, праправнучки Надежда, Ирина и Кира. Софья Александровна была замужем за профессором музыки, двоюродным братом маршала Тухачевского, который (также, как и его брат) был репрессирован и расстрелян в 1938 году.

Наступили тяжёлые времена. Шла война с фашистской Германией. Продукты выдавались по карточкам. По вечерам отключали свет. Марсельцы собирались на кухне со свечками, по стенам блуждали их тени. Это создавало таинственность. Часть марсельцев уехало в эвакуацию. Мама, бабушка и я остались в Москве. Мама ходила на работу. Отец был на фронте. Софья Александровна с двумя дочерьми, так же как и мы, осталась жить в своей комнате. Её третья дочь, Надя, ушла на фронт.

У Софьи Александровны была подруга Екатерина Платоновна Берг, служившая регентом в Елоховском Богоявленском соборе. Её небольшая комнатка находилась перед деревянной лестницей в угловой части дома, делившей здание на две части. От этой лестницы один коридор этажа шёл вдоль улицы Петровки, а другой — параллельно Столешникову переулку. Перед лестницей находилось небольшое пространство, где обычно происходили собрания местного актива (преимущественно жильцов-пенсионеров) по всяким общественным поводам, например, перед выборами в местный или верховный совет. Тут же находились комнаты «генеральши» Тамары Каллистовны, жильца-артиста и проход на кухню.

Марсельцы. Предвыборная лекция. 1951 г. В середине в первом ряду — общественник Дискин, первая слева в том же ряду— жена Дискина. За женой Дискина — новая жительница комнаты репрессированной Екатерины Платоновны Берг, за ней — тётя Стеша. Третий слева в заднем ряду — автор воспоминаний. 
Фото из личного архива Г. Завьялова. 

Волею судьбы, между дочерью богомаза — моей бабушкой Марией Александровной Горбуновой — и княжной Хитрово‑Кромской, тут же, на кухне «Марселя» завязались добрые дружеские отношения. Время от времени я заставал  их вместе, сидящих за столом. Они вели беседу и пили чай. На электроплитке в реторте булькала вода. Иногда, совершив очередной проступок, я спасался бегством в комнату Кромских и прятался под столом у Софьи Александровны. Затем приходила моя бабушка, держа в руках орудие возмездия — полотенце. Меня долго искали и обычно легко находили.

Заходил я в комнату к Кромским и просто так, пообщаться и рассмотреть сокровища волшебного мира их комнаты. Софья Александровна работала на дому, переписывала ноты за большим рабочим столом, стоявшим подле окна. На столе было множество удивительных вещей: стеклянный шар величиной с женский кулак с цветными прожилками внутри, костяной разрезной нож для бумаги с широким и толстым лезвием, красивые линейки, целый ассортимент разных ластиков, разложенные по коробочкам железные и золотые перья для начертания нот, бритвенные лезвия и бутылочка с чёрной-пречёрной тушью. Напротив, около стены, расположилось пианино. В углу на золотом фоне задумчиво переглядывалась троица Рублёва, строго смотрел Николай-угодник. С развешанных под высоким четырёхметровым потолком портретов внимательно наблюдали за мной великие композиторы из-под своих растрёпанных и пышных шевелюр. Середину комнаты занимал обеденный стол, на котором красовался поднос с изящным кофейным сервизом, сияющий чайник с сахарницей и стеклянное блюдо для фруктов на трёх металлических фигурных ножках. Тут же тихо тикали настольные часы — моё учебное пособие по определению времени суток: Софья Александровна объясняла мне, как по положению стрелок определять время.

Наступил 1945 год. В один из майских дней, моя мама решила отпраздновать победу над Германией. В ясный солнечный день собрались в нашей комнате близкие люди: бабушка Мария Александровна, мама Анна Петровна, Софья Александровна и я. В приоткрытой  балконной двери играл занавесями тёплый весенний ветерок. На занявшем весь центр узкой и длинной комнаты (два на девять метров) столе, покрытым белоснежной скатертью, красовались маленькие гранёные стаканчики и бутылка «Кагора». Мы подняли рюмки, мама сказала — «За Победу». Я чувствовал общий душевный подъём, особенно мне нравилась сладкая красная водичка, которой меня в тот день угостили впервые в жизни. И лишь много времени спустя все мы узнали, что пили «За Победу» в тот день вместе с правнучкой Михаила Илларионовича Кутузова.

Вечером того же дня мы с бабушкой отправились на Красную площадь. До сих пор помню множество ликующих людей, песни, пляски, «качание» военных. Мы с бабушкой стояли у входа в Исторический музей и смотрели, как бурлила Красная площадь.

Через полтора года я поступил в первый класс  школы № 170, стал обучаться наукам. Помню, как однажды я пришёл в гости к Софье Александровне и радостно сообщил ей, что все мы, оказывается, произошли от обезьян. После воцарившейся неловкой паузы Софья Александровна сказала: «Ты можешь происходить от обезьяны, если хочешь, а мы, с Екатериной Платоновной от обезьян не происходим».

Однажды Екатерина Платоновна исчезла. Прошло время, и я узнал, что она была осуждена по доносу за неосторожно рассказанный в дружеской компании анекдот и лишена свободы на пять лет. В её комнату поселили женщину, больную туберкулёзом. Через два года, после смерти Сталина, Екатерину Платоновну освободили по болезни, но поразили в правах, запретив проживание в Москве. Город Александров, находившийся на сто первом километре, стал новым местом её обитания.

Пришло время, когда многих репрессированных стали реабилитировать по существу  предъявленных им обвинений. Кое-кого восстанавливали в правах. Екатерине Платоновне выделили квартиру. Выделили двухкомнатную квартиру на Большой Грузинской улице и Софье Александровне, и после окончания трёхлетней службы в рядах Советской армии в один из дней я навестил её. Я был приветливо принят, мы пили чай, рассматривали семейные реликвии как встарь и вспоминали времена моего детства, всё то доброе и светлое, что дали мне в жизни эти две женщины, скромно жившие вместе со мной в гостинице «Марсель». Их дружба продолжалась до скоропостижной смерти Екатерины Платоновны, которая скончалась в автобусе на Белорусской по дороге в гости к княжне Софье Александровне Хитрово-Кромской.

Материалы по теме

1. Жеребёнок со станции Чемодановка
2. Забытое имя: Вера Робертовна Лезерсон
3. «Василий, бей их лампы! И ты, Есенин, у…вай к чёртовой матери! (на съёмках фильма «Сергей Конёнков» (1966))
4. ММКФ — 1963