30 октября — День памяти жертв политических репрессий

30 октября... День памяти жертв политических репрессий. 16 членов моей семьи стали жертвами. Вернулись только двое: мои двоюродные деды, один со стороны мамы, другой — самый младший брат моего деда с папиной стороны. На фото мой родной дед Николай Адамович Андриканис, арестованный 3 октября 1937 года. Я его никогда не видела. Он умер в ссылке в 1948 году.

История второго моего деда, отчима моей мамы Андрея Петровича Барабанова

Итак, Андрей Петрович Барабанов.

 Мой дед сам о себе с гордостью говорил: «Я – портной-фрачник!»

Он окончил «портновскую академию» в 1918 году.

Ну, сами подумайте, кому в 1918, или даже 1919 году нужны были фраки? Или хотя бы смокинги!

А тут еще и политические события назрели и взорвались как чирей.

В начале 1918 года дедушка оказался в своей деревне – приехал навестить родственников, а заоодно похвастаться, что в ближайшее время он станет первым в роду «дипломированным» специалистом.

И надо же было такому случиться, что именно в эти дни именно в их деревню заявились «агитаторы»!

Как рассказывал дедушка, а он совсем не стеснялся этой истории, собрали на главной площади прямо у Собора (то есть, простите за неточность, это было село, не деревня. Деревня – это где живут крестьяне. А Село – это деревня с собственной церковью. Хоть и терминологическая, но существенная разница.).

Итак, на главной площади прямо у Собора эти самые агитаторы собрали собрание. Долго и очень красочно говорили, сменяя друг друга. А потом, в конце этого митинга, один из них и говорит, мол, кто за то, чтобы народу жилось хорошо, записывайтесь в нашу партию!

Дедушка, человек очень добрый, очень мягкий, очень приветливый, говорил: «Я никогда не был против того, чтобы народу жилось хорошо. Я подошел к их столу и записался.» Оказалось, что это была партия большевиков. Дата вступления у моего деда – февраль 1918 года.

 Я его по наивности своей спрашивала: «Дедушка! Но ведь в те годы партий было как собак нерезанных! И все, как один, говорили одни и те же слова! Как ты выбрал именно большевисткую партию?»

На что дед, ни в коей мере не смущаясь, отвечал: «Просто они были первыми.»

«Так значит, если бы первыми к вам в деревню приехали эс-эры или кадеты, ты бы записался к ним?»

«Ага! Просто повезло!»

Так мой дед совершенно случайно стал «старым большевиком», коммунистическим руководителем, большим начальником разного масштаба, политическим «зека», жертвой сталинизма и т.д. и начал всю свою оставшуюся жизнь, как тогда говорили, «колебаться вместе с линией партии».

В конце тридцатых деда «бросили на укрепление»  в Карело-Финскую республику. (Была такая 16-ая советская республика, правда, очень недолго. Карелию и Финляндию разделяют, судя по географической карте, непроходимые леса и топкие болота, расположенные вокруг глубоких озер. Только «непроходимые» и «глубокие» они для составителей карт. А для аборигенов очень даже проходимые и совсем не такие топкие, как казалось бы. И вдруг после переписи 37 года выяснилось, что население этой самой Карело-Финской ССР сильно уменьшилось Практически в половину. И его хватает только на «Автономную» республику, никак ни на полноценную  «Советскую». Ну, слиняло большинство разумного и дееспособного населения в братскую, зато сильно капиталистическую и совершенно автономную от Советского Союза Финляндию.)

Вот в Петрозаводске моего деда, второго секретаря ЦК Компартии, и арестовали в конце 38 года. Только-только пришел в НКВД Берия, и потому началось кратковременное послабление. (Назначение каждого последующего начальника в это ведомство знаменалось коротким, очень коротким, но все же смягчением режима. Деду повезло. Месяцем раньше или месяцем позже – и он бы получил всё, что ему полагалось и по статуту и по стажу в партии. А так ему дали всего-навсего 5 лет. Но, что совершенно естественно для тех лет, в 43 его не выпустили, а только уже после войны. Так что отсидел он не 20, не 18, и даже не 15 лет, как все остальные, а только 8. И вернулся  живым и даже почти здоровым. Глухота по сравнению с остальными несчастьями и невзгодами – разве это уж такая страшная плата?)

Его арестовали в городе Петрозаводске, куда они переехали незадолго до того, и еще не очень обжились. Знакомых там у них было с гулькин нос. А влиятельных и властью, или хотя бы информацией облеченных, – и того меньше. Бабушке ничего не удалось узнать о судьбе мужа – ни приговор, ни причины, ни срок,  вообще ничего. Передачи у нее не принимали. А это было в те времена очень нехорошим признаком. Никто ведь не знал и даже предположить не мог хотя бы теоретически, что смягчение ситуации вообще можно.

Поэтому исчерпав свои возможности, бабушка подхватила свои манатки и десятилетнего сына Вадима, младшего брата моей мамы и вернулась в родной Елец. И «забыла» там сообщить куда-надо, что ее муж, уважаемый парт-гос-деятель арестован. Что, конечно, было чрезвычайно мудро и дальновидно. Таким образом она сохранила за собой право преподавать. Как просто «жена врага народа» она имела право только на голодную смерть. А их общий ребенок – на уголовное будущее.

 Младшего брата моей бабушки звали Александр, по-домашнему Шура.  Женился он довольно рано. И жену себе взял Александру. А уменьшительно-ласкательное у нее тоже было «Шура». Поэтому родственники и знакомые называли их просто: «Шура-он» и «Шура-она». Был у них сын, по-моему Валерий, но я не очень уверена. (Во время войны он погиб, и я его в глаза не видела.) Так вот, этого Валерия, будем для удобства называть его так, в конце тридцатых годов призвали в армии. И служил он в тех самых Богом и людьми проклятых частях, которые сопровождали, караулили и, конечно, надзирали над заключенными.

И вдруг, месяца через полтора после этих печальных событий приходит письмо от племянника Валерия, то есть нормальный солдатский треугольник, адресованный родителям. С этим письмом «Шура-она» прибежала к бабушке. И среди всего прочего – о скудной солдатской еде, о сапогах, которые ему достались на два номера больше, чем надо, о сложностях длиннющих железнодорожных перездов без указания откуда и куда он ездил, Валерий так, как бы между прочим, (прекрасно понимая, что все солдатские письма перлюструются!) написал, мол, видел дядю Андрюшу, едем с ним в одном поезде и в одном направлении. Чувствует он себя хорошо, только сильно похудел.

Так бабушка узнала, что она еще не вдова.

Фотографии из личного архива Екатерины Андриканис.