Опубликовано: сайт "Исторический материалы". Источник: И. В. Сталин. Историческая идеология в СССР в 1920-1950-е годы: Переписка с историками, статьи и заметки по истории, стенограммы выступлении Сборник документов и материалов Часть 1. Архив: РГАСПИ Ф. 558. Oп. 11. Д. 1124. Л. 67-145. Машинопись 1940 года.
Список участников совещания в связи с вопросом о фильме «Закон жизни» Авдеенко А.О. 9.09.1940 г. в 18 ч. 30 м.
Список выступивших на совещании 9.09.1940 г. в 18 ч. 30 м.
Совещание от 9 сентября 1940 года.
Председательствует тов. Жданов.
ЖДАНОВ. (Начало не стенографировалось)
Теперь, Центральному Комитету стало известно, что года два тому назад, примерно в 1938 году Авдеенко написал еще одно произведение, которое не увидело света – «Государство - это я».
И, вот оказывается, мы об этом узнали позднее, чем появилась рецензия в «Правде», что Лозовский подверг критике этот роман и что этот роман не увидел света.
Интересно отметить, что выводы, к которым пришел Лозовский, они совпали в основном с теми выводами, к которым пришла рецензия «Правды».
Я позволю себе огласить письмо Лозовского к Авдеенко, датированное октябрем 1938 года. Оно несколько длинное, но представляет интерес, (зачитывает).
Как видите, эта рецензия, о которой Центральной Комитет узнал только несколько дней тому назад, она до удивления совпадает с тем, что написано в рецензии о «Законе жизни».
Почему Центральный Комитет созвал настоящее совещание? Вот почему. Мы считали, что рецензия, помещенная в центральном органе «Правда», которая предъявляет весьма серьезное и справедливое обвинение автору сценария, должно была вызвать какую-то реакцию. Прошел почти месяц со дня опубликования рецензии, а тов. Авдеенко молчит. Почему молчит тов. Авдеенко? Если он считает несправедливой эту рецензию, пусть докажет несправедливость. Эта рецензия помещена в центральном органе Центрального Комитета партии и его молчание нам кажется непонятным. А если взять его молчание в свете того, что он отмалчивался от критики романа «Государство - это я»...
АВДЕЕНКО. Это тов. Лозовский сказал, что я отмалчивался?
АНДРЕЕВ. По существу там ничего не сказано.
ЖДАНОВ. Фильм «Закон жизни» чем отличается от романа «Государство - это я»? Это политическая фальшь. В рецензии сказано больше, чем убедительно об этом. И в художественном отношении, в отношении проникновения арцыбашевщины. Кто дал право тов. Авдеенко писать так и пытаться протащить такого рода произведения? Вот это вопрос, который мы хотели задать тов. Авдеенко.
АВДЕЕНКО. Почему совпадают рецензии? Очевидно, потому, что я не согласен с т. Лозовским в этом. Я написал роман «Государство - это я». Я живу в Донбассе и знаю людей, знаю шахтеров. В романе «Государство - это я» показаны больше шахтеры, чем троцкисты. И все эти высказывания кажутся страшными людям, которые не читали роман. Я роман отложил, чтобы работать дальше. Эти высказывания кажутся страшными, но это не мои высказывания, это высказывания отрицательных героев и поэтому мне эти высказывания не кажутся страшными. Мне кажется, что эти высказывания дают возможность познать сущность этих людей, что ими руководило, когда они предпринимали действия против народа, против партии. Так я могу объяснять этот роман. Если поинтересуются романом с пометками тов. Лозовского и пометками редакции, я могу дать.
Почему совпадают рецензии? Опять-таки потому, что я писал «Закон жизни» и был убежден, что именно так надо писать, как роман «Государство - это я», чтобы враги были не такими прямолинейными, как их показывали до сих пор. Я написал сценарий, сдал его в студию. Там Огнерубов гораздо отвратительнее, чем в картине, он был врагом отъявленным, давал поручения, чтобы молодежь развращать. Мне сказали, что это неинтересно - есть десять - пятнадцать таких фильмов, что с первого кадра видно, что это враг. Это неинтересно. Надо показать, как враг совращает. Надо показать врага народа таким, каким мы его не знаем, то есть показать хорошо внешне, а внутренне он подлец.
Господствовало такое мнение не только на студии, это было и в комитете, это было среди сценаристов, режиссеров, о том, что врага надо показать тоньше, не таким черным и отсюда я его завуалировал с тем, чтобы затем можно было его разоблачить. Такая точка зрения была и у режиссеров. Многие, очевидно, читали рецензию «Правды» и т. Лозовского, что по существу прошло два года, а я продолжал смотреть на врага таким образом, чтобы его не давать таким черным.
ЖДАНОВ. Вы с рецензией т. Лозовского были не согласны и поэтому продолжали писать так как есть.
АВДЕЕНКО. Я и сейчас с отзывом т. Лозовского не согласен.
АНДРЕЕВ. Вы т. Лозовскому прямо об этом не говорите.
АВДЕЕНКО. Я помню о чем я писал.
ЖДАНОВ. Можно его огласить.
АВДЕЕНКО. Я это письмо помню очень хорошо. Конечно, это письмо меня очень обидело, обидело потому, что все эти грехи приписывают мне, как будто я виноват. Тов. Лозовский пишет, что я считаю женщину отвратительной и что для меня, как для писателя, женщина является такой же отвратительной, как и для Ивана Петровича.
ЖДАНОВ. Получается таким образом. Вот Ваша идеологическая беспорядочность. Вы вкладываете в уста и потом делаете вид, что врага разоблачаете. Разоблачение получилось в рецензии. Там идеология Огнерубова опирается на Маркса, Ленина.
Дело в том, что потребности любви изображены так: люби сколько хочешь, люби кого хочешь, люби когда хочешь.
Наоборот, все это завуалируется ревностью, что тут играло чувство ревности. Главная Ваша вина в том, что положительных героев нет. Все Ваши произведения, к сожалению, прочесть я не смог, не было времени для того, чтобы заняться как следует этим, но кое-что я читал, например, «Судьбу». Если взять Сторожилова или Николая, так они являются в отношении любви активными агентами, т.е. Вы своих положительных героев наделяете целиком качествами Огнерубова. И это в «Судьбе» и в «Государство - это я». Вот в чем совпадение. Получилось так, что Вы продолжаете навязывать нашей молодежи, нашей литературе и нашей общественности культ этой арцыбашевщины. Но это не главное. Главное заключается в том, что Вы врагов изображаете сильными, а своих людей - слабыми. Вы сами говорите, что враги должны быть показаны сильными, а свои люди - слабыми.
Я читал сценарий, читал «Государство - это я», почему в этих произведениях повторяется то же самое, враги показаны сильными, авторитетными, они наделяются всеми качествами сильных людей, а наши люди показаны тщедушными, бледными. Почему это?
АВДЕЕНКО: Я сказал, что не согласен с тов. Лозовским не вообще...
ЖДАНОВ: О культе распущенности. Там, где говорится у Вас о любви, у Вас все происходит стихийно: он взглянул, она взглянула и они сошлись. Ведь эта штука нам знакома, что он взглянул, она взглянула и сошлись.
АВДЕЕНКО: Мне очень трудно говорить после всего того, что обрушилось на меня. Я пробовал говорить, меня перебили. Я повторяю, что не согласен с тов. Лозовским только в одном, самом главном, что мое мнение, что женщины такие отвратительные, что женщины такие отвратительные, как кажется Ивану Петровичу, что, якобы, я разделяю эту точку зрения. Я с этим не согласен, что взгляд Ивана Петровича - это мой взгляд.
Я этот роман не навязывал. Вы говорили, чтобы дать в союз писателей. Я сказал, что не дам. Мне пришлось бы над этим романом много работать, я бы стал работать столько, сколько надо. Я не навязывал никому этого романа. Лично Вам, тов. Лозовский, я этого романа не давал и лично Вашему издательству не предлагал, я дал в журнал.
ЛОЗОВСКИЙ: Это наше издательство.
АВДЕЕНКО: Но лично Вам я не давал. Для меня этот роман и сейчас является важным. Там показаны герои стахановского поколения. Если неудачно получилось, получилась ошибка, я это воспринимаю, это правильно и всякое суровое Ваше слово я воспринимаю.
Я также не согласен с рецензией в «Правде», что я это делал сознательно.
Что я трусил перед общественным мнением. Здесь произошла ошибка вот какого порядка, что у меня, где я писал о черном враге, мне смешно, и стыдно, и больно, что я писал о враге так. Он гораздо сложнее. Вы сами говорили, товарищ Петухов, что враг говорил по-французски, что он гораздо культурнее, что не надо для этого убивать ребенка, чтобы показаться противным, враги были гораздо сложнее. Мне казалось, что черный враг это плохой человек и не стоит о нем так писать.
Потом, когда я взялся писать этот сценарий «Закон жизни», здесь нет Чернявского, но меня просили написать сценарий о моральном облике молодого человека. Надо сказать, что это несколько раз обсуждалось в Комитете.
ЖДАНОВ. Молодого советского человека, или вообще?
АВДЕЕНКО. О моральном облике советской молодежи. Сценарий хвалили, сценарий направляли по тому пути, чтобы враг был замаскированным, чтобы было понятно за что его полюбили Нина и Наташа, почему он держится секретарем комсомола, почему его не так быстро разоблачают. Если бы он был черным в сценарии, его бы быстро разоблачили, поэтому надо сделать как можно более скрытым врага, т.е. скрыть существо и моральную сущность этого человека.
Я его сделал таким, это разбирали, меня направляли по этому пути, чтобы тщательно завуалировать его отрицательные черты и показать, что он скрывает за каждой фразой. Вот такая задача была.
ЖДАНОВ. Но вы не ответили на мой вопрос. Я вам задал вопрос почему вы говорите, что у Огнерубова была гнилая сущность в то время, когда такого же рода взгляды на отношение к женщине развивали все герои, которых вы выводили, как героев положительных. Я вам называл несколько имен.
АВДЕЕНКО. Я сначала хочу сказать о «Законе жизни», потому что ошибался в «Законе жизни»...
