«Лесная, 27». ЭХО «ЦЕНТРНАУЧФИЛЬМА». Записки старшего администратора

Источник: «Лесная, 27». ЭХО «ЦЕНТРНАУЧФИЛЬМА». Записки старшего администратора. (Эпизод 2, глава 25) Материалы для публикации предоставлены автором.

Мое возвращение на студию было омрачено странным событием. В конце длинного коридора мелькнула фигура Валова. Я думал, он кинется ко мне — как-никак, месяц не виделись. Он и кинулся — только не ко мне, а этажом выше. «К Абрамсону!» догадался я. И тоже направил стопы к кабинету директора объединения. «Владимир Ильич! — обратился я. — Только не направляйте меня к Валову!». «Да! Да! – охотно согласился он. — Пойдете к Лиде Цветковой!».

Позже я узнал, что Валов забежал впереди меня, чтобы вообще отказаться от ассистента. Он хотел, чтобы в Среднюю Азию поехала Женя Пронина, которую связывали с ним не только деловые отношения. Ну, хозяин — барин! Только зачем это было делать за моей спиной. Я бы его и так понял.

Лида Цветкова снимала учебный фильм «Весна». Оператором у нее был Наум Портный, с которым я работал у Валова. Он жаловался мне на отношение к себе Святослава Борисовича. «В Средней Азии я его не узнавал! Это был совсем другой человек! То ли он перед Женей выпендривался?..».

Снимать мы должны были «уходящие объекты». Раннюю весну со снежными проталинами в лесу, деревья с желтыми веточками, ледяные сосульки с капелью и пр. Лиде приглянулся лес под Пущино на Оке. И мы раза три ездили туда на недельку.

Каждый отъезд в экспедицию происходил по раз заведенному ритуалу. Как только выезжали за пределы МКАДа, наш микроавтобус останавливался в затишке, чей-нибудь большой чемодан ставился горизонтально, на этот «столик» выкладывались взятые из дома припасы, доставалась бутылочка. «Ну, с добрым почином!» провозглашала Лида. Она тут же расслаблялась, принималась изливать восторг по поводу только что прочитанного «Собачьего сердца» или чего-то еще давным-давно всеми читанного.

Лида окончила режиссерский факультет ВГИКа. На практике она работала ассистентом у Григория Чухрая на «Балладе о солдате». Веселая и шустрая девушка приглянулась режиссеру, и он снял ее в эпизодической роли санитарки передвижного госпиталя. Это осталось самым сильным впечатлением ее молодости.

Жили мы в местной, очень приличной гостинице. Здесь мы пережили знаменитое землетрясение 1977 года — отголоски катастрофы, от которой пострадала Румыния. У нас только чуть-чуть качалась люстра, в Москве, говорят, слегка двигалась мебель. Все были озабочены судьбой румынской гимнастки Нади Команечи. Слава богу, с девушкой все обошлось.

Мы выезжали в окрестные леса, снимали уходящую зиму. Мы видели, как наливались соком ветки, как набухали почки, как проклевывались клейкие листочки. Жили дружно и весело. 

Делать мне особенно было нечего — ни актеров, ни костюмов, ни реквизита. Единственное задание, которым озадачила меня Лида: достать прозрачный стеклянный шар. Ее подруга Алла Торгало всю прошлую картину сняла через такой шар. Получилось необычно и красиво.

Мой друг Миша работал с Аллой. Он рассказывал, что источником для подражания служила Неля Саканян. «Снимать, как у Нели!» уговаривала она оператора. «Как делает у нее Женя Потиевский — замазывает края объектива вазелином!». «Женя с Нелей снимают фильм о генетике, — урезонивал Аллу Миша. — А мы снимаем производство дрожжей!».

Тем не менее «прикольные» приемы передавались по цепочке — от режиссера к режиссеру… от Нели к Алле… от Аллы к Лиде…

Я бы и дальше работал с Лидой Цветковой, если бы не вмешалась судьба в лице Оксаны Печалиной. Она пожаловалась мне на своего режиссера. У Нациевского был какой-то страх перед завершением картин. Видно, он не был уверен в своих способностях смонтировать фильм. И каждый раз, когда дело подходило к монтажу, он заболевал и даже укладывался в больницу. Приходилось искать охотника закончить чужой фильм.

— А почему бы тебе не взяться за эту работу! — предложила Оксана. — Будешь числиться ассистентом, а работать как режиссер!

Картина называлась «Контактно-транзисторное зажигание автомобиля». Не хухры-мухры! Это была очередная поделка из многолетнего цикла «Автотракторный курс». Заказчиком был Госпрофобр — Комитет, готовящий пэтэушников. А руководитель «Автокурса» Борис Абрамович Альтшулер начинал эту картину как режиссер. А Нациевский наснимал две части мультсхем и демонстрации процессов, происходящих в полупроводниках. Я погрузился в физику, которую в мое время в школах не преподавали. Всякие там «дырки» и «р-н переходы». Раньше я о них слыхом не слыхивал. А теперь пришлось разбираться.

Я пригласил Славу Кузнецова, мы с ним сняли натурные планы грузовиков «КАМАЗ» и всякие фокусы с электрическими искрами. Фильм стал немного живее.

Пару раз в монтажную заглядывал Борис Абрамович. Смотрел смонтированные фрагменты, одобрительно хмыкал, руководящих указаний не давал.

Я и не ожидал, что сдача фильма станет триумфом. Но все обернулось катастрофой. На сдачу поехал сам главный редактор — Михаил Савельевич Шапров. Принимал фильм Иванов — начальник отдела, который заказывал учебные фильмы. Сначала смотрели какую-то тягомотину из того же «Автокурса». Иванов откровенно дремал. Мне даже было неудобно перед режиссером, я нарочно шаркал ногами, чтобы разбудить начальника. Но фильм приняли вполне благополучно. Настала моя очередь. И тут вдруг Иванов вышел. И вернулся не один, а с самим председателем Госпрофобра. Зачем он его позвал — до сих пор не пойму. Это же был сам Александр Шелепин — «Железный Шурик», как его недавно звали.

Александр Шелепин вышел из комсомольского актива, работал Председателем КГБ, был одним из главных участников свержения Хрущева. Он возглавлял Комиссию партийного контроля и считался приверженцем жесткого курса. Его амбиции простирались очень далеко, и это в какой-то момент испугало осторожных «стариков» из Политбюро. «Железный Шурик» был выведен из Политбюро, отправлен для начала руководить профсоюзами, а потом — и на совсем «пустяковую должность председателя Госпрофобра.

Иванов явно привел его, чтобы натравить на нас. И «Шурик» повел себя соответственно. Он кряхтел, вздыхал во время просмотра и всякими иными способами выражал свое неодобрение. Наконец, не дожидаясь окончания фильма, он спросил у Иванова:

— Для кого предназначается кино?
— Для подготовки водителей, — ответил Иванов.
— Их учат ремонтировать этот прибор?
— Нет, это коробочка, залитая эпоксидкой. В случае неисправности ее просто заменяют.
— Зачем же тогда морочить им головы этой физикой! — возмутился «Шурик» — Делать из ребят неврастеников!

Из дальнего ряда раздался робкий возглас Шапрова:

— Снимали же по утвержденному сценарию!

Шелепин аж взвился:

— Кто бросил реплику!

Михаил Савельевич застенчиво промолчал. Я и так удивляюсь смелости человека, за плечами которого был лагерный опыт.

Короче говоря, картину приняли с оценкой «удовлетворительно», чего больше в моей жизни никогда не повторялось. Оценочная комиссия студии присвоила ей вторую категорию качества, но заметила, что нельзя снижать уровень легендарного «Автокурса». Нациевский к тому времени вышел из больницы.

Но вот что было важно. Рябинский разрешил включить меня титры картины. И я официально получил постановочные. Это был хоть и небольшой, но все-таки прорыв блокады. Знак, что атмосфера потихоньку меняется.

Я по-прежнему забегал к Валову. Как-то раз занес ему сценарий, написанный «для себя». О странных конструкциях Мориса Эшера, о механизме зрительного восприятия и о ловушках, которые нас подстерегают. Свое мнение почему-то высказал Володя Кобрин.

— А мы думали, ты только «Хочу все знать»!..

В его словах не было уважения к моему родному киножурналу. Но было некое признание моего потенциала. «Не совсем безнадежный!», наверное, имел в виду Володя. Я думаю, говоря «мы», он имел в виду всю компанию «Валов и Ко».

И тут произошло давно ожидаемое событие: Рябинский, наконец-то, дал Кобрину постановку. То самое «Явление радиоактивности». Володя пригласил оператором моего друга Мишу и начал съемки. Конечно, от первоначального сценария он камня на камне не оставил. Он делал фильм таким, каким хотел его видеть. И потом поступал так всю жизнь.

Рябинский все-таки проредил режиссерские кадры. С режиссерами стало свободнее. Он даже принял на работу несколько новых ребят, окончивших ВГИК. Среди них был Борис Загряжский. Еще в институте он отметился интересной картиной «Компьютер и Леонардо». Ее даже выпустили в прокат. Фильм появился тогда, когда само слово «компьютер» только приживалось у нас и его возможности маячили в каком-то фантастическом далеке… Но Борис этим фильмом заявил свою тему в кино: драма человеческой мысли, поиски человеком своего места в мире и проблемы, которые возникают в результате научных открытий…

Его первым фильмом на студии стала «Альтернатива — картина о создании искусственного интеллекта. И опять это была еще не вспаханная нива.

Внешне Борис Загряжский выглядел отнюдь не мэтром. Я бы даже сказал, несколько легкомысленно. «Интересно девки пляшут…» — повторяли монтажницы любимую присказку Загряжского. Наверное, знали и продолжение этой песенки.

Но внутри Бориса как будто сидел какой-то основательный человек. Он проглядывал в глубине его глаз и открывался в неожиданно смелых фильмах.

Его смелость была мне живым укором. Я давно увлекался идеей сценария об открытии ядерной энергии. В этой истории был свой драматизм. Я представлял себе сцену в датском лесу, где тайно приехавший из нацистской Германии Отто Ган встретился со своей бывшей соратницей Лизой Мейтнер. Сидя на поваленном дереве, Ган рассказывал Лизе о том, что ему, как будто, удалось расщепить ядро урана. Лиза не только подтвердила его открытие, но и рассчитала, сколько свободной энергии должно выделяться при таком распаде. Она же заметила, что расщепление одного ядра может привести к цепной реакции. Лиза Мейтнер сообщила об этом открытии великому физику Нильсу Бору, а тот поставил в известность своих коллег, работающих в Америке. Так появилось знаменитое письмо Эйнштейна президенту Рузвельту и началось создание атомной бомбы.

Все это могло стать основой интересного фильма, если бы…Если бы я собрался с духом и превратил собранные материалы в сценарий. Решимости у меня не хватило… Или нужного размаха… Или веры в себя…

Как бы там ни было, в один прекрасный день я оказался в Большом просмотровом зале, где Борис Загряжский представлял свой полнометражный фильм «О людях и атомах». Он придумал хитрый ход: использовать в качестве связующего звена картину Михаила Ромма «Девять дней одного года». И снял в роли ведущего главного актера этого фильма Алексея Баталова. Этот прием, конечно, лежал на поверхности. Но свою роль он сыграл. Фильм был сделан и принят зрителем. А я утешал себя мыслью: « Моя идея была не хуже…».

С некоторого времени вокруг меня стал виться Леня Купершмидт. «С чего бы это?» — задумался я… Вроде бы раньше такого внимания к моей особе не проявлял. А теперь чуть ли о здоровье родителей не спрашивал. Миша Гнесин признался, что и с ним Купершмидт стал очень приветлив. И все посматривал на нас, посматривал. Как будто сравнивал и оценивал. Потом, видимо, выбрал.

— Слушай! — подошел он ко мне. — Тут у меня картина сезонная, работа на все лето и осень. А мне надо в этом году другой фильм сдавать. Ты меня выручишь, если возьмешься за съемки. Сценарий есть, и весенние объекты я уже снял. Остаются лето и осень…

Мне, что скрывать, был приятен его выбор. И опять же — перспектива самостоятельной режиссерской работы.

Короче, фильм назывался «Паразитные грибы» и должен был показать самые разные виды грибковых заболеваний растений. Они проявлялись в разные времена года, так что снимать надо было с перерывами — по мере проявления болезни. Базой была Биостанция в Звенигороде, где при имени Купершмидта почему-то слегка иронически улыбались. Но снимать помогали. Снимали мы и в Ботаническом саду МГУ, и в Институте лекарственных растений («ВИЛАРе»), и в совхозе Заречный. Снимали грибки на злаках, на розах, на клубнике. «Мы» каждый раз были разные. Владимир Ильич Абрамсон назначал мне свободных на тот момент операторов. Так со мной поработали друг Миша, Сережа Рахомяги и Женя Чуковский.

Женя был самым колоритным. Я был знаком с ним по ВГИКу — он учился там, когда Таня работала на учебной студии. Пару раз он завозил Таню домой — ему было по дороге. Женя был родным внуком Корнея Ивановича Чуковского и унаследовал от деда колоритный нос. Такой колоритный, что водители соседних машин забывали, что они за рулем. Женю это не смущало. Водил он машину так, что иногда хотелось выйти вон и идти пешком — только бы остаться живым. Женя был «дразнилкой» милиционеров с Рублевского шоссе. Сначала он доставал их на мотороллере. Нагло нарушал все правила, а когда пытались перехватить, съезжал на бездорожье. Иди, догони его по оврагам и буеракам, где он знал каждую щелку!

Потом он пересел на дедову «Победу» и гонял ее сверх всякой разрешенной скорости. Милиция пускалась в погоню, но они же не знали, что у Жениной машины форсированный мотор. И ехидно ухмыляясь, Женя победно уходил от любой погони.

Где-то я прочитал впечатление автомобилистов от путешествия по Прибалтике.

На проселочной дороге их обогнала машина, за рулем которой были… ноги! Путешественники были людьми тертыми, они сразу поняли, что так вести машину может только один человек. Конечно, это был Женя Чуковский!

Женя был женат на дочери композитора Дмитрия Шостаковича. В машине у него был магнитофон, на котором он проигрывал незнакомые мне доселе опусы композитора — вполне мелодичные и нежные, далекие от барабанного боя его «революционных» симфоний.

Женя не очень любил снимать. Гораздо интереснее ему было развлекать слушателей рассказами о своем бесшабашном детстве. Женя до двадцати лет был настоящим «вождем краснокожих». Он держал в страхе весь дом своего деда. Его любимыми развлечениями были стрельба из винтовки по всему, что движется и пиротехнические эффекты. Некоторые чудом обходились без жертв.

— У деда, — рассказывал Женя, — был обычай устраивать костры для пионеров, которые таскались к нам, как на экскурсию. Костер разжигали долго, скучно. «Дед, предложил я, давай я сделаю так, что костер будет зажигаться сам! — «А ты точно так сделаешь?» — «Точно», — клятвенно пообещал я.

— Что я сделал? Взял плитку с открытой спиралью, насыпал на нее полкило охотничьего пороха, прикрутил к плитке провода и всунул все под хворост. В середину костра вылил 11 литров (!) бензина.

Выходит к гостям Корней Иванович в военном головном уборе индейца, который ему привезли в подарок из США, и сообщает, что сегодня костер будет волшебный, который зажжется, лишь только он скомандует. «Костер, зажгись!» — говорит Корней Иванович, и я нажимаю на кнопку.

Дальше произошло невероятное. Вся огромная куча хвороста поднялась на высоту двух метров и зависла. А из-под нее хлынуло оранжевое бензиновое пламя... Нас всех спасло чудо. В ту же секунду костер сел на место, подмяв под себя и огненный смерч. Увидев «атомный гриб» над лесом, тут же примчался пожарный обоз. «Как в следующий раз будем зажигать костер?» — осмеливаюсь спросить у деда. «Спичкой, только спичкой!».

В другой раз Женя придумал, как избавляться от осиных гнезд. Он решил взрывать их. Опять что-то не рассчитал и едва не лишился руки. Женя Чуковский вспоминал, как Дед, разбуженный взрывом, прибежал и, услышав от окровавленного внука: «Прости меня, пожалуйста», — принял это за последнее «прости» и, «обезножев, опустился на стул».

Женины рассказы можно вспоминать без конца. Но у меня еще будет случай к ним вернуться. А пока снова окажемся в том памятном 1977 году, когда мы с Женей снимали «Паразитные грибы». В ВИЛАРе не оказалось нужного нам вредителя злаков.

— А вы обратитесь в Институт зерна в Одинцове! — посоветовали мне. И дали телефон Института.

После долгих гудков меня стали допрашивать, кто я и откуда, кто мне дал этот номер и по чьему поручению я звоню. О нужном мне грибке ничего не сказали. Ну, я и повесил трубку и не придал этому разговору значения.

Но на следующее утро меня прямо с проходной препроводили в Первый отдел.

— Вы звонили по такому-то телефону? — спросили меня. — Кто вам его дал?
— Кто-то из ВИЛАРа… Я его не знаю…
— Что вам там нужно было?
— Такая-то болезнь злаков… Очень редкая… Сказали, что там может быть…

Я увидел на столе папку с моим делом из отдела кадров. Это мне не понравилось.
— Идите! — сказали мне. — И забудьте этот телефон! Никогда по нему не звоните!

Я вышел в недоумении. Что они там выращивают в этом «Институте зерна»?