13.07.2023

Евгений Кригер

Специальный корреспондент газеты «Известия».

Источник: Солдатский храм; материал опубликован в газете «Известия» № 164 (8157) от 14 июля 1943 года; с. 2. Фото: "Подбитый немецкий танк. Орловско-Курское направление. 1943 год". Автор фото: Павел Трошкин. Источник фото: МАММ / МДФ.

Я не берусь рассказать обо всём, что произошло на этом куске земли протяжением в шесть километров. Может быть, здесь нужна книга или сухая подробная хроника донесений, а может быть — музыка, чтобы правда о солдатах нашего фронта с такой же силой прорвалась в сердца, с какой эти люди вышли на бой и сделали своё трудное дело.

Двадцать восемь пушек истребительной противотанковой артиллерии с малым прикрытием пехоты встретили и отбили многократные, из часа в час возобновлявшиеся, таранящие атаки трехсот немецких танков, среди которых были и «тигры». Двадцать восемь пушек вели бой на истерзанной, развороченной земле, вздымаемой снова и снова бомбами «Юнкерсов», прострелянной пулемётами «Мессеров», кишащей ползучими стаями автоматчиков. Двадцать восемь пушек, спешно выдвинутых на участок немецкого удара, приняли на себя внезапно хлынувший вал танковой атаки, и каждая из двадцати восьми стояла на месте, пока хоть один живой артиллерист держался па ногах, чёрный, закопчённый, глухой, истекающий кровью, но не побеждённый.

Артиллерия — бог войны, но сила этого громовержца — в маленьких стойких людях. Мы читали их донесения в те часы, когда иные искалеченные, раздавленные бомбами орудия делали последние перед гибелью выстрелы. «Выстоим или умрём», — сообщали по радио командиры, и каждый сдержал своё слово. Сто два танка уничтожены огнём двадцати восьми наших пушек. Помощь пришла, угрожаемый участок фронта наглухо закрыт, вал немецкого наступления и в этом месте пролился на землю кровью немецких солдат. Сто два немецких танка, поверженных батареями, как зловещие надгробные памятники, чернеют над мёртвыми телами врагов.

...Он сидит перед вами, худенький юноша, открыто и весело встречает ваш взгляд и с готовностью старается объяснить вам то непонятное, кажущееся непомерным для человеческих сил, для человеческой воли, что сделал он и его товарищи. У него одна только просьба – говорить громче: глухота у батарейцев ещё не прошла. Слова он произносит как-то особенно мягко и нежно. Ему девятнадцать лет, на родине он работал бухгалтером машинно-тракторной станции. Зовут его Гаврилов Николай Степанович. Ростом он такой маленький, и такая прелестная чистота светится в его глазах, с такой пылкой преданностью он отзывается о своих батарейцах, называя каждого по имени и отчеству, что вам хочется называть его Коленькой, как сына. Лило его и шея, и уши в ссадинах и царапинах с запёкшейся кровью. Смерть прикасалась к нему осколками немецких снарядов, но не смогла дотянуться и ушла от него.

Часть батарей двое суток отбивалась от танков, и несколько пушек вышло из строя, когда немцы в тщетных поисках уязвимого места повернули на тот участок, который держала батарея старшего лейтенанта Герасимова, уже раненого и замещаемого лейтенантом Бурчаком. На этой батарее было то самое орудие сержанта Андрея Чиргина, где замковым служил влюблённый в своих товарищей Коля Гаврилов.

Брезжил серый в тихих, спокойных облаках рассвет. Как всегда, но в большем количестве пришли в небо «Юнкерсы», и расчёты батарей переждали в ровиках худое время бомбёжки. Но «Юнкерсы» снова вернулись и уже надолго вцепились в этот кусок земли, и батарейцы поняли, что очередь их пришла. Иных потянуло на разговор и на шутку, как часто бывает в первую минуту надвигающейся на человека опасности. В груди ощущается тяжёлая, теснящая сердпе тишина, и эту тишину человеку нужно заглушить, перебить в себе, и тогда всё внутри приходит в порядок.

Чиргин, ещё улыбаясь, отмахнулся от разговаривающих, по его лицу все поняли, что начинается, и были на местах, когда Чиргин сказал:

— Приготовиться!