ЖДАНОВ. Что стали наделять теми чертами, которые присущи положительным типам?
АВДЕЕНКО. Это внешне так было, что скрывал сущность красивой фразой, что влияло на мещанок, показал внешнюю сторону, а это и совратило мнение, это совратило режиссеров и людей, которым нравился этот сценарий. И эта ошибка не только моя, хотя эта ошибка и грубая, потому что раз меня направляли в Комитете, в студии, направляли товарищи, направляли консультанты, значит это не случайно и это не только моя ошибка. Мне это нравилось. Мне нравилось так писать, так показать людей, до чего может довести эта неполноценная личная жизнь в любовных отношениях.
Теперь, если вспомнить, «Судьбу», «Государство - это я», «Я люблю», там тоже так мне казалось, что это закон смело любить. Я не боюсь, я понимаю всю важность этого. Мне говорят «Я люблю», «Судьба» - там простые отношения, доверие друг другу - это мой творческий лозунг, этим я руководствовался, бессознательно может быть, когда писал роман «Я люблю» и «Судьбу». Я не вижу ничего плохого, что там Сторожилов, который заслужил это доверие за несколько лет работы в Магнитогорске, когда он разговаривает с девушкой, у них простые отношения.
ЖДАНОВ. В «Новом мире» 1936 г. вскоре после выхода в свет «Судьбы» была рецензия в «Новом мире», где вас точно так же упрекали зa то, что отношения между мужчиной и женщиной так трактуете, как сложились эти (неразборчиво) Недоли и дочерью Недоли.
Так, что Вы, видимо, считали себя не обязанным реагировать на критику в 1936 году, на критику в 1940 году. Вы считали мне это нравится, мне наплевать на орган ЦК. Я молчу. Я сам себе хозяин.
АВДЕЕНКО. Я еще не сказал почему я молчал.
ЖДАНОВ. Вы сказали, что не согласны.
АВДЕЕНКО. Тов. Жданов, мне трудно говорить. Я вовсе не говорил этого, что Вы мне приписываете. Я не согласен с тем, что мне приписывали. Почему я молчу на эту рецензию в «Правде»? Я не видел фильма до сегодняшнего дня, мне его не показывали, у меня не спрашивали моего мнения, когда режиссер поставил вопрос перед кино-студией о том, чтобы показать автору фильм, его спросили, а кто будет платить автору за приезд. Я сам пришел к Большакову и попросил, чтобы мне показали фильм. Я был в командировке во Львове, в Буковине.
У меня не спрашивали мнения. Я сидел в Киеве, писал сценарий. Я закончил сценарий и вот сейчас приехал по вашему вызову. Пошел к Чернявскому и Большакову, посмотрел фильм, и сказал - действительно критика правильная. Я не мог раньше времени выступать. Критика совершенно правильная, критика суровая, справедливая. Она принесла мне пользу колоссальную, потому что я увидел, что это действительно не совпадает с моими замыслами. В моих замыслах была ложь и фальшь. Не так нужно жить, не так нужно строить жизнь. Мне казалось, что при появлении на экране Сергея Паромова, зритель будет на его стороне, а не на стороне Огнерубова. Вот, очевидно, моя ошибка здесь. Я повторяю, что меня сбили на этот путь. И мне бы легче сбиться на этот путь, потому что у меня были заложены данные к этому,
ЖДАНОВ. Режиссеры сбивали? Они что, наталкивали, видимо?
АВДЕЕНКО. Я никогда не думал, что в Центральной Комитете будут со мной так разговаривать.
ЖДАНОВ. Вы разве считаете, что творчество не под контролем партии?
АВДЕЕНКО. Нет, не считаю.
ЖДАНОВ. Наверное так Вы считаете, что каждый себе сам хозяин, как хочу так и делаю, не Ваше дело, не лезьте в эту область?
АВДЕЕНКО. В студии мне сказали, что нельзя давать врага в черном, надо давать завуалированно, нужно чтобы зритель его полюбил. Мне это понравилось. Я видел десятки фильмом стандартных. Надо было завуалировать его. Мне, казалось правильным показать так врага. Оказывается, завел нас этот враг в дебри вражьи.
ЖДАНОВ. Почему такое равнодушие к фильму? Вы говорите, что не видели фильм, пока вас не вызвали в Центральный Комитет
АВДЕЕНКО. Это не равнодушие.
ЖДАНОВ. А в чем же дело? Вы как будто должны были шум поднять, в чем тут дело, почему ругают?
АВДЕЕНКО. Я знал только то, что было показано в студии.
АНДРЕЕВ. В Москву могли бы поехать. Тревоги у вас никакой нет. О вас такая рецензия помещена и никакой тревоги.
АВДЕЕНКО. Тревога была у меня очень страшная.
АНДРЕЕВ. Ваше поведение в этом смысле странное. Не находите ли вы? Вас раскритиковали, а вы отмалчивались.
АВДЕЕНКО. Я сразу понял, что я ошибся, когда вышла рецензия. Но я не знал, как сделает режиссер. В кусках мне нравилось, в кусках было очень хорошо. Пирушку я не видел.
ЖДАНОВ. Она на экране шла. Эту картину не в студии забраковали, а на экране. Не только автор сценария мог видеть эту картину, поехав в Москву, но на экране можно было видеть. Может быть в Киеве она шла.
АВДЕЕНКО. Нет, в Киеве не шла, только в Москве и Ленинграде. Равнодушие ли это или нет? Нет, это не равнодушие. Я думал, что когда сдам сценарий, я поеду в Москву. Но мне предъявили требование - день поработаете, а потом поедете.
Я сказал, что поеду в Москву, а мне сказали, когда сдадите сценарий, потом поедете. Я понял в тот же час свою ошибку, как прочитал статью.
ЖДАНОВ. Об этом надо было дать знать общественности, иначе получается, что вы не разделяете такое мнение. А вы стоите в позе молчания.
АВДЕЕНКО. Для меня это было совершенно ясно, что надо было откликнуться, но разве здесь решает вопрос день или два.
ЖДАНОВ. Прошел почти месяц с 16 августа, - фильм выходил на экранах, его все смотрели.
АВДЕЕНКО. Я сейчас у себя спрашиваю, почему не нахожу своей вины? Я сразу, прочитав статью, понял, что я ошибся, - я, режиссер, все вместе ошиблись. Я в этот день решил и я знал, что я поеду в Москву, напишу письмо, я знал, что я буду признавать, что здесь были ошибки. Поэтому не было ничего страшного, что на один день позже это будет, хотя я рвался в Москву, но мне сказали - нельзя бросать сценарий, надо доработать.
Вот только этим я хочу объяснить. Теперь я так растерян, что не знаю какие слова я могу сказать. Вот, например, взять «Государство - это я» или «Миллиардерша» там никаких врагов нет. В «Миллиардерше» женщина является героем. В «Государстве» машинист врубовой машины является героем, который работает в шахте. Системы какой-то в том, чтобы меня обвинять - нет. В «Судьбе» и в других произведениях - этого нет. Я не могу сказать, что это у меня система, что это мой закон, что я так живу, я этого не хочу сказать, я этому не учу молодежь.
ЖДАНОВ. Вот Вы были в Бессарабии, в Буковине, Вы писали в газете «Боевая (неразборчиво)», Вы писали статью о Черновицах.
Я Вам сейчас ее зачту (зачитывает статью). Вот видите, Вы описываете, что там прекрасные здания, прекрасные улицы. И затем появляется какой-то моралист из рабочих, который скажет: да, все это прекрасно, но не для рабочих и не для трудящихся. Или вот возьмите все Ваши остальные произведения. В самом деле, я прочту несколько слов из подвала. Вы пишете, что из себя представляет Черновицы, великолепные улицы… (читает)
Вы об этом рассказываете на целой полосе. Затем Вы описываете черновицкий театр, где говорите, что этот театр не уступает лучшим театрам СССР, разве только по размерам. Откуда Вы это взяли. Почему Вы решили, что Черновицкий театр не уступает театрам СССР и если уступает, то только по размерам.
Затем Вы дальше пишете, что в Черновицах есть около 20 кино, которые созданы для радостной жизни человека. Вы побыли там несколько дней и у Вас создалось такое впечатление. У Вас создалось такое впечатление, что театр этот не уступает нашим театрам.
CTAЛИН. А город всего-на-всего два вершка.
ЖДАНОВ: Подумаешь, какой-то мировой центр!
СТАЛИН: Знаем, узкие улицы, контраст хотят создать, но плохо получается.
ЖДАНОВ: В чем тут дело?
СТАЛИН: Тянет туда, к старым Черновицам.
ЖДАНОВ: Так ли это?
СТАЛИН: Красок хватает на старые Черновицы, а на наши - у него краски иссякают.
Странное дело. Культуры у него мало, человек малограмотный, русским языком не владеет, а сколько у него нахальства литературного! Прямо диву дивишься, когда читаешь.
Поэт передает переливания души. Любовь - это сильная штука, а как он передает? Разве так пишут. Культуры у человека мало, человек малограмотный, не поэт и как ось, основная одна нотка: все, что касается людей, ставших нашими врагами, на описание таких людей у него красок хватает, там есть логика, инициатива. Когда этих людей изображаете, у вас находится аргумент и все, что угодно, а когда наших людей изображаете, то краски иссякают, наши люди получаются какими-то замухрышками. Ведь вредителей можно различно изображать. Возьмите «Великий гражданин» особенно вторую серию. Там есть враги и друзья. У одних свои аргументы, у других свои. Человек понимает, что неслучайно, что наши победили, разгромили, ибо у нас аргументов больше. А почитайте его произведения, - все клонится к тому, чтобы в черном свете, в свете отсталости, культурной немощности изобразить наших людей.
Черновицы - это замухрышистый город, а вот на это красок хватило, а для наших - красок не хватает. Ловко прячущийся не наш человек. Как попал в партию, по чьей рекомендации?
Его Гвахария рекомендовал, Кабаков. На чем он держится? На том, что у него рабочее происхождение. Подумаешь, нас этим не удивишь. Рабочий класс в целом - это революционный, передовой класс, но в рабочем классе есть отдельные люди. А Ваш друг - Кабаков тоже из рабочих, а ведь он хотел продать Россию, добрую пятую часть России, японцам, полякам, немцам.
Разве вы этого не знаете?
Томский тоже бывший рабочий, а ведь они поддерживали Троцкого. Вот вам и бывшие рабочие. Вы думаете каждый рабочий на вес золота? Вы ошибаетесь, а если взять всех империалистов Ситрина и других - это бывшие рабочие. Среди рабочих передовых есть один слой, который пользуется своим рабочим происхождением и выбирает все соответствующее для того, чтобы устраивать свои дела и потом повыгоднее для себя продать интересы рабочего класса. Это закон жизни. Девять десятых рабочего класса - золото, одна десятая или одна двадцатая, или даже одна тысячная - сволочи, предавшие интересы своего класса. Они есть везде, во всех странах и у нас вроде Томского, Кабакова, Жукова, Евдокимова и других, это не случайные люди. Это закон жизни. Вы любите о законах жизни писать и если бы посмотрели на это дело, иначе вышло бы.
Писатель неважный, культуры у него мало и не работает над собой. Полуграмотный, русским языком не владеет как следует. Какой у него язык - страшно делается. Как небрежен он в стиле. Ведь литератор узнается по стилю. Литератор любит стиль, на его же стиль страшно смотреть и читать его произведения.
Он не член партии и никогда не был членом партии. Это наша доверчивость и наша простота, вот на чем он выехал, посмотрите какого Дон Жуана он рисует для социалистической страны, проповедует трактирную любовь, ультра-натуральную любовь – «Я вас люблю, а ну ложитесь». Это называется поэзия. Погибла бы тогда литература, если бы так писали люди.
ЛОЗОВСКИЙ. Я хочу сделать некоторые сообщения.
Эта рукопись поступила в «Красную новь». Там она вызвала большие сомнения. Тогда был редактором или заместителем редактора Ермилов и трое из ближайших сотрудников. Эту рукопись прочитали Ермилов, Макаренко и Лебединский. Они решили вызвать Авдеенко и с ним объясниться. Так что эта вещь прошла серьезное коллективное обсуждение.
СТАЛИН. Член партии должен был на другой же день явиться и поговорить в ЦК, а он прятался. Ведь недаром его в Донбассе зовут барахольщиком, когда говорят об Авдеенко, то его называют – «а этот барахольщик». Этот человек не работает. Ведь он нашел время для того, чтобы закупить себе всякого барахла, а для того, чтобы придти и сказать, что так то и так то дело обстоит, он не мог. Трусишка он. Это величайший трус.
Возьмите его «Закон жизни» или «Государство - это я» - это довольно странное название так же, как и «Закон жизни». Здесь давался закон жизни - это он намек делает для своих и перекликается с ними.
А он думал, что люди заняты, день другой пробьюсь, может быть забудут и пройдет. А проходило это страшно.
Но люди были заняты колхозами, промышленностью, теперь немножко времени осталось, к счастью, и на эту книгу.
ЛОЗОВСКИЙ. Таким образом, комиссия, специально созданная редакцией «Красная Новь» отвергла его роман и из редакции мне прислали его произведение, действительно, сам Авдеенко мне его не давал. Я внимательно сам его прочитал. Когда я прочитал это произведение, я думал, что это бессознательная ошибка, я его очень резко раскритиковал.
СТАЛИН. Какую книгу?
ЛОЗОВСКИЙ. «Государство - это я».
СТАЛИН. Вы говорили с ним, с человеком в маске.
ЛОЗОВСКИЙ. Я думал, что его можно исправить, но после того, как появился фильм "Закон жизни", я вижу, что это не бессознательная ошибка, это сознательная, не наша, чужая линия, не советская линия, я уже не говорю о том, что это непартийная линия.
Интересно следующее. Через 2-3 месяца после того, как я подверг резкой критике его произведения, он мне прислал письмо, которое характеризует его и как человека, и как писателя, и как члена партии.
СТАЛИН. Какая-нибудь дипломатия должно быть?
ЛОЗОВСКИЙ. Вот Вы сами увидите.
Он пишет следующее: понадобилось 3 месяца, чтобы я пришел в себя после Вашего замечания по моему роману «Государство - это я». Теперь здоров, хладнокровен, великодушен, счастлив. 3 месяца раздумывал, критика принесла большую пользу. Конечно, роман будет н переделан, не доделан, он будет заново написан. Пусть государство будет целью моей жизни, все равно я не откажусь работать. Вот все, что я мог ответить на Ваше ко мне внимание.
ЖДАНОВ. После того как он сказал не согласен?
АВДЕЕНКО. Я сказал согласен.
ЛОЗОВСКИЙ. Когда я получил ответ, я решил, что переписка по этому вопросу кончена, потому что по существу я критиковал его и с точки зрения партийной, и литературно-художественной и политической, а он присылает отписку, в которой все можно потом повернуть куда угодно. Вот, почему мне кажется, что у него есть последовательность. Это не случайность у него. У него те же самые герои, тот же самый подход, одна и та же оценка, порнография, несерьезное, несоветское, непартийное отношение к нашей советской жизни, к нашей советской действительности.
ЖДАНОВ. Два года тому назад, летом 1938 года было «Государство - это я», а теперь «Закон жизни».
АНДРЕЕВ. Под другим названием.
ЛОЗОВСКИЙ. Эта же самая линия, эта же оценка.
ЖДАНОВ. В 1936 году была критика "Судьбы". Там он вредителей изображал, как людей сильных, а наших людей, как людей слабовольных, тряпками.
ЛОЗОВСКИЙ. Я с ним беседовал несколько часов, долго разговаривали. Я говорил ему почему я его критикую. И вот, после 3 месяцев он прислал такой ответ.
Я думаю, что у Авдеенко имеется не наше мировоззрение, не наша линия. Самая характерная - это отношение к тому, что было напечатано в «Правде». Он не обращает внимания на Центральный Орган, на партию. Партия Ваша, так же как и наша.
АНДРЕЕВ. Это не его партия.
ЛОЗОВСКИЙ. Когда Вы на это не обращаете вникания, значит Вы не связаны с партией. Вас это не волнует. Это доказывает Вашу слабую связь, а скорее всего, отсутствие всякой связи с партией. Отсюда, ошибки и политические, и всякие другие.
ФАДЕЕВ. С оценкой существа литературной деятельности Авдеенко, конечно, двух мнений не должно быть. Я думаю, что всем видно, что здесь есть какая-то последовательность. Но мне хочется остановиться на том, как он до такой жизни мог дойти. Действительно, в работе нашего Союза писателей и не только Союза писателей есть недостатки, способствующие тому, что некоторые элементы могут докатиться, как и т. Авдеенко, до такого положения и могут вступить на путь, который может об легчить туда попасть.
С Авдеенко получилась такая вещь: он пришел человеком неграмотным, пришел из беспризорных.
СТАЛИН. Он не работает над собой.
ФАДЕЕВ. С помощью опытного литератора книгу о себе он мог сделать. Книга «Я люблю» всем известна. На нее обратил внимание Алексей Максимович и ее отредактировал. Я лично не считаю правильной и до сих пор такого рода работу с молодыми писателями. Нужно в конце концов заставить их, чтобы они сами работали.
СТАЛИН. Правильно.
ФАДЕЕВ. Редактировать - это значит вносить поправки, но сам автор должен работать. Потом, почти с самых первых шагов у него большое зазнайство - не подступись. Все литераторы об этом знают. Его трудно критиковать, он ничего не понимает.
А нужно сказать следующее, что у нас после того, кок молодой литератор выпустил первую книгу,- это не только он, но и многие другие,- позволяет себе зазнайство и не работает, у него жизнь легкая.
ЛОЗОВСКИЙ. Написал одну книгу и бросил работать.
ФАДЕЕВ. Мы прижали рублем, в частности надо сказать, что в Союзе писателей деньги лежат плохо, литературный фонд заменяет и кассу взаимопомощи и соцстрах. Мы считаемся демократической организацией, у нас правление, люди разные, много демагогии вокруг молодежи, и человек, попадая,- особенно раньше,- в члены Союза писателей, фактически считал, что он имеет право на взаимопомощь. Деньги расцениваются не высоко, получить пособие 300 рублей - это считают не деньгами. А у нас есть категория, которая на 300 рублей существует, и меньше категория – на 500 рублей.
Наше Управление по определению авторского права, громкое название, занимается целым рядом излишних функций, которое фактически получает, а иногда собирает и сами писатели собирают отчисления, которые идут с постановок в театрах. Сосредотачиваются большие деньги, которые позволяют авансировать иногда даже бездарного человека, т.е. человек умается, но кричит: «я талант».
Мы, Союз писателей, Президиум Союза писателей, состоим целиком из литераторов. Мы литературу любим и для нас работа идеологического характера гораздо приятнее. Но вот опыт двух лет показывает, что мы с этим не справляемся. Самая главная работа до сих пор продолжает хромать и сильно хромать. Мы кое что сейчас нащупали, но это нас не оправдывает. Мы упускаем многое, потому что мы по уши погружены в работу материально-бытового, административного порядка. Надо сказать, что организационного опыта у нас очень мало, ни у кого из литераторов, особенно хозяйского опыта нет. Теперь каждый литератор считает себя солью земли. Литератора нужно принять, с ним нужно поговорить. Вся эта система, т.е. дома отдыха, это нас давит, отбивает вкус у литераторов. В результате целого ряда таких мелких вопросов вкус к работе пропадает. Получается очень скверное положение, которое мы переживаем когда печатаем произведения.
СТАЛИН. Надо, чтобы административные функции были переданы не литераторам, но людям, знающим литературу.
ФАДЕЕВ. Моя лично точка зрения такая.
ЖДАНОВ. Все же направлению литературы нужно было уделять больше внимания.
ФАДЕЕВ. Вы не можете себе представить насколько это нас давит. Мое мнение в этом отношении совпадает с мнением членов президиума. Я думаю, что на нас лежит целый ряд функций таких, которые должны лежать не на Союзе писателей. Возьмите такой вопрос, как распределение путевок в дома отдыха. Кто сам себе распределяет путевки в дома отдыха? Сами друг другу дают взаимопомощь? Мне кажется, что эти вопросы надо разрешить. В результате такого положения мы много прозевали. В этом мы должны признаться. Наша система должна быть приспособлена к тому, чтобы работать с молодежью. У нас есть клубы, есть клуб работников искусств, где можно потрепаться и некоторые люди с удовольствием идут на это. У нас есть эстрады, где люди с удовольствием выступают.
Недавно обсуждался вопрос о члене партии В........... На собрании выяснилось, что он все время писал только одну халтуру, правда он не был членом Союза писателей. Таких мы имеем много, которые любят там, где можно потрепаться.
Я не понимаю такого коммуниста, я бы считал, например, это просто позорным для себя. Он мог бы работать и приносить пользу. Получается так, что он член партийной организации, он имеет вес, он выступает, он критикует и занимается литературой. Сейчас наше внимание к этому особенно заострилась и особенно, когда во всем государстве так поставлен вопрос в связи с новым законом. Ясно, что тунеядцы нас давят, которые стремятся к легкой жизни.
Мы будем с удовольствием заниматься в том же клубе, собираться, обсуждать произведения, это мы все любим, но мы часто этого не делаем.
ЛОЗОВСКИЙ. А почему не делаете?
ФАДЕЕВ. До сих пор должного внимания этому не уделяли. Совершенно правильно.
СТАЛИН. Тунеядцев много.
ФАДЕЕВ. Нужно создать атмосферу, чтобы мы могли работать с народом.
На президиуме мы вопроса не обсуждали, но я с отдельными товарищами разговаривал, они поддержали меня в части того, что от нас надо забрать ряд функций. Куда, я пока не могу сказать. Вот возьмите такой факт: я был в писательством доме отдыха и должен сказать, что 80% людей, которых я не знаю в лицо. Это никуда не годится, это мусор. Это нужно куда-то перевести, надо сделать так, чтобы это государству перешло, а мы - организация занялись бы идейно-воспитательной работой.
ЛОЗОВСКИЙ. Вы не читали этого произведения?
ФАДЕЕВ. Я не читал этого произведения, я просил у Авдеенко, он не дал.
ЛОЗОВСКИЙ. Я сказал Авдеенко: «Ты не согласен со мной, нет? Давай на президиуме разбирать».
ФАДЕЕВ. Он не дал этого произведения, я его не видел. «Закон жизни» - прошло мимо союза, но Павленко читал и дал отрицательный отзыв.
ЛЕБЕДЕВ-КУМАЧ. Я молодой член партии, я и в союз попал несколько необычным путем, но я был принят со скрипом и в президиум пришел немножко позже других. Александр Александрович говорил относительно того, что с нас надо снять хозяйственно-административные функции. Этот вопрос давно назрел, лично я говорил об этом в партийной организации, тов. Поспелову говорил, я говорил, что нужно нечто вроде Комитета по делам литературы. В самом деле, стыдно получилось, президиум Союза советских писателей - организация всесоюзная, которая должна руководить писателями не только Москвы, Ленинграда и РСФСР-овскими, а получается так, что по существу идеологически никто не руководил, в союзе не было линии; часто большие вопросы жизни, которые поднимала партия и вся страна, проходили как-то мимо нас. Об этом надо сказать. Александр Александрович кое над чем посмеивался, но кроме смеха, здесь много и слез, надо сказать, что немного легкомысленно мы относились к этому. Ведь были такие факты, когда ЦК партии, или вышестоящие партийные организации укажут, у нас начинаются разговоры, - мы все знали, чуть-чуть ошиблись и поправимся.
Выступление Александра Александровича мне немножко не понравилось в том, что он огульно брал людей, а надо сказать, что есть целый ряд таких людей, которые очень честно и преданно работают и делают большую и нужную для родины и партии работу. Нельзя брать только аристократическую верхушку и говорить о ней, а людей, которые занимаются литературой, но не пишут больших вещей, как эта аристократическая верхушка, считать огульно мусором. Надо сказать, что у этих людей иногда бывает правильный нюх и они правильно подходят к делу, поэтому к ним нужно прислушиваться.
Было постановление ЦК относительно толстых журналов. Прошел год. Что сделано? Сделали ли мы что-нибудь по этому поводу? Здесь такое место, где надо говорить как на духу.
Вопрос о патриотизме. Когда была по этому поводу передовая в «Литературной газете» чувствовалось, что отношение в союзе и в президиуме было такое, что выступил человек и все, немножко даже снобистское отношение было.
Разговоры о качестве велись в плане эстетическом и люди совершенно забывали, что в качестве есть две стороны. Взять хотя бы того же Авдеенко, он мог бы, может быть, написать и прекрасную вещь, взять хотя бы того же Арцыбашева, он писал не плохо, но такое качество нам не нужно. Ошибок было много, потому что мы были загружены другими делами. Должен сказать, что дежурство в президиуме превращалось в ненужную трату времени. Не было ощущения, что помог литературе и живому человеку.
Заседание президиума то же самое, на них стояли такие вопросы - дать дачу, или не дать, это вместо того, чтобы поставить большие принципиальные вопросы. Ни разу большого принципиального вопроса не было поставлено на президиуме.
На президиуме не говорили о том, что в литературе, драматургии не хватает колхозных пьес. Или сейчас взять хотя бы эти указы. Ведь Наркомюст работает много, но и мы должны работать, чтобы как то помочь этому делу, а мы никак пока не раскачаемся. Когда было обсуждение на партийной организации этих указов, то это обсуждение прошло в таком плане - сколько писатель должен работать и даже раздавались такие шуточки, что писатель 8 часов должен сидеть. Этот вопрос можно было бы гораздо серьезнее поставить. Такое явление, как тов. Авдеенко, я считаю это наша вина. Целиком мы виноваты в этом и сейчас нужно пересмотреть, перестроить всю работу союза, чтобы все литфонды, дачи и другие вопросы, били у нас отняты и чтобы мы занимались вопросом идеологического порядка, поучились бы сами. В частности я про себя скажу, что у меня не хватает времени, а тут всякие нагрузки юбилейного порядка дают. Правда, это нужная вещь, имеет большое значение, но нельзя же выхолащивать и насильно человека в какие-то юбилейные комитеты вводить, если он не может принести реальную пользу, а в лучшем случае будет просто вывеской.
Я считаю, что нашей вины в этом дело очень много. Нам нужно больше смотреть за литературой, читать больше, а для этого нужно время иметь, нужно смелее выступать, чаще сигнализировать, потому что из-за этого как за корешок потянешь, так из этого вытянешь большое и интересное дело.
ЖДАНOB. Кто еще хочет слово?
КАТАЕВ. Мне кажется, что история с Авдеенко нас еще раз возвращает к тому вопросу, который я поднимал 2 года тому назад, т.е. вопросу качества, Василий Иванович напрасно этот серьезнейший вопрос хотел представить так, что в союзе мы недостаточно внимания уделяем мелкой форме.
ГОЛОС С МЕСТА. Там тоже нужно качество.
КАТАЕВ. Я понял, что дело в том, что не занимаются мелкой формой, что Фадеев отталкивает большое количество талантливых людей. Фадеев немножко преуменьшил. Количество балласта чудовищно, количество балласта у нас такое, что подумать страшно. Я могу привести такой случай, когда год тому назад пришли к нам два молодчика, они пишут какие-то куплетцы, и их не хотели принимать в союз. А спрашивается, зачем их принимать в союз, ведь это Союз Советских Писателей - ведь это не шутка.
Когда мы поднимаем вопрос о форме, о стиле, когда, как говорил товарищ Сталин, хотим чеканить фразу, нам говорят - вы снобы и эстеты. Но это неправильно. К вот к чему приводит это. Авдеенко пришел к нам, ему чеканили чужие люди, а потом он сам с детской легкостью взялся за такие темы, как враги народа. Ведь каждому хочется написать такой роман, но ведь нужно вскрывать этих людей. Это можно вскрывать и будучи умным человеком, но ведь кроме того, нужно иметь и замечательное мастерство, нужно быть мастером, чтобы писать такие вещи.
Почему у нас проваливаются пьесы с вредителями? У нас считается, что нужно сразу показать негодность этого человека. Если взять «Ревизора» Гоголя, во 2-акте входит Хлестаков и сразу понятно, что это не ревизор. Как будто на этом занавес должен опуститься. Но наоборот, после этого начинается открывание этого Хлестакова во всех гранях, во всех его чертах характера. Ведь нельзя сделать так, чтобы человек был все время хорош, а потом оказался нехорошим. Люди открываются во взаимоотношениях с другими людьми, а Авдеенко не думал об этом, не думал об этих формах, не делал должного анализа. И вот когда мы собираемся, и глубоко продумываем все это, спорим о последней фразе, о чеканке всего этого, нам говорят, что это снобы сидят.
Тов. Жданов спрашивал, может быть чистка нужна. Что же потихоньку очистить можно. Я точно не знаю, но по всему Союзу около 3-х тыс. человек есть.
АНДРЕЕВ. Вы хотите либо кампанию провести, либо ни от кого не освобождаться.
КАТАЕВ. Мы хотим, но трудно. Может быть я преувеличиваю, меньше людей.
СТАЛИН. Помочь нужно. Есть ценные люди, есть и замухрышки, но высоко задирающие голову или хвост, я не знаю, но отсюда можно сделать вывод. Надо, чтобы Президиум почаще бpaл темы литературно-художественного характера, идеологического характера и привлекал людей к обсуждению вопросов литературы на конкретных примерах. Вот писателя такого-то разобрать, или направление такое-то развить. Привлекать людей, чтобы ковать мысль, ковать вкусы. Это плохо, что Вас называют снобом.
КАТАЕВ. Если мы говорим, как Флобер строит сцену, мы уже снобы.
СТАЛИН. Если бы почаще занимались литературными вопросами, смотрели по необходимости, привлекали бы людей и не только членов Президиума, но и других, было бы лучше.
Я думаю, что из этого балласта, а я не согласен, что это балласт можно было бы выжать большое количество довольно хороших людей, работников литературы. У нас в партии собираются люди верблюжьи, сырые, поглядишь, в отчаяние приходишь, потом из этих людей вырабатываешь работников, замухрышки во время забастовки в героев превращались. Тоже самое с Вашим балластом. Может быть они Вам станут полезны. Они поднимутся и помогут Вам.
По-моему так. Только надо работать. Надо дать волю искусству. Надо дать людям высказаться. Надо убедить людей, которые ошибаются, если люди исправимые. А есть люди неисправимые, т. Фадеев, по-моему он неисправим. Есть люди исправимые, таких людей можно воспитать, только надо работать над ними и не глядеть с высока. По-моему этот товарищ прав, у профессионала-литератора сквозит этакая аристократия - сверху смотреть на плотву. Но мы тоже когда-то были плотвой.
ФАДЕЕВ. Характерно, что все растут не из членов союза.
СТАЛИН. Неисправимых, безнадежных - исключайте.
ФАДЕЕВ. Твардовский, Вирта, Крымов, в этом году печатаем Егорова в «Красной Нови». По-моему, прекрасные люди. Все эти люди вне союза писателей выросли от живой жизни.
СТАЛИН. Это ничего не значит. С высока смотрите па плотву, а без плотвы никакая рыба не может жить, рыба пользуется соками плотвы. Насчет того, что некоторых не успеваем отметить и не замечаем. Почему-то у вас не отмечается такой автор, как Ванда Василевская. Она не отмечается, правда, она скупо пишет.
ФАЛЕЕВ. Это настоящий художник.
СТАЛИН. Я не знаю, настоящий ли художник или нет, но я знаю, что она правдиво, честно пишет. Я ее три произведения читал «Облик дня» - там жизнь рабочего изображена правдиво, честно, потом «Родина», там изображена жизнь батрака, работающего в кабале у помещика, замечательно, хорошо, просто передана. «Земля в ярме» - там изображена жизнь крестьянина - хозяина - бедняка, середняка и батрака. Замечательно хорошо передана. О ней почему-то молчат. Она же не иностранка, она член Верховного Совета, депутат, гражданка Советского Союза, а ее печатают до сих пор в иностранной литературе. Почему нашу гражданку не отмечают?
ФАДЕЕВ. Что касается «Литературной газеты», то ее охотно там печатали.
СТАЛИН. Я говорю, что это не заурядный талант, по-моему она очень хорошо пишет.
КАТАЕВ. Так вот, мне кажется, что товарищ Сталин исчерпывающе закончил мою речь. Я хочу только сказать, что мы в союзе писателей должны проводить линию по освобождению от несвойственных функций.
ЖДАНОВ. Даже при наличии этих функций могли бы литературой заниматься.
ФАДЕЕВ. Это очень трудно.
ЛОЗОВСКИЙ. Я был на заседании, 9/10 времени уходит на эти функции.
СТАЛИН. Поэтому и писатели не идут?
ЛОЗОВСКИЙ. И рукописи не несут.
ФАДЁЕВ. Рукописи несут только тогда, когда их не приняли или плохо покритиковали, обругали. И плохая продукция начинает утомлять.
КАТАЕВ. Мне хотелось бы так кончить. Мы на основании очистки своего времени могли бы обсуждать поконкретнее произведения в клубе, сейчас обсуждаем 3-4 раза в год, а могли бы 10-15 раз в год обсуждать и конференции созывать.
СТАЛИН. Правильно. Кроме того отдельные романы очень хорошо и поучительно ставить на обсуждение, с разным направлением людей знакомить, общие вопросы ставить.
КАТАЕВ. И потом нас давит такой момент, когда писательская общественность немного дезорганизуется, когда нами перестают заниматься, недостаточно точно нас информируют о положении и мы немного начинаем чувствовать себя расхлябанными. Нужно печатать, может быть в общей прессе, какие-то статьи, может быть директивного порядка, потому что иногда приходится плавать.
Мне кажется, что все пойдет хорошо и мы вооруженные техникой сможем лучше вооружить свои идеи, стремления.
ЖДАНОВ (Председательствующий). Слово имеет т. Асеев.
АСЕЕВ. Товарищи, я первый раз в Центральном Комитете партии и первый раз мне так немного волнительно, Потому что я первый раз в Центральном Комитете, я хочу сказать то, что является существенным по моему мнению в этом деле.
Случай с т. Авдеенко, мне кажется, очень характерный случай и в смысле того, что его так жестоко колотят и в смысле того откуда это произошло. Я не побоюсь сказать, несмотря на то, что не знаю, как это будет принято, но я все равно скажу, что это приводит к враждебной репутации, которая у нас иногда создается. Тов. Авдеенко меня простит, но я скажу. Мы с ним года два тому назад отдыхали в Ялте. Он мне сказал, что написал замечательное произведение. Он сказал, что редактор еще не правил, но произведение замечательное. Тов. Авдеенко рассчитывал, что после правки редактора с него уже снимается всякая ответственность. Расчет на то, что кто-то еще поправит, что кто-то тебя поддержит - это погоня за славой. Если человек один раз что-либо хорошо написал, его похвалили, то уже везде и всюду его начинают хвалить. Нет такого положения, чтобы человека покритиковали, друг другу улыбаются, пожимают руки.
Я буду говорить откровенно. Тов. Сталин сказал, что ему нравится произведения Ванды Василевской. Я должен сказать, что очень хорошо, что Вам понравились произведения Ванды Василевской. Лично я читал и не очень сильно они меня затронули. Я почему говорю? Потому что завтра, послезавтра Ванда Василевская вдруг станет единственным стандартным писательским достижением. Одно дело, что нравится Иосифу Виссарионовичу Сталину, другое дело - директива о том, как надо писать.
А это зачастую соединяется и идет подстрижка под этого писателя. Я редко встречаюсь, но должен говорить правду. Очень долго Демьян Бедный сидел и по Демьяну Бедному равняли нас.
Я ничего не боюсь, я верю, что здесь все будет учтено и взвешено, но иногда получается так, как же, Сталин сказал! Конечно, это нужно учесть, но другое дело, Иосифу Виссарионовичу нравится такое-то произведение, такая-то картина, но это не значит, что делать повторение, триста тысяч раз повторять это произведение, или картину.
СТАЛИН: Не значит.
АСЕЕВ. Вот об этом я хотел сказать.
СТАЛИН. Я говорю о том, что ее замалчивают, Ванду Василевскую, а она талантливая писательница. Я не считаю ее лучше всех, но она, по-моему, очень талантливая. Может быть мы с вами поговорим о ее творческой работе, но ее замалчивают.
АСЕЕВ. Для меня почему-то печальна эта история с Авдеенко. По правде сказать, мне его жаль, и хотелось бы вступиться за него, но тут пойдет разговор о гнилом либерализме. Может быть его так и нужно бить, но ему дали рецензию на весь Союз. Над чем же ему дальше трудиться? Вот говорили, что из этой плотвы, пискарей, вырастали плотвички, иногда красноперки заплывали, но он уже китом назван с самого начала. Куда же ему в дальнее плавание ехать? Это нехорошо.
Правильно говорил тов. Фадеев, что завалены разными побочными делами и это мешает работе, поэтому внутри работа идет неправильно.
Я позволю привести цитату:
«На Политбюро о моих стихах говорит Сталин».
Вот о чем мечтал Маяковский. О литературе мы разговариваем по-настоящему и беда Авдеенко в том, что о нем теперь разговаривают, когда некуда податься. Я бы считал, что Авдеенко при всей его и грубости письма, и надежды на то, что его такой-то дядя поддержит, поправит, выправит его рукопись, - это барство, белорукость в писательском деле, а ведь ему первую рукопись выправили и выпустили. И дальше, нет чтобы написать рассказ, от которого сам бы радовался, а он уж сценарий пишет, оперу, не знаю написал ли оперу, но должны были написать оперу на «Я люблю», т.е. нужно было обслуживать разные стороны искусства. И он уже зазнался. Лозовский? Что он там пишет, он не литератор, а я литератор, меня Горький признал, а его не признал, а Лозовский обладает большей культурой, нежели признанный литератор. Почему это получается? Потому что человеку сначала дали в руки все возможности: на Донбассе - он первое лицо, в любое кино придет, ему распахивают двери, пожалуйста, да еще говорят: почему Вы, тов. Авдеенко, не пишете? А ему еще долго нужно писать рассказы, а его нарасхват, он на рынок пошел. Он еще не созрел, а его уже нарасхват.
Мне кажется, что если товарищ Сталин говорит, что из плотвы могут выйти, то Авдеенко какие-то плавники имел.
СТАЛИН. Он не плотва, он выше. Я сказал в связи с тем, что балластом называют начинающих писателей. Но начинающих, во всяком случае большую часть, плотвой нельзя тоже называть. Должен сказать, что вы глядите на них сверху вниз, а надо работать над ними.
АСЕЕВ. Тут еще может быть вам не все видно, товарищ Сталин, но у нас много этой плотвы, которая уже никогда не вырастет, которая сообразила, что можно и так прибиться к берегу, если будут бросать прикорм. И вот эта плотва плавает около берега и роится, а это затрудняет работу в союзе и благодаря этому начинаются споры и мелкие дрязги.
СОБОЛЕВ. Я, Николай Николаевич, с вами не согласен. Трагическая история Авдеенко, надо прямо сказать, заключается не в том, что этого человека захвалили, потом начали приставать оперу писать, а дело в том, что в Авдеенко в самом есть личные человеческие качества, на которые как на хорошую почву попало все дурное и гнилое, что связано со скоропалительной литературной деятельностью,
Я литератор не такой старый как Фадеев, Асеев, но меня за эти годы поражало то, как может трагически сложиться судьба людей, которые внезапно попадают в литературу, Я на Авдеенко давно смотрел, мне было интересно, чем может кончиться этот сюжет, И правильно говорил Асеев, что у нас начинают быстро рождаться имена. Это получается, обычно, так - человек, про которого написали на страницах «Правды», становится как бы пупом земли, центром внимания. К нему приходят из провинциальных газет, из театров, опер и у него начинает кружиться голова, Я могу здесь привести казахскую пословицу, когда одного маляра похвалили, а он выкрасил себе всю бороду. У нас получается такая картина, что человек производит сам себя в классики. И вот тут то нужны личные качества, во-первых, он должен противостоять этому вредному влиянию, а во-вторых и мы, наше внимание людей, облеченных доверием, которые должны отвечать за состояние литературы, этот вопрос нигде не ставили, мы не думали, что будет с человеком у которого закружилась голова.
Вот взять хотя бы Вирта. Он работал в провинциальной газете, написал хорошую книгу и на этом получил имя. У него, на мой взгляд, пока что голова не кружится. Он делает ошибки. Я вижу, что человек работает, на мой взгляд, усидчиво, и даже немножко смешновато. Он читает вещи, которые давным-давно всем нам известны. Наше дело, поскольку мы в некотором роде воспитатели, отвечаем за состояние литературы, помнить об этом.
У меня на днях был случай. В прошлом году я встретился с одним парнишкой, незавидного вида: ободранный, голодный.
Он принес мне несколько рассказов. 9 его рассказов были очень плохими, 2 превосходными. Мне и другим моим товарищам пришлось с ним поработать. Кончилась его карьера тем, что он попал в Бутырскую тюрьму, получил 4 года за хулиганство.
Как литератор он начинал расти, а как человек - не сумел воспитать себя. Я предупреждал его об этом. Тут может быть и наша ошибка была. Его может быть следовало бы пересадить в другую среду.
Вот, здесь Михаил Николаевич бросил реплику: погиб в самой икре. Также и Авдеенко - погиб в самой икре, и мы в этом деле виноваты.
Вот, это основное, что я хотел сказать о случае с Авдеенко. Нельзя бросать людей.
Вот, появился писатель Крымов. Написал очень хорошую вещь, но хорошо, что он не напишет другую, хорошо, что он продолжает работать инженером, потому что с ним может повториться такая же история.
Второе, я записал одну реплику Авдеенко. Это выходит как-то карикатурно. Он все время говорил, что не хотел показать врага в черном, а хотел показать врага как будто хорошим.
Дело в том, что Авдеенко запутался в двух схемах, a схема для литературы - это губительный яд. Он запутался в схеме. Одна схема: враг выходит и говорит я враг, я сукин сын. Я завод взорву, я то-то сделаю, я другое сделаю. Есть вторая схема: враг приходит и все на него молятся, он хороший, а в конце пятого акта выходит, что он негодяй.
У Авдеенко не находится ни таланта, ни жизненного опыта, ни наблюдательности, чтобы понять, что схема заключается не в этом.
Вторая реплика: меня поддерживали, мне говорили, что это хорошо.
(АВДЕЕНКО. Это правильно.)
Неправильно то, что Вы человек, который называет себя литератором, который берется писать вещи, чтобы народ читал, а у народа не так много времени, чтобы читать макулатуру.
Вы говорите, что вас держали в Киеве, что Вы не могли приехать и сказать того, как Вы относитесь к рецензии в «Правде». Я не член партии, Вы член партии, вы имеете в кармане партийный билет, центральный Орган пишет, что Вы допустили ошибку, а Вы никак не реагируете. Я не знаю, как Вы можете спать ночью, почему не можете приехать сюда и разобраться в чем тут дело. Я это абсолютно не понимаю. У Вас есть имя. Вас знает народ, знает Ваши книги и вдруг, в газете сказано, что Вы сделали ошибку, как это сделано, мне непонятно?
Я не знаю, что такое Авдеенко, но по литературе - это абсолютная холодность к своей профессии. У настоящего литератора этого не может быть.
Но такой вещи делать нельзя. Значит понятие - литератор по отношению ко мне в данном случае снимают тоже. Нам нужно запомнить, как к таким вещам относиться.
Насчет схемы. Последний вывод для нас, для всего Союза. Мне трудно сейчас говорить, потому что я недодумал разные вещи, но товарищи мне помогут. Иногда объявляют столбовую дорогу, какой-то метод, какой-то прием и вдруг считают, что все нужно делать так. Это неверно. Товарищ Сталин сказал, что нужно дискуссию проводить. Товарищ Сталин сказал, что есть различные течения, давайте столкнем эти течения, выявим, что они хотят делать и будем разговаривать.
СТАЛИН. Художественная установка одна, но по-разному ее можно отразить, разный метод, подход и манеры письма, почему об этом не поспорить. Никогда стандарта по этим вопросам не будет.
ФАДЕЕВ. Я несколько раз выступал, борясь с тем или иным течением, потому что понимают какую-то идеальную сущность.
СТАЛИН. Направление.
ФАДЕЕВ. Давайте говорить о направлении.
СОБОЛЕВ: Относительно работы союза я говорить не буду, этот вопрос сложный. По своему личному ощущению я хочу только сказать, что бывают моменты, когда говоришь - дайте мне немножко пописать. Потом когда это отойдет, начинаешь решать, сколько тысяч дать и т.д. Мне кажется, надо сделать так, чтобы заниматься своим литературным делом и тогда не будет таких случаев, как с Авдеенко, мы будем понимать, что к чему клонит.
ФЕДИН. Я о трех пунктах хочу сказать. Первый вопрос - как случилось, что Авдеенко занимал такое, я бы сказал, почетное место в литературе. Вот цитаты, которые были приведены в отзыве т.Лозовского, они одни говорят, что он просто не мог занимать почетное место, здесь был недосмотр. Нельзя было литератора с такими данными так высоко поднимать. Это был просто плохой, негодный писатель, ему надо было учиться.
Надо было поднять его на такую «высоту», чтобы он не имел возможности пребывать в искусстве. Здесь правильно говорили товарищи, что мы предъявляем низкие требования к качеству литературы. Мы об этом думаем слишком мало. Нужно еще заметить, что каждая вторая книга для писателя труднее первой, третья или четвертая - труднее предшествующей, чем больше пишет писатель, тем труднее писать. Это мы должны вдолбить нашей молодежи, это должно быть нашим девизом.
Здесь т. Фадеев правильно говорил, нужно было только добавить, что мы очень много уделяем внимания так называемой графомании. Позвольте обратить ваше внимание на следующее. Каждый дежурный президиума записывает, что он сделал за время своего дежурства для того, чтобы все были осведомлены, что он сделал. Если бы обработать этот дневник, который накопился за два года, то я уверяю, что главными вопросами из дневника была бы борьба с графоманией. Уверяю вас, что это так. Графоманию не сразу можно отличить, есть совершенно безграмотная, с ней бороться легче, но иногда не сразу это поймешь.
Следующий вопрос. Когда выступал т. Авдеенко он сказал, что когда он работал над киносценарием ему кино посоветовало сделать врага более сложным, чтобы нельзя было его разгадать. У нас действительно, существует какая-то схема относительно злодеев. Я тоже писал сценарий для кино, тема была такой, что нужно было коснуться и врага. Я писал о Кирове и когда я написал сценарий, то мне кино тоже предъявило требование, мне сказали, что у меня враг недостаточно умен, недостаточно сложен, надо дать его сложнее.
Надо оказать, что я не такой уж молодой литератор.
Я знаю сложность и ответственность. Мне кажется, что здесь не должно быть схемы. Вопрос этот надо будет решить.
ЖДАНОВ (Председательствующий). Слово имеет т. Иванов.
ИВАНОВ. Очень обидно и жалко, что приходится здесь выступать не как автором хорошего и нужного, а как одним из авторов правильно раскритикованного фильма, вредного.
Я с вторым режиссером Столпером допустил огромную ошибку. Ошибка автора сценария Авдеенко до конца не могла быть нами понята и исправлена. Правда, фильм мы перерабатывали год.
Мы несколько раз его переделывали и правда, что мы чувствовали, что чашка весов не в ту сторону клонится. Наше желание было направлено к тому, чтобы дать правильный фильм, но по видимому мы не по главному били. Теперь совершенно ясно.
Мы совершенно ясно видим все те ошибки, которые мы допустили. Мы хотели со всей силой показать врага и превратили это в самоцель. Я глубоко потрясен. Видя таких людей, слыша таких людей я вполне понимаю, что мы допустили грубейшую ошибку. Только незнание жизни, неумение обладать жизнью могут привести к таким вещам. Но еще, кроме всего этого, мешало нашей работе то, что как будто не имея отношения к кино говорят о литературе. У нас царило такое положение, что не говорили людям правду в глаза, а наоборот, расхваливали, скрывали ошибки человека.
ЛОЗОВСКИЙ. Это правильно.
ЖДАНОВ. Взаимное согласие. Ты меня не критикуй, я тебя критиковать не буду.
ИВАНОВ. Это моя первая работа над этим фильмом. Мне кажется, что я получил огромную пользу, огромный урок, я получил такой урок, который меня многому научит. Я полагаю, что история с этим печальным фильмом даст нам возможность устранить все наши недостатки, имеющиеся в искусство.
К чему я пришел? Я пришел к тому, что мне как-то стало легче, легче стало не от того, что я менее виновен чем Авдеенко, не в этом дело, а легче от того, что я понял, как мне нужно работать, как вообще понимать свою роль в искусстве, в жизни. Я еще и как член партии, в первую очередь как член партии, вдвойне несу ответственность за те ошибки, которые были допущены.
Последнее, чем мне хочется закончить, что, конечно, субъективно, я желал, чтобы этот фильм был хорошим. Я сам - старый комсомолец и над первой работой сделал такую ошибку. Мне просто обидно. Я хочу засучить рукава, чтобы доказать, что значит работать. Я приложу все силы, чтобы показать нашего молодого человека теми красками, которые действительно имеются в природе, которые в нем заложены.
ЖДАНОВ (Председательствующий). Слово имеет т. Столпер.
СТОЛПЕР. Я хотел записать о чем мне говорить, но не мог. Когда я узнал о статье, меня в это время в Москве не было. Но вполне понятно, что после как я узнал о статье, я почувствовал, всю серьезность этого дела. Вполне естественно, что эта ошибка была катастрофой.
Я должен сказать честно, что я не сразу все понял, если бы я понял сразу, я сделался бы гадом. Получилось так, что я был не в Москве, мне пришлось выехать дней на 6 и не было времени продумать все это. Я должен сказать, что я остался один-на-один со своей совестью. Я искал, в чем тут дело?
И каждый день, и каждый час у меня собирались факты, которые должен был осознать и я их осознал. Как все это получилось?
Я должен сказать, что и тов. Иванов, и я - мы ведь мало работаем в этой области, мы недавно окончили академию. Я должен сказать, что молодым режиссерам живется очень туго. Я должен сознаться честно, что у нас иногда бывает так, что тебе говорят: ставь эту вещь, и ты ставишь, иначе ты не будешь ставить год - два. У нас есть много молодых людей, которые рвутся в бой и не могут вырваться. Мы прочитали сценарий Авдеенко и стоял вопрос о том, чтобы во что бы то ни стало над ним работать. Мы, вместе с Авдеенко, начали переделывать сценарий. Затем была вторая переделка в режиссерском стиле, сценарий резко перерабатывался. Это тянулось месяца 2-3.
Нам казалось, что мы исправили те ошибки, которые обнаружили, но мы их не исправили, а глотали, мы к ним принюхались. Когда мы начали снимать картину, а я должен сказать, что начали снимать в пожарных темпах, все-таки возникли у нас сомнения и мы лично по своей инициативе послали сценарий в ЦК ВЛКСМ. После этого мы получили письмо от ЦК ВЛКСМ, за что были очень благодарны и мы опять всячески стали переделывать сценарий.
Нам казалось, что мы исправили, на самом деле получилось, что не исправили. В процессе работы было очень трудно исправить, ибо работа физически трудная, в процессе съемки у вас нет возможности думать, потому что все время надо снимать и если вы молодой режиссер, вам снимать еще труднее, и не только потому, что скверные руководители, а такая система.
Но над этим сценарием приходилось думать в процессе работы, но мы все-таки принюхались и не видели всего.
Когда вышла статья, то мне некоторые товарищи говорили - ты держал экзамен на режиссера, там видно творческое мастерство твое и Иванова, что вы умеете строить мизансцену, но это нас не утешало. И перед нами стоял вопрос, что до тех пор, пока мы творчески и до конца не сознаемся в громадной ошибке, мы не имеем права работать дальше. Мы много говорили с Ивановым об этом, многие ошибки принимаем, но не все, а их принять нужно абсолютно и полностью.
Но что сейчас меня волнует, меня волнует вещь, которая может получиться случайно, а может быть и не случайно, в результате этой порочной истории. Я знаю много людей, которые на сегодня боятся вещей советской тематики - о молодежи, о студенчестве. Сейчас много людей начинают просто скрупулезно подходить к каждому кадру, идут разговоры о том, как же быть, когда в сценарии попадается кадр, что человек выпивает рюмку водки.
Я думаю, что не этому учила нас статья в «Правде».
Мне бы лично хотелось поставить здесь другой вопрос.
Нам хочется, несмотря на нашу большую ошибку, снимать вещи опять о молодежи, потому что мы молодые режиссеры и мы хотим делать вещи опять о молодежи. Причем выйдет или не выйдет?
Я думаю, что должно выйти если мы до конца поймем допущенные нами грубые ошибки и сделаем ленту хорошей.
Мне бы хотелось поставить вопрос вот какой. Я сейчас завидовал, когда вы критиковали Союз Советских Писателей, я завидовал нашим писателям, ибо у вас есть творческая организация, она работает, у нас же никакой творческой организации нет. У нас получилось волею судеб, что мы сделав картину, или сценарий, варимся в собственном соку. Мы не можем выйти на трибуну и обменяться мнениями. У нас на фабриках плохая атмосфера. Там в течение многих лет сложился такой закон, что если ты скажешь обо мне плохо, то и я скажу плохо и, значит, лучше не говорить. Причем самое ужасное в том, что нам молодым режиссерам нужно говорить. У нас часто получается так - сняли картину, а потом выясняется, что мастера знали об этом, но не хотели говорить, чтобы не расстраивать. Я считаю, что надо резко поставить вопрос о том, чтобы мы сколачивали актив, иначе у нас не будет искусства, не будет новых людей, не будет новых произведений.
ЖДАНОВ. Слово имеет товарищ Погодин.
ПОГОДИН. Я не хотел выступать. Но после товарища из кино я хочу сказать, что речь идет не о частном примере Авдеенко, а речь идет о том, чтобы отвечать за то, что делаешь. А у нас есть такие явления и тенденции, когда это не оценивается. Когда так здесь говорили об Авдеенко, мы у себя на президиуме об этом так ни разу не говорили.
Это очень важно, потому что и в кино, и вообще в смежных областях искусства, так либерально, спокойно, легко и безответственно вещи могут выходить.
Что получилось? Я обратил вникание на одну важную вещь, которую сказал Авдеенко, Он говорил, что его вызвал Чернявский, они обсуждали мирный облик советского человека. Подумайте, что получается? В кабинете решена тема. Вот напишите нам такого-то врага, вот так нам его покажите. Если серьезно с ответственностью разговаривать - это карикатура. Пришли, поговорили весело. Авдеенко пошел писать, он говорит, что у него есть какая-то концепция. Какая концепция, мне хотелось задать вопрос? Вы что жили в студенческом общежитии, Вы думаете решить вопрос о фигуре, об образе, на которой будут смотреть миллионы. Я знаю, как это делать. Это уже халтура.
Тут говорили, что никто не помогал. Проверял ли кто-нибудь? Нет, не хотели проверить. Что Авдеенко написал, то и приняли. А что такое для кино взаимоотношения? Я просто говорю, написал две картины и больше не могу работать в кино.
Мы видим, что режиссерский коллектив, не весь целиком, конечно, но в основном - это люди, оторванные от жизни, люди, которые работают на фабриках, снимают картины. Когда к ним приходишь, то вопрос решается с формальной стороны, как показать героя, а в какой степени он связан с действительностью, как он по-настоящему ее отражает - это вопрос второстепенный.
Чтобы понять это, я приведу свой собственный пример. Я написал картину, плохо ли, хорошо, не знаю «Человек с ружьем». Она была в течение года запрещена. Разговор с консультантом, который до сих пор работает, наверное он не враг народа, но с большим самомнением, мне был прямо смешон. Как он советовал показать товарища Сталина? Это не просто издевательство, это глупый человек, дурак. Он говорит - Вы написали карикатуру на Октябрьскую революцию, почему? Он так говорит потому, что у него есть определенная схема. Я сценарий писал, примерно, год. Много времени потратил на изучение материала, но ко мне подошли с кабинетными вымыслами, вот с этими концепциями, которые существуют, когда читаешь тематически план кинематографии. Он производит жалкое впечатление, он беден. Тут берется определенное количество решенных тем, а не того, что дает действительность.
И отсюда получается вот это - нужно снять картину не для народа, не для миллионов людей, а для тех чиновников, которые будут принимать картину в Комитете по делам искусств. И естественно, раз само производство от сценария до картины не проверяется действительностью, то получается такая вещь. Но странно, ошибку можно допустить, может молодой режиссер снять плохую картину, но снять картину, которая коренным образом искажает действительность - это просто лживая картина. Это все придумано.
И последнее, что мне хочется сказать и решить - это очень важное дело, все об этом говорили,- у нас в литературу легко входят и легко жить, хлеб насущный зарабатывать очень легко. Если у тебя есть голова на плечах, ты можешь выдержать. Эти хвалебные рецензии, вся эта помпа делают людей неузнаваемыми, награжденными, обеспеченными и они задумывают роман на 70-100 печатных листов, пишут по 3-4 пьесы, рассовывают в театры и все клонится к тому, что не отвечают за свой труд и потом приходится расплачиваться.
СТАЛИН. Тут есть разные вопросы, эти вопросы имеют серьезное значение для развития литературы. Я хочу сказать по вопросу, не имеющему отношения к книге Авдеенко, о подходе к литературе. Есть подход к литературе правдивый, объективный. Этот правдивый и объективный подход значит ли, что он может быть и должен быть беспристрастным, просто рисовать, фотографировать? Можно ли приравнять живого человека, литератора, который хочет быть правдивым и объективным, можно ли его приравнять к фотографическому аппарату? Никак нельзя.
Значит, правдивость, объективность должна быть не бесстрастная, а живая. Это живой человек, он кому-то сочувствует, кого-то недолюбливает из своих героев. Значит, правдивость и объективность - есть правдивость и объективность, которая служит какому-то классу. Плеханов говорил, что литература не может выйти тенденциозной, а когда расшифровал это, выходит, что литература должна служить каким-то условиям, какому-то классу, какому-то обществу. Поэтому, литература не может быть каким-то фотографическим аппаратом. Не так надо понимать правдивость. Не может быть литературы без страсти, она кому-то сочувствует, кого-то ненавидит. Я считаю, что с этой точки зрения мы должны подойти к оценке литературы, - с точки зрения правдивости и объективности. Требуется, чтобы произведения дали нам врага во всем его главнейшем виде. Это правильно или неправильно? Неправильно. Есть разная манера писать - манера Гоголя или Шекспира. У них есть выдающиеся герои - отрицательные и положительные. Читаешь когда Шекспира или Гоголя, или Грибоедова, то находишь одного героя с отрицательными чертами. Все отрицательные черты концентрируются в одном лице. Я бы предпочел другую манеру письма - манеру Чехова, у которого нет героев, а серые люди, но отражающие основной поток жизни. Это другая манера письма.
Я бы предпочел, чтобы нам давали врагов не как извергов, а как людей враждебных нашему обществу, но не лишенных некоторых человеческих черт. У самого последнего подлеца есть человеческие черты, он кого-то любит, кого-то уважает, ради кого-то хочет жертвовать. Есть у него какие-то человеческие черты. Я бы предложил чтобы в таком виде врагов давать, врагов сильных. Какой же будет плюс, когда мы шумели, была классовая борьба, капитализма с социализмом, и вдруг замухрышку разбили. И враги много шумели, не так слабы они были. Разве не было сильных людей. Почему Бухарина не изобразить, каким бы он ни был чудовищем, а у него есть какие-то человеческие черты. Троцкий - враг, но он способный человек, бесспорно, - изобразить его как врага, имеющего отрицательные черты, но и имеющего хорошие качества, потому что они у него были, бесспорно.
Дело вовсе не в том, что Авдеенко изображает врагов прилично, а дело в том, что нашего брата он в тени оставляет. Нам нужна правдивость, изображающая врага полноценно не только с отрицательными чертами, но и положительные черты, которые были, например, упорство, последовательность, смелость итти против общества. Эти черты привлекательные, почему их не изобразить. Не в том дело, что тов. Авдеенко дает врагов в приличном свете, а в том, что победителей, которые разбили врагов, повели страну за собой, он оставляет в стороне, красок у него не хватает. Вот в чем дело. Здесь основная необъективность и неправдивость.
Много говорили здесь о том, что не надо потакать молодым начинающим писателям, не надо их рано выдвигать вперед, потому что от этого голова кружится у людей и они портятся. Это, конечно, верно, но нельзя советовать какую-то цеховщину в профессиональной литературе.
Так смотрели: и ученик может быть способный, но здесь положен срок. Подмастерье может быть на три головы выше мастера, но раз положен срок, то он должен его отработать. Потом ему дадут пощечину и посвящают в мастера. Вы, что же, дорогие товарищи, такую философию проповедуете. А если из молодых нашлись люди, которые по таланту, по дару не хуже некоторых старых писателей, что же вы будете их мариновать. Так вы покалечите способных людей, которым бог дал дар, которые хотят расти. Вы должны их растить, нужно следить, ухаживать за ними, как садовник ухаживает за растениями. Нужно помогать им, надо ломать эту цеховщину. Надо покончить с этими цеховыми традициями, иначе никогда нельзя будет выдвигать людей. Вот возьмите лучшего полководца нашей страны Суворова, он монархист, был феодал, дворянин, сам граф, но практика ему подсказала, что нужно некоторые устои ломать и он выдвигал людей, отличившихся в боях. И только в результате этого, он создал вокруг себя группу, которая ломала все. Его недолюбливали, потому что он нарушал традиции цеховщины. Вот он не очень способный полководец, но позвольте, у него такая фамилия, такие связи во дворе, такой милый, как же его не любить. А он двигал малоизвестных людей, ломал устои цеховщины. Его за это не любили, однако, он создал вокруг себя группу способных людей, хороших полководцев. Тоже самое, если взять Ленина. Как Ленин ковал кадры? Если бы он видел только таких, которые лет 10-15 просидели в партийной среде на руководящей работе и проч. и не замечал тех молодых, которые растут как грибы, но они способные люди, если бы он этого не замечал и не ломал традиций стажа, пропал бы. Литература, партия, армия - все это организм, у которого некоторые клетки надо обновлять, не дожидаясь того, когда отомрут старые. Если мы будем ждать пока старые отомрут и только тогда будем обновлять, мы пропадем, уверяю вас. Вот с этими поправками я согласен, относительно выдвижения молодежи, но нельзя людей ограничивать, держать в загоне. Это замечание касается плотвы, о которой здесь говорили, о тысячах. Ведь старых мало. Конечно, хорошо иметь старых литераторов, это находка, клад, но таких мало. И у нас в партии тоже стариков, которые не старятся никогда душой, которые способны воспринимать все молодое, таких стариков мало. Если только на них будете строить литературный фронт, только на стариках, которые никогда не старятся, есть такие старики, которые не старятся, то у нас армия будет очень небольшая, и она недолго будет жить, потому что старые кадры, они все-таки помрут. Отсюда - вопрос о начинающих писателях. Здесь говорили о плотве, о нескольких тысячах, у нас в партии тоже есть средняки, которые никому неизвестны, ЦК более или менее известны, вообще ничем не выделялись пока, но способные. Такие есть, с ними надо заниматься, работать и из них обыкновенно выходят хорошие работники. Все мы были средняками, нас один, другой раз поправили, где надо указали и из плотвы выросли неплохие работники. Плотвы у нас очень много, поэтому забывать ее не следует, надо работать с этой плотвой, а не говорить, что они для цвета. Так нельзя, это обижает очень. Должна быть работа терпеливая по воспитанию этих людей, по отбору их. Если из 20 человек будет один, это хорошо, у вас тогда целая армия литераторов будет. У нас страна большая и литераторов нужно иметь довольно много. Если человек талантливый, способный человек, его надо поднимать, помогать ему итти вверх, может быть даже и с нарушением устава. Без нарушений иногда ничего не выходит.
Насчет Ванды Василевской. Ведь почему письмо ее нравится?
У нее есть в произведениях серые, простые люди, незаметные фигуры, но они хорошо отображены в быту, они ловко и хорошо подобраны. Я не считаю, что она самая выдающаяся писательница, но она довольно талантливая и очень хорошо пишет, по-моему, но почему то ее замалчивают. Сама она не лезет никуда. Вы прочитайте ее произведения, увидите, что это талантливый человек. У нас есть много талантливых людей, которые известны. Вот взять, хотя бы Панферова. У него есть места хорошие, но вообще человек может писать, когда он работает над собой, этот Панферов известный, а я вас уверяю, что Ванда Василевская она выше могла бы стать, чем Панферов, а ею никто не занимается, она считается иностранкой, а она депутат Верховного Совета Союза.
Теперь насчет товарища Авдеенко. Видите ли, я уже говорил, что дело не в том, что у него ошибки, не в том, что он передает типы врагов или друзей наших врагов в наиболее приличном виде не как чудовища, а как людей, у которых есть некоторые хорошие черты, а без них не бывает ни одного человека. Самый последний подлец, если к нему присмотреться, имеет хорошие черты. Он голову свою может положить за хорошего друга, значит не в том, что хорошо врагов наших изображает, а дело в том, что люди, которые разоблачили этих врагов, показаны не советскими людьми. Не так легко дело делается. У нас, например, миллионов 25-30 людей голодало, хлеба не хватало, а вот теперь стали жить хорошо. Вот враги внутри партии прикидывали так - это немцам отдадим, это японцам, на наш век хватит земли, а у нас повернулось наоборот, никому ничего не даем, а наоборот, расширяем фронт социализма. Разве это плохо? Разве плохо это с точки зрения баланса борьбы сил в мире? Мы расширяем фронт социалистического строительства, это благоприятно для человечества, ведь счастливыми себя считают литовцы, западные белорусы, бессарабцы, которых мы избавили от гнета помещиков, капиталистов, полицейских и всякой другой сволочи. Это с точки зрения народов. А с точки зрения борьбы сил в мировом масштабе между социализмом и капитализмом, это большой плюс, потому что мы расширяем фронт социализма и сокращаем фронт капитализма.
У Авдеенко люди, которые должны бороться, они показаны какими-то замухрышками, простыми, серенькими, как могли эти люди разбить врагов. Весь грех Авдеенко состоит в том, что нашего брата - большевика - он оставляет в тени и для него у Авдеенко не хватает красок.
Он так хорошо присмотрелся к врагам, познакомился с ними до того хорошо, что может изобразить даже с точки зрения отрицательной и с положительной. К нашей действительности не присмотрелся, трудно поверить. Не понял, не заметил.
Вот об этой же картине «Закон жизни». Почему «Закон» не объяснил. Вы что хотели? Вот, Вы, господа, большевики, как Вы не толкуйте, а есть закон жизни, любовь такая, как я ее понимаю, и она свое возьмет, потому что есть закон жизни. Сказать это до конца, у него духа не хватило, но любовь, кто умеет мыслить, понимает что это такое. Огнерубов - молодец, орел, пал жертвой глупости, толпы. Взял проголосовал. Бывает же так? Герои падают. Гениальные люди попадают в ограниченную среду. Среда наших замухрышек и героев, которое пали жертвой. Прямо Чацкий какой-то, которого задушила среда. Нe хватает красок изобразить наших людей. И он здесь грешит и против служения какому то делу. Чувствуется, что он таким то сочувствует, таким то не сочувствует. Я хотел бы знать, кому из своих героев он сочувствует. Во всяком случае не большевикам. Почему же у него, в противном случае, не хватило красок показать настоящих людей, откуда взялись Чкаловы, Громовы? Откуда же они взялись, ведь они с неба не падают? Ведь есть среда, которая дает героев. Почему не хватает красок на то, чтобы показать хороших людей? Почему нет красок на то, чтобы показать плохие черты? Не хватает красок на то, чтобы устроить новую жизнь, почему нет красок на изображение жизни? Потому что он этому не сочувствует. Вы скажете, что я преувеличиваю. Я бы хотел ошибаться, но по-моему едва ли он сочувствует большевикам.
Возьмите 1934 год. Ведь его поправляли. Все одно и тоже.
Потом в 1938 году. Поправляли, указывали. Все равно он свое делает. Этот лагерь у него живет, наш лагерь где-то в тени.
Я, говорит, пролетарского происхождения. Дон Жуан не из золотой молодежи выходит. Дон Жуан был....... Откуда это упорство.
Есть картина «Закон жизни». Тоже самое много красок. Откуда это? Ошибка это? Нет, не ошибка.
Человек самоуверенный, пишет законы жизни для людей, - чуть ли не монопольное воспитание молодежи. Законы. Вот какая ошибка была с 1934 года . Если бы его не предупреждали, не поправляли, - это было бы другое дело, но тут были предупреждения и со стороны ЦК, и рецензия в «Правде», а он свое дело продолжает. Влезать в душу - не мое дело, но и наивным не хочу быть. Я думаю, что он человек вражеского охвастья - Саркисова, Кабакова, - и он с врагами перекликается: - живу среди дураков, все равно мои произведения пропустят, не заметят, деньги получу, а кому нужно, поймет, а дураки - чорт с ними, пускай в дураках и остаются.
ЖДАНОВ. Кончим, может быть, на этом?
ГОЛОСА. Да, кончим…
ЖДАНОВ. Разрешите тогда на этом закончить.