АБСОЛЮТНАЯ ЧЕСТНОСТЬ БЫЛА ЕГО ГЛАВНОЙ ЧЕРТОЙ

100 лет со дня рождения академика Андрея Дмитриевича Сахарова.

АБСОЛЮТНАЯ ЧЕСТНОСТЬ БЫЛА ЕГО ГЛАВНОЙ ЧЕРТОЙ

21.05.2021

Фрагменты беседы Владимира Синельникова и Елены Боннэр. Москва, 2000 год. Материал для публикации подготовил Алексей Голубев. Фото: "Академик Андрей Сахаров. 1987-1989". Автор фото: Георгий Розов. Источник: МАММ / МДФ.

Владимир Синельников: Елена Георгиевна, расскажите, как Вы с Андреем Дмитриевичем познакомились?

Елена Боннэр[1]: Ой, тут имеются разночтения. Дело в том, что Андрей Дмитриевич уверяет, что он со мной познакомился в доме у Валерия Чалидзе, я сидела и что-то печатала. Действительно, быть там и что-то печатать я могла. Но то, что я тогда не заметила Сахарова, это мне кажется несколько странным. Поэтому я считаю, что мы с ним познакомились на суде в Калуге. Причем, тогда он был страшно нелюбезен со мной. Дело в том, что нам пришлось целый день стоять в зале суда. Я с кем-то из знакомых пошла и купила десяток  бутылок кефира, булки какие-то, все это мы  разложили в коридоре суда на подоконнике и кормили наших соратников. И когда Андрей Дмитриевич вышел из зала суда, я ему, как всем нашим, предложила кефир и выпечку. На что он очень резко мне ответил и отказался. Тогда я не знала, что он, оказывается, не любит холодного. Поэтому удивилась — я ему по-хорошему, а он мне вот так. Тем не менее, мы познакомились.

Владимир Синельников.: И что же дальше?

Елена Боннэр: А дальше все, как у людей. А чтобы Вас развлечь, скажу: Андрей Дмитриевич — очень неловкий ухажер. И однажды он меня (мы еще  были с ним на Вы), пригласил пообедать — в тот день я что-то ему печатала в Дом ученых. Мы пришли, сели за столик и заказали каждый сам по себе – судака. Когда официантка ушла выполнять заказ, Андрей Дмитриевич сказал: «Прости меня, я должен получить в библиотеке свои книжки». И ушел. Вскоре официантка принесла закрытую салфеткой тарелку и поставила ее на Андрюшино место. А мне принесла не судак, а какие-то котлеты. Я спрашиваю: где мой судак, а она мне говорит: судак только для академиков. После этого я Андрею сказала, давай я тебя позову в ЦДЛ, там дают всем одинаковое, если закажешь. А в Дом ученых я больше не пойду. Вот такая милая история была, ужасно дискриминационная.

Владимир Синельников: И кто же в конечном итоге съел судака?

Елена Боннэр: Мы поделились. Тут я не могу упрекнуть Андрея Дмитриевича.

Владимир Синельников: Скажите, пожалуйста, я знаю со слов Гены Жаворонкова[2], что в донесениях КГБ Вы проходили как «Лиса». Это была единственная, так сказать, кличка?

Елена Боннэр: Да, в КГБ я числилась под кличкой «Лиса». Андрей Дмитриевич — под кличкой «Аскольд». Это все написано в документах, которые мне дал Бакатин вместе с актом об уничтожении документов. И оказалось, что, судя по этим актам, Андрей Дмитриевич был прав: он всегда говорил, что на самом деле преступник № 1 — это я, а не он. На меня капал. Оказалось, что было уничтожено 300 с лишним томов с делами на меня и только 200 — на Сахарова.

Владимир Синельников: Опять дискриминация!

Елена Боннэр: Это точно.

Владимир Синельников: Скажите, а во время создания водородной бомбы, Андрей Дмитриевич, общался с Берия?

Елена Боннэр: Да, у них были нормальные отношения. Хотя Андрей очень четко где-то описал, как он в первый раз пожал эту влажную холодную руку, и какое ощущение было от нее. А свои сомнения или метания Андрей Дмитриевич очень четко выразил. Например, он написал в письме к Клавдии Вихиревой[3], своей первой жене, как он переживает смерть Сталина — этого великого человека. Потом он сам про себя писал: я не знаю, почему меня так занесло. Сам об этом написал. Про Берия он ничего такого не написал. Другое дело, что Андрей Дмитриевич всегда пытался адекватно оценить противоположную сторону. Я помню очень характерный случай. Эрнст Неизвестный опубликовал в каком-то западном журнале свои воспоминания о Брежневе, о своих контактах с начальством. И Брежнев у него выглядел таким вот дурачком. Причем, он писал не о Брежневе последних лет жизни — больном, послеинсультном, а о Брежневе времен переворота, когда он только что сместил Хрущева. И Андрей сказал: это совершенно не так. Он помнил Брежнева, когда тот курировал оборонную промышленность. Сахаров имел с ним непосредственные контакты и говорил, что Брежнев всегда очень четко, очень быстро, не вникая в технические подробности, которые ему не были нужны, схватывал суть дела и всегда очень оперативно решал вопросы, с которыми к нему обращались. Это не есть хвала Брежневу, это есть способ объективной оценки.

Академик Андрей Сахаров и Елена Боннэр. 1974 год. Источник: МАММ / МДФ (Сахаровский центр)

Мне кажется, что сегодня очень многие отклоняются от объективной оценки Сахарова. С одной стороны из него делают такого вот сусального героя,  с другой — наивного простачка, с третьей стороны — приписывают ему слова и действия, которых не было. Но история всегда подтверждается документами, дневниками, письмами. И все это только предстоит понять и изучить. В свое время все встанет на свое место, мне так кажется. Поэтому, в общем, я ничего не боюсь. И я не боюсь, что очередной  псевдожурналист будет сочинять про меня памфлеты. Я нормальный, как мне кажется, живой человек, проживший большую жизнь. У меня были и романы,  и замужество, и счастье в детях, и трудности с детьми, и любовь, и работа, и  литературный труд. Все это в комплексе. И это была моя жизнь, я от нее не отказываюсь. А интерпретировать можно ее как угодно.

Владимир Синельников: Было ли противоречие между Сахаровым-ученым и Сахаровым — правозащитником. Может быть, все-таки он даже Вам  до конца не открыл какие-то глубины своей души?

Елена Боннэр: Вы знаете, Я думаю, что Сахаров был со мной не просто стопроцентно откровенным, а абсолютно, совершенно искренним во всем. Я в этом глубоко убеждена. Но чувство раскаяния за проделанную работу у Андрея Дмитриевича не было. И это бред собачий, простите за грубые слова, когда говорят, что Сахаров занялся правозащитной деятельностью из чувства раскаяния. Это абсолютно не верно.

Владимир Синельников: Скажите, а была ли встреча Сахарова и Горбачева с глазу на глаз, и если была, то как она происходила?

Елена Боннэр: Была эта встреча. Но она была не совсем с глазу на глаз. Андрей Дмитриевич попросил у Горбачева эту встречу и ждал его  в одном из помещений, рядом с залом, где проходили заседания съезда, надеясь, что он придет один. Но он пришел с Лукьяновым. Тем не менее, Андрей Дмитриевич все спросил, что хотел у Горбачева. Дело в том, что во время первого съезда народных депутатов, циркулировало какое-то письмо, а также разные разговоры и слухи о том, что в бытность свою секретарем Ставропольского обкома Горбачев брал взятки — принимал брильянты, подарки и т.д. И Андрей считал, что он должен это выяснить лично у Горбачева, который при встрече все эти факты категорически отрицал. Кроме того, Андрея беспокоило подозрение, что Горбачев может быть как-то завязан на органы госбезопасности, и они каким-то образом манипулируют им. В общем, он расспросил Горбачева обо всем, что вызывало у него сомнения. При этом Андрей считал, что Горбачев крупная и незаурядная личность, и что России повезло, наконец, на Генерального секретаря. Одновременно у Андрея было ощущение, что Горбачев слишком медленно двигается в сторону реформ, поэтому дает возможность враждебным ему силам нанести удар по перестройке.

Владимир Синельников: Получается, что Горбачев имел возможность с глазу на глаз поговорить с человеком, который был мессией в политике.

Елена Боннэр: Насчет мессии я не знаю.

Владимир Синельников: И пришел с Лукьяновым. Ведь Горбачев мог только мечтать о такой встрече, чтобы поговорить о вещах более важных, чем брал он или нет в Ставрополье взятки от цеховиков.

Елена Боннэр: Нет, я думаю, что Горбачев этого побоялся.

Владимир Синельников: Горбачев испугался прямого разговора?

Елена Боннэр: Возможно. Абсолютная честность была главной чертой Андрея и такая вот интеллектуальная смелость реальным политикам, видимо, противопоказана.

Владимир Синельников: Скажите, правда, что против суда над КПСС больше всего возражали Андрей Дмитриевич и Вы. Это действительно так?

Елена Боннэр: Мы выступали не против суда над КПСС, а против осуждения конкретных людей на конкретные сроки и прочее. То есть мы не против суда над идеологией и над действиями партии. Но я, например, считала и считаю, что в нашей стране мы все человечески повязаны. Одни повязаны с жертвами, другие — с палачами. Вот уже три поколения или даже четыре. Сегодня мы видим, что если начать судить заново конкретных людей, не исполнителей, как это сейчас делают в Прибалтике — исполнителя надо наказать, пусть это будет условным наказанием, но необходимо, несмотря на их серьезный возраст и прочее. Но может возникнуть желание судить или ограничить в правах многих, целые поколения. То есть, мы вернемся к тому, что когда-то сделали большевики, когда ввели указ, предположим, что за врага народа отвечают и его дети после 12-летнего возраста. Ну, нельзя целые поколения делать виновными. Я, например, с одной стороны, жертва этого режима — мой отец был расстрелян. С другой стороны, мой отец был активным деятелем этого режима. Вопрос в том, как подойти конкретно к судьбе человека, а не к идеологии, к действиям партии как некоего механизма, разрушившего в конечном итоге страну.

Владимир Синельников: Но судили-то в Конституционном суде идеологию.

Елена Боннэр: А вот за Конституционный суд я выступала на все 100 процентов. И то, что наш Конституционный суд не признал преступной деятельность коммунистической партии, которая фактически была исполнительным, законодательным и судебным органом власти в стране — это ужасно.

Владимир Синельников: Плохо, что ее не запретили.

Елена Боннэр: А вот насчет «не запретили», я, думаю, это была личная ошибка Ельцина. Он этого не сделал. Потом вся эта партийная номенклатура  как-то перегруппировалась и на самом деле она сейчас вновь у власти.  И КГБ тоже.

_____________________________
1. Боннэр Елена Георгиевна (1923 — 2011) — общественный деятель, правозащитник; вторая жена академика А. Д. Сахарова; в браке с 1972 года.
2. Жаворонков Геннадий Николаевич (29 июля 1941 — 07 ноября 2006) — журналист, правозащитник. Окончил филфак МГПИ им. В.И. Ленина, Литературный институт им. А.М. Горького (семинар Льва Кассиля), аспирантуру АПН СССР. Кандидат педагогических наук. Работал в школе, колонии для несовершеннолетних правонарушителей. Затем - в редакции газет «Комсомольская правда», «Советская Россия», «Московские новости», «Общая газета». Лауреат премии Союза журналистов. Член Фонда Андрея Сахарова и Совета музея и общественного центра имени Андрея Сахарова.
3. Клавдия Алексеевна Вихирева (1919 — 1969).