Все молча смотрели вперёд. Смотрел и Коля Гаврилов. Ему хорошо был виден край леса в четырёх километрах, откуда должно было появиться то новое и неизвестное, с чего начинается для человека бой, и там что-то шевелилось и двигалось, тяжёлое. Это шевеление распространялось на весь край леса. Коля взглянул на товарищей, на Алексея Емельяновича Захарова, наводчика, которого особенно уважал, и Алексей Емельянович в ответ ему молча кивнул головой. Коля понял, что хотел ему сказать наводчик: идут танки. Но теперь и Коля видел их ясно и стал считать и обился на сотне. К чёрным и медленным тушам быстро подкатывали и тут же отъезжали машины, а другие машины сразу остановились позади танков. На одной была пушка с длинный стволом, вероятно, зенитная.

На других машинах немцы привезли миномёты, и с той минуты Коля ничего уже не спрашивал у товарищей, да никто и не услышал бы его в треске рвущихся мин. Вскоре немцы пустили в дело и артиллерию, и для Коли началась совсем новая для него жизнь, не смявшая и не раздавившая его своим воем и грохотом, близостью смерти, а, напротив, заставившая его ещё охотнее и старательнее, со злым упрямством исполнять то, чему его учили.

Он был замковым, но знал дело каждого из номеров орудийного расчёта. И всё, что он знал, пригодилось ему.

Танки надвигались. Средние и тяжёлые шли в линию, ряд за рядом, густо и грузно, а впереди по сторонам сновали, щупая неизвестную землю, лёгкие танки. Немецкая артиллерия валила на участок батареи снаряд за снарядом, но командир батареи Герасимов долго не подавал сигнала к стрельбе. Танки были уже в восьмистах метрах. Люки у пих были открыты, из люков высовывались немцы. Часть их пехоты ты сидела на танках, другие солдаты шли и ползли рядом. Наши автоматчики, прикрывавшие батарею Герасимова, уже открыли огонь но немецкой пехоте, а пушкам сигнала всё не было. И уже не стало терпения ждать, когда люки на танках захлопнулись и танки повернули прямо на батарею.

Тут Герасимов, наконец, подал сигнал флажком — голоса его никто бы и не услышал, батарейцы к тому времени наполовину оглохли. Лёгкие танки подошли па четыреста метров. Коля с восторгом и ужасом ожидания — попадёт или мимо — рванул, и замок захлопнулся. И первый снаряд, толкнув орудие назад, вырвался из ствола. Как всегда, прошло какое-то время полёта, более длинное и тягучее, чем хотелось бы ведущим огонь. Потом первый из лёгких танков беззвучно выбросил из себя сноп огня и как бы сразу распух в дыму, и затем только донесся звук разрыва. И Коля понял, что Алексей Емельянович Захаров, наводчик, первым снарядом попал в цель. Вторым и третьим выстрелами орудие Чиргина остановило второй из лёгких танков, но десятки других - средних, тяжёлых, всяких — надвигались валом железного грохота, непрестанным орудийным огнём, дрожанием земли и стоном воздуха.

Коля не имел ни времени, ни возможности следить за делом всей батареи. Он жил только судьбой, огнём, удачами и неудачами своего орудия, видел только ту часть железного вала, который обрушивался на него и немногих его товарищей.

Только потом, после боя, он узнал, что батарея Герасимова сожгла и подбила двенадцать танков и дралась до последней минуты, когда не осталось уже ни одной целой пушки. Люди умирали возле орудий, Коля был один из многих в этом бою, легендой облетевшем всю линию фронта, но мы останемся только с ним, чтобы видеть бой его глазами.

Когда орудие Чиргина тремя снарядами сожгло два лёгких танка, Коля Гаврилов понял, что начинается самое тяжёлое. На пушку шёл более медленный, чем другие, широкий, с удлинёнными бортами, желтовато-зелёный танк. На нём была намалёвана жёлтая голова тигра. Большой, тяжёлый, с длинноствольной пушкой, он должен был бы греметь и рычать, но двигался тихо, как бы затаив дыхание, видно, убирая весь шум в глушители. Он шёл медленно, так что орудие Чиргина успело до встречи с ним перенести огонь на подходившую немецкую пехоту, и пехота снова привалилась к земле, и Чиргин опять повернул орудие в сторону танков.

И тут Коля Гаврилов остался один.

Оглушённый, полуслепой, он открыл глаза через секунду после того, как всё рядом с ним вздулось огнём и дымом. Горячая волна опалила его, и чьё-то тяжёлое тело придавило его к земле, и сам он упал на дно ровика. Он вскочил, ещё слыша последнюю команду Чиргина, готовый тут же её исполнить. Но Чиргин лежал мёртвым возле орудия. Наводчик Захаров тоже был мёртв. И никого из товарищей Коля не видел возле орудия. Только в ровике рядом с ним, обливаясь кровью, лежали, но пытались ещё подняться и падали без кровинки в лице третий номер Волынкин и пятый номер Сальков. Немецкий снаряд разорвался у колеса пушки.

А тихий, медленный танк с жёлтой головой тигра на зеленой броне надвигался.

И как ни предан был маленький, нежный сердцем человек своим товарищам, с которыми прожил год, не зная, кого же любил больше, но теперь он не подошёл к ним. Он знал только, что впереди есть танк и этот танк надо сжечь. Не думая ни о чём больше, Коля Гаврилов, раненый в надлобную кисть и в шею, быстро осмотрел орудие. Он действовал безотчётно, повинуясь инстинкту солдата. Прицельное приспособление было сорвано, тяга параллелограмма церешиблена, левое подрессоривание, лишённое стопора, не действовало. Но люльки и ствол целы, подъёмный и поворотный механизмы не тронуты взрывом, замок в исправности.

Стрелять!

Маленький человек решил стрелять из подбитой пушки, один за всех, за убитых и раненых товарищей, за убитого командира. Он действовал их волей, их солдатской стойкой ненавистью к врагу.

Вспомнил своего командира и так же, как Чиргин, с той только разницей, что он остался один против атакующих танков, не сразу стрелял, а выжидал, когда ближний танк подойдёт ещё ближе. И допустил его на 180 метров. Злая радость была в этом маленьком человеке. Он видел, что по нему не стреляют, и понял, что орудие с сорванным щитом немцы сочли уничтоженным, мёртвым. И он открыл огонь не раньше, чем сделал бы это Чиргин, будь он живой.

Он стрелял без прицела. Он смотрел прямо в канал ствола, стараясь забрать в это тёмное круглое поле тушу идущего танка. Трудно одному стрелять из пушки, которую обслуживают в бою шесть человек. Правой рукой Коля Гаврилов вставлял снаряд, ладонью той же руки досылал его. Правой рукой оттягивал курок – и это был выстрел. Без левого подрессоривания пушка качалась, давая отклонение вправо, первый снаряд разорвался в стороне от танка. И танк продолжал идти, ближе и ближе.

Объятый страхом, иной человек посылал бы снаряд за снарядом, слепо, без мысли, лишь бы стрелять. Одинокий Гаврилов на краю гибели обдумывал каждый выстрел. Он сделал поправку и наметил, глядя в канал ствола, левый срез башни на танке. И был перелёт — танк двигался. В третий раз Гаврилов навёл орудие па основание танка. И железный зверь распахнулся клубами дыма, остановился. Четвёртый снаряд Коля послал, уже не глядя в канал, но тут же понял свою ошибку. Подбитая пушка качалась, четвёртый снаряд пошёл с перелётом. Коля прицелился ниже. Пятый снаряд ударил прямо в стальную башню, но маленький человек вогнал туда же следующий, шестой заряд, потому что пятым снарядом танк не был ещё подожжён.

Шестой Колин снаряд был для танка смертельным. Танк издыхал в жадном воющем пламени. И так как другие орудия ещё стреляли и делали своё дело, то немецкие танки отпрянули от страшного места, повернули в сторону, уходя от смерти.

Тогда только Гаврилов смог поиск туда, куда тянули его вся нежность сердца, вся печаль, заглушённая боем. Он спустился в ровик, где стонали Сальков и Волынкин, попробовал перевязать их, но свой единственный бинт он истратил еще раньше, когда Сальков был ранен в первый раз.

Он стал вытаскивать обоих из ровика, когда новый немецкой снаряд поднял пушку на воздух, а Гаврилова взрывной волной шнырнуло на землю. Орудия больше не было, осталось лишь вытащить раненых. Гаврилов поднял обоих из ровика и чуть не заплакал, не зная, как унести двух рослых товарищей. Сами идти они не могли.

Немецкие автоматчики шарили где-то рядом, пули щёлкали, как злые птицы, над головой. Маленький человек надел винтовку на плечо и дал Салькову держаться за нее. Правой же рукой подхватил Волынкина, и так они шли по земле, которую сами защитили от готовых хлынуть в прорыв немецких танков. Навстречу им двигались по дорогам свежие наши войска. Железная стена выстраивалась против слабеющего тарана немецкого наступления.

Маленький человек довёл обоих товарищей до медсанбата, а сам, не замечая собственных ран, вернулся туда, где двадцать восемь советских пушек приняли и отбили атаку трёхсот танков, наступавших на участке фронта протяжением в шесть километров.

Евгений КРИГЕР. Действующая армия, 13 июля.