«Война гуляет по России, а мы такие молодые». СЕРГЕЙ ВРОНСКИЙ, кинооператор

Журнал «Искусство кино» № 5 за 1995 год. АНКЕТА «ИК». На фото рабочий момент съемок фильма "Братья Карамазовы" И.А. Пырьева. На площадке: артист Кирилл Лавров и оператор Сергей Вронский. 1967 г. Источник фото: ГОСКАТАЛОГ.РФ.

Задумывая номер, посвященный 50-летию Победы в Великой Отечественной войне, редакция обратилась к кинематографистам-ветеранам с просьбой ответить на вопросы анкеты.

Я часто вижу этот сон. В черном небе летят стрелы трассирующих пуль. Наш самолет ЛИ-2 трясёт, как в судорогах. Мотор ревет. Над нами — три коршуна, три «мессершмитта». «Стреляй! Стреляй же, бля!..» Один из «мессеров» задымился, клюнул вниз и где-то на земле взорвался. Два других пролетели над нами, осыпая градом пуль. Наш самолет вошел в пике. Моторы сдохли, замолчали. Ужасный свист, как пытка, как тиски, сжал душу. Все! Конец! Мама, прости...

— Раздался страшный скрежет.
Я просыпаюсь. Сердце бьется, стучит в висках. Сквозь слезы я вижу мерцающий огонек свечи. Слышу голоса:
— С добрым утром!
Тише! — сестрица Таня подошла к соседней койке.
— Ну, как вы, Иван Петрович? — Худо, во сне то рыбу чищу, то кулаком возьмусь за тесто, месить... Просыпаюсь — а руки-то нет. Что делать буду?
Успокойтесь, это рефлекс. Потом привыкнете, все будет хорошо. Ведь живы! Таня! — позвал Коля, наш радист, Серега всю ночь метался, стонал. Прочти ему смешной стишок, авось и полегчает. Она подошла ко мне, наклонилась, с участием спросила:

— Больно было? 

Я молчал, кружилась голова. Я ее как бы не видел, только ощущал. Бинтом она отерла мне слезы, и я, наконец, увидел ее глаза, как изумруды. Их мягкий блеск согрел меня, и я заговорил:

— Во сне я видел, как командир мой свои кишки запихивал в рану. Подполз к нему, а он не дышит.
— Он был вашим другом? — спросила Таня.
— Да, нет. Душевный человек. Вчера в бою, на сопке второй раз повстречались; но выживет ли он?

Я снова как бы провалился в прошлое, вспоминая, как мы попали в катастрофу. Мы
с радистом Колей спали, накрывшись с головой моторными чехлами. Я проснулся от сильного удара о фюзеляж. Корчась от боли, выбрался наружу.

— О, Боже! А где же хвост?

Коля, тоже потрясенный, стоял рядом. Пилотская кабина разлетелась. Весь в крови, на снегу лежал наш командир. Второй пилот, пристегнутый ремнями, держал штурвал. Кресло покосилось, мы еле вытащили из него пилота. Я потащил командира, Коля волок пилота. Снег неглубокий. Мы шли по склону вниз, не зная, куда. Нас вел инстинкт. Последнее, что увидел — стервятник-«мессер» на бреющем расстрелял останки нашего Ли-2. Взрыв. Я рухнул. Все вырубилось — слух, память. Одна лишь темнота. Обмороженные, раненные, покалеченные, мы лежали на снегу. Надежды на спасение никакой. Как нам потом рассказали, на нас наткнулась ночью дивизионная разведка. Нас спасли. Где вы сейчас, ребята?

Шаги вернули меня в палатку. Танюша пробежала с охапкой грязного белья. Метнула быстрый взгляд, и затеплилось в душе. О, как хотелось ее обнять. Но боль в обмороженных руках охладила мой пыл.

Через месяц, перед выпиской из госпиталя, мы гуляли. Был сильный снегопад. Мы укрылись у валуна под елью. Таня читала мне стихи. Жизнь казалась ей прекрасной и бесконечной, даже невзирая на войну. Мы не могли знать, что через несколько месяцев её не станет...

В 1964 году киногруппа приехала на Карельский перешеек, где я лежал в госпитале в декабре 42-го, снимать зимнюю натуру для картины «Метель». Я отыскал и лесопилку, где помещался госпиталь, и валун, и ель. Здесь со мною смерть играла. Здесь видел я и начало, и свой конец, и порох, и свинец, и фугас, и самолет бесхвостый. И Танюшу. Жив был валун, где мы сидели, не чувствуя мороза и судьбы. Я знаю, что чистая душа ее шлет мне добро и веру оттуда, сверху...

Я часто спрашиваю себя: нужно ли разоблачать все то, что пожилым давно известно, а молодежи «до лампы». Есть другая крайность. Находятся люди, которые пытаются обелить Бендеру, Власова, предателей, убийц.

Кажется, Даллес когда-то высказал мысль, что разрушить Великую Россию можно не оружием, а растлением сознания, умов. Вот как обернулось теперь громкое понятие — «новое мышление».

Для некоторых оно стало синонимом вседозволенности, неуважения закона, отрицанием и разрушением авторитета. Горбачев развенчал имидж Брежнева, Ельцин Горбачева... Продолжение следует. Люди потеряли веру в своих лидеров. Диктат сильного — это страшно. Амбиция власти — еще страшнее. А за этой амбицией равнодушие, безразличие к человеку. И вот постепенно меняется сознание людей. Раньше нас считали самой читающей страной в мире. А что сейчас читает молодежь, смотрит по телевизору? Кто ее кумиры? Любитель бабочек Мавроди — депутат Думы? Как легко сейчас соблазнить людей «бриллиантовой» Чарой», «Тибетом». Что стало со страной? По всей земле — стрельба. Что стоит жизнь сейчас? Дешевле, чем в 41-м. Где заповеди: «Не укради!», «Не убий!»?

Страна больна. Болит и моя душа. Не за свою судьбу. За людей.