«Война гуляет по России, а мы такие молодые». ВЛАДИМИР (Валентин) ДЬЯЧЕНКО, кинодраматург

Журнал «Искусство кино» № 5 за 1995 год. АНКЕТА «ИК».

Задумывая номер, посвященный 50-летию Победы в Великой Отечественной войне, редакция обратилась к кинематографистам-ветеранам с просьбой ответить на вопросы анкеты.

«ИК». Расскажите о себе на войне — где воевали, в каком чине, были ли ранены и т.д. Может быть, вспомните конкретные эпизоды.

В. Дьяченко. Я знаю только половину войны, наихудшую ее часть: отступление, а то и драп от мелкой речки Прут до Волги.

Сумма впечатлений — соответствующая. Если вами задуман медленный и печальный гимн во славу героических жертв, отчаянных жертвоприношений, победоносных жертвоприносителей, то мои слова будут вам не в рифму. Моя часть войны — это грязная смесь глупости, невежества, бездарности, доброкачественного неумения, лжи, гнусного недоверия и садистской злобы к своему народу, который не шибко хотел воевать, но привычно покорствовал.

На той войне, где миллионы обесчещенных и преданных своими командирами солдат в первый же месяц войны оказались в плену, а целые армии-неудачницы исчезали с карт генштаба, — отдельные судьбы были величинами исчезающе малыми, о которых неловко и толковать.

Вот я, к примеру. Окончив школу войсковой разведки, получил лейтенанта, начал службу в Северной Буковине 19 июня 1941 года. Пятясь вскачь, служил в разведподразделениях в составе 9-й армии по маршруту Бельцы — Котовск — Николаев — Каховка Котовск — Николаев — Каховка — Мелитополь. Отсюда 9-я армия брызнула веером по всему Донбассу, а я с одним из осколков попал в 56-ю армию, служил в разведотделе штаба армии, с которой продолжал пятиться: Ростов — Батайск — Сальск — Элиста — Черные земли. Там меня, наконец, разоблачили, и последующие десять лет я провел под приглядом наших смелых и славных чекистов в качестве врага народа.

Боевые эпизоды? Через полвека после войны? С целью выпендриться, покрасоваться? (Других целей, согласитесь, нет.) Совестливый вояка с первых дней мира силился выкинуть ее, проклятую, из головы вон, чтобы хотя бы кошмарики не давили. Впрочем, вот вам малоизвестный и, как нынче любят говорить, беспрецедентный фактик из тех героических времен: в отместку за идиотский просчет Ставки (Харьков — Ростов, 1941 — 1942) по приказу командующего вот таким образом Сталина была репрессирована (расформирована, исключена из списков) целая армия-неудачница, 56-я. А вы говорите: «эпизод», «отдельный».

«ИК». Какое место в общественном сознании занимает сегодня память о Великой Отечественной войне? Как вы оцениваете по прошествии полувека события военных лет? Можно ли назвать эту войну народной трагедией?

В. Дьяченко. Откуда мне знать, какое нынче место занимает в общественном сознании (а что это такое?) память о войне? Осмелюсь предположить — никто не знает. Государственная ложь в три наката, многослойное вранье литераторов и киношников, комплекс комплексов многажды изнасилованного народа, которому бросили в утешение одну на всех победу, — все это смазало, сдвинуло, перекрутило и вывернуло память о войне. Но есть неотрицаемые факты — как холодные реперы на кривоколенном пути народа: не все павшие — за вас, за нас, за них — похоронены! Не все мирные договоры подписаны! Лживая военная история не расчищена (некому, некогда!) от обломков лживой идеологии! Жив еще милитаризм, ныне обслуживающий шовинизм, национализм, антисемитизм, ксенофобию, зависть и темное невежество. Гражданская война тлеет по всей стране, вокруг атомных электростанций и ракетных баз. Зазевается наше безнадзорное начальство — и вспыхнет, и бабахнет на весь мир. Неизбежность — это недоумие, или злонравие, или оба вместе.

А трагедия начинается тогда, когда победителю нечем детей кормить. Как это было в 1946 — 1947 годах.

«ИК». Как опыт военных лет соотносится с вашей сегодняшней жизнью? Что вам кажется актуальным, что безвозвратно ушло в прошлое?

В. Дьяченко. Не уверен, что правильно понял ваши вопросы. Отвечу, как понял.

Все слышали про афганский синдром, про вьетнамский синдром. А что же молчат, не интересуются, не изучают, в расчет не берут синдром почти пятилетней тотальной войны? И знать не хотят, чем его тогда лечили победители своих и чужих: лагерями да тюрьмами, а безногих-безруких да челюстников — с глаз долой, на святой остров Валаам...

Да будь он проклят, опыт военных лет! Он — тавро на душе, коллективная травма всего народа (это не риторика, это термин социопсихологии). И смысл его в том, что последствия военных травм передаются генетически, и неизвестно, во скольких поколениях. Опыт — утешение раззяв. Системщики давно доказали, что в системе большой сложности прошлое не дает никакой информации о будущем.

«ИК». Доводилось ли вам переоценивать события военных лет — когда и почему? Как вы относитесь к переоценке военной истории — что приемлете, что нет?

В. Дьяченко. События, свидетелем которых я был, как военные, так и довоенные (разгон нэпа, сгон крестьян в колхозы, искусственный голод на Юге, индустриализация на костях, Большой Террор и всеобщий парализующий страх, предвоенный антирабочий террор, хамское всевластие «требовательных партейных товарищей»), впечатались в меня нарезом. Так в которую сторону все это прикажете переоценивать? Чем оправдать и чем заглаживать?

До сих пор мне невдомек, как это умудрялись любить людоеда, а насильников трепетно уважать? Ну, ладно — день, месяц, но ведь десятки лет стыли коленопреклоненные, и это в лучшем случае, а часто к палачам в подручные шли, в обслугу.

Что касается военной истории второй мировой войны, то ныне существующая еще более лжива, чем история всеобщая: в ней солдатские трупы служат пьедесталом не только партии и ее главарям, но также пьедестальчиками индивидуальными для многих воинских начальников. Хватило всем, ведь трупы до сих пор несчитанные — сколько их? Десять, двадцать, тридцать, сорок миллионов? И это история? Это наука? Возмездие за ложь есть ложь.

Тоска берет, как подумаешь: сколько же миллионов людей насмерть сражались, решая не то, быть ли им в рабстве, а то — у кого... Не моя фраза, но тоска моя.