Днепростроевцы

Главы из биографической рукописи режиссера-документалиста О. Подгорецкