Кругом война, а этот маленький…

Интервью опубликовано в газете СК-НОВОСТИ № 5 (451) от 26 мая 2025 года; с. 21. Источник: сайт Союза кинематографистов России.

Много лет подряд незадолго до майских праздников в коридорах Союза кинематографистов появлялся мужчина с орденскими планками на джинсовой курточке – седоватый, худощавый, невысокого роста… Его возраст выдавали только награды. Хотя они, скорее, входили в диссонанс с внешним видом – мой отец, председатель Совета ветеранов СК Александр Ульянов даже в девяносто не утратил живости походки и характера! Он старался помочь всем, думал в первую очередь не о себе – о других. И они платили папе тем же – проводить его в последний путь в июле 2020-го, когда собираться вместе вообще было сложно, пришло очень много народа. Наверное, даже больше, чем за пару лет до этого на презентацию его книги.

 Его любили не только люди, но и судьба – трижды раненый, едва не лишившийся обеих рук, оставшийся в семь лет без родителей, отец прошел все испытания, выпавшие на его долю, довольно легко: и руки целы, и родственники нашлись. И замечательных людей, профессионалов своего дела, встретил, которые, можно сказать, влюбили его в кинематограф, – он закончил ВГИК и более полстолетия проработал на киностудии «Центрнаучфильм».

Но это было потом, а в конце мая 1941-го одиннадцатилетний Шурка Ульянов, отправленный родственниками к бабушке в Минск, окончил четвертый класс. Впереди были летние каникулы, переезд к тетке в Ригу, но все мечты и планы пошли прахом 22 июня, когда гитлеровская Германия напала на Советский Союз.

«Минск в первый день войны не бомбили. Немцы, по-видимому, его просто не нашли: 21 и 22 июня в городе проводились учения противовоздушной обороны (ПВО), и он был затемнен. Такие учения каждую субботу и воскресенье проводились в городе, где-то начиная с середины апреля, – пишет папа в своей книге «Прожитое – судьбе наперекор». – Мы, пацаны, очень радовались этому, так как нам разрешали в незатемненных окнах бить стекла из рогаток. Светомаскировку в городе соблюдали добросовестно, так что первая ночь войны прошла спокойно. А вот 24-го налет был сильнейший: бомбардировщики шли беспрерывно – волна за волной, дома рушились и горели. Основной целью гитлеровским летчикам служил Дом правительства – огромное здание из монолитного бетона, построенное в центре города. Уже не единожды сотнекилограммовые фугаски попадали в него, но пробивали не более чем один-два этажа. Гигантское сооружение стояло незыблемо. (Стоит оно и сегодня). А вокруг все было разрушено.

Меня же первая бомбежка застала в центре, неподалеку от Дома правительства. Вместе с дружинниками штаба ПВО я «загонял» всех, кто оказался на улице, в бомбоубежище, страшно гордясь выданным мне в штабе противогазом и красной повязкой на рукаве. Прозвучали сигналы отбоя воздушной тревоги. Я помчался домой, а дома-то и нет. Наш квартал, состоявший из одноэтажных деревянных домов и бесчисленного количества деревянных же сараюшек вокруг, сгорел дотла. Только закопченные остовы полуразрушенных печей напоминали места, где еще утром стояли наши жилища, да каким-то чудом под полусгоревшим диваном оказался мой портфель. В нем почему-то лежала рубашка и книжка «Приключения Карика и Вали», с которой я не расставался. Вот тут-то до меня дошел ужас происходящего.

До этого момента все вокруг виделось как бы со стороны. И только теперь понял, что нет больше дома, ни нашего, ни соседних; что не знаю я, где и что поесть, где спать и вообще, куда податься. И всем вокруг нет до меня никакого дела. У каждого свои заботы. Подхватив портфель, я бросился в госпиталь, к бабушке. Но там меня ждало разочарование. Раненых эвакуировали еще днем, но никто не знал, уехала ли бабушка с ними или осталась и теперь где-то ищет меня.

А 27 июня в Минск вошли немцы, и стало страшно! Оставаться в городе, не имея ни крова, ни поддержки близких, не имело смысла. Было даже опасно. Я решил пробираться в Москву, где жили родственники».

До Москвы он, естественно, не добрался, а попал к партизанам. Шуркамосквич – так прозвали папу в отряде – стал связным и разведчиком. Много раз ходил он по деревням, собирая сведения о дислокации вражеских войск. Паренек ничем не отличался от местных мальчишек, разве что все они были босые или в лаптях, а он – в ботинках.

«Никогда не мог ходить босиком, – рассказывал отец, – но никто меня не выдал. Там были дети полицаев, дети старост; ни один не проговорился родителям. А когда меня ранили и пришлось остаться в деревне, от карателей меня всей деревней и прятали».

Связной, разведчик, подрывник, он оставался все равно мальчишкой, и, придя с очередного задания, шел в гражданский лагерь. Начиная с 1942 года в партизанских отрядах много было мирных жителей, потому что в лес, спасаясь от фашистов, уходили целыми семьями. Там он играл с мальчишками в войну. На задании нужно было вести себя тихо и скромно, при подрыве поезда вообще долго лежать на земле практически неподвижно, а хотелось бежать, стрелять, кричать «ура!»… Старшие товарищи вырезали Шурке деревянный автомат, с которым он бегал, стрелял, кричал «ура!». Ему было всего двенадцать, и так хотелось побыть ребенком!

А в 1943-м отряд попал в блокаду – окружен фашистами, и нужно было эту блокаду прорвать. Незадолго до того, как отряд пошел на прорыв, прилетал самолет с Большой земли – отправили в тыл раненых и получили боеприпасы. Командир приказал полученное оружие – автоматы, мины, гранаты – разобрать на руки, так у Шурки кроме его обычного «Вальтера» оказался автомат и четыре ручных гранаты − больше просто не смог унести…

Сначала все шло хорошо, но через несколько километров дорогу преградила пулеметная очередь. Командир вызвал к себе Шурку и приказал бежать в соседний отряд, чтобы те ликвидировали пулеметную точку. Мальчик побежал. Он прекрасно ориентировался в лесу, не раз водил в другие отряды и бригады прилетавших в тыл разведчиков, но тут, в сумерках рассвета, немного заплутал и выскочил прямо на пулеметчиков, но чуть сбоку – он их видит, а они его – нет… Гранаты легли точно в цель, пулемет замолчал, и Шурка побежал обратно, доложить, что проход свободен.

А дальше, как пишет отец, «отряд вел бой с немцами, пытавшимися «закрыть» коридор. Наши партизаны старались отсечь врагов, стремившихся вновь замкнуть кольцо. Из-за высоких кустиков голубики мне было неудобно стрелять. Чтобы видеть, куда стреляю, я приподнялся... Сразу вспышка, автомат вывалился из рук. Еще шаг, другой и я провалился в небытие.

Дальнейшее мне уже рассказали потом. Кто-то из бойцов увидел, что меня ранило, и крикнул: «Шурку ранили, перевязать надо!» Ко мне бросилась фельдшер нашего отряда Катя Шекстелло. Она перевязала руку и стала приводить в сознание. И тут около меня остановился конь Мальчик. Радист Рыбаков, который все эти дни вел его за узду, стал тянуть за повод. Нужно уходить! А Мальчик – ни с места. Тогда кто-то из партизан взял меня на руки и усадил на спину коня между ящиками с радиостанцией. И Мальчик пошел. И рацию вез, и меня. Так до самого рассвета, пока не вышли из боя.

И потом, когда у меня началось заражение крови и было решено отправить всех тяжелораненых с первым самолетом на Большую землю, меня вместе с носилками вновь уложили на спину Мальчика и так привезли на Домжерицкое поле, куда через несколько дней прилетел самолет, на котором всех нас отправили через линию фронта в госпиталь. И все время ожидания самолета Мальчик от меня не отходил».

Мальчик был не просто конь. Это был его конь. На нем возили взрывчатку, когда шли подрывать поезд, а обратно на нем ехал Шурка. Они как-то сразу подружились, едва тот оказался в партизанском хозяйстве, и он хвостом ходил за пареньком, что пес… Так и из боя вытащил…

Папа не любил рассказывать о своих подвигах, больше – о чужих, но было два воспоминания, которые он пронес через всю жизнь – судьбу жителей деревни Боровины и глаза детей, которых освободили из концлагеря, где над ними проводили опыты… «Ребятишки были очень худые, многие не могли даже ходить. И их глаза – взрослые, в которых застыли боль страх, я не забуду никогда», – вспоминал он.

Боровины расположены как бы в центре Беличанского сельсовета, на скрещении дорог. Деревня несколько раз переходила из рук в руки – сегодня там хозяйничают враги, завтра – партизаны. Ни те, ни другие долго не задерживались, отправлялись куда-то дальше. Так что, когда в середине августа 1942 года в Боровинах появился отряд эсэсовцев в сопровождении полицейских, ни у кого из местных жителей тревоги это не вызвало. Как и у группы партизан, которые устроили в сарае на краю деревни наблюдательный пост. Но случилось страшное: фашисты, войдя в деревню и выставив охрану на всех выездах, пошли по хатам. Там, куда заходили каратели, раздавались пулеметные и автоматные очереди, затем дом поджигался из огнеметов.

«Когда партизаны поняли трагичность происходящего, пока сообразили, что нужно срочно оповестить командование отряда, каратели подожгли уже половину деревни. Но они сумели оповестить не только свой отряд, но и соседние. Сразу же были посланы две группы. Одна в Боровины, чтобы выбить карателей из деревни и тем самым спасти хоть кого-то из жителей, а вторая перекрыла путь наиболее вероятного отхода фашистов. Как только партизаны ворвались в деревню, каратели бросились наутек. Подпустив фашистов почти вплотную, засада открыла по ним шквальный автоматно-пулеметный огонь. Более шестидесяти эсэсовцев легли под пулями; остальные рванули в сторону Слободки, где их добили партизаны другого отряда. Практически весь карательный отряд нашел свою смерть в ее окрестностях Боровин», – читаем мы в папиной книге.

Шурке Ульянову как хорошо знавшему местность часто приходилось работать проводником для прилетавших с Большой земли. Самолет садился на строго определенную площадку. Задания у всех были разные: кому-то нужно было в город, кому-то − в другую партизанскую бригаду или отряд. Тут и был к месту паренек-разведчик, знавший все скрытые тропинки и чувствовавший себя в лесу, как рыба в воде. Там, в партизанских лесах Белоруссии, он познакомился и подружился с бойцами части № 9903, в которой служила Зоя Космодемьянская. Один раз он проводил группу знаменитой разведчицы Лёли Колесовой. В одной из групп была Клавдия Милорадова, с семьей которой мы дружим и сейчас. Находилась среди сопровождаемых им и фронтовой кинооператор Мария Сухова, навечно оставшаяся в белорусских лесах…

Вообще, с фронтовыми операторами в жизни отца связано многое. После войны он оказался в Латвии и стал работать осветителем на Рижской киностудии. Там было много фронтовых операторов – это Михаил Посельский, Зиновий Фельдман, Михаил Шнейдеров, Вадим Масс и др. Он с ними сдружился, а они научили его любви к кино и операторскому братству, которое и потом часто выручало папу в трудную минуту… А еще – быть честным, принципиальным. Работая на «Центрнаучфильме», он снимал разное кино, иногда и не очень, казалось бы, интересное, но всегда старался выложиться по максимуму, и даже «несмотрибельное» сделать качественно. А еще он так готовился к съемкам, что врачи, инженеры, архитекторы спрашивали его: а вы по первой профессии не из нашей ли отрасли? Он отвечал отрицательно и объяснял: должен понимать, о чем снимает, чтобы сделать это понятным и интересным для зрителя. На его счету более сорока фильмов, сотня сюжетов для киножурналов, а еще много кинооператоров, которым он дал путевку жизнь, написав рецензию на дипломную работу или взяв к себе в группу на съемки.

В последние годы он уже не работал в кино, но часто помогал моему брату, звукооператору. Как-то раз папа привез что-то на съемки, а оператором на той картине был один из его дипломников. Он и попросил:

«Дядя Саша, посмотри кадр».

Папа подошел к камере, посмотрел кадр, что-то поправил, выгнал с заднего плана ненужных там людей, переставил деревце − и кадр заиграл! Подошел режиссер и возмутился тем, что на площадке посторонние. На что оператор ответил:

«Это не посторонние. Это классный оператор Ульянов, запомни его фамилию. Ты пешком под стол ходил, когда он уже снимал кино. Смотри и учись».

Отдав Родине в войну свои юные годы, отец навсегда остался в душе тем самым мальчиком – с лучистыми глазами, доброй улыбкой, вечно торопящимся что-то сделать и главное – помочь тем, кому трудно. Он не ходил – бегал. Несмотря на возраст и ранения, живо интересовался тем, что происходит в мире. Уйдя на пенсию, не расставался с фотоаппаратом. Освоил компьютер и общался в соцсетях с разъехавшимися по всему миру друзьями. Написал книгу. Очень тяжело говорить – был… 27 мая ему исполнилось бы девяносто пять…

Фото из личного архива автора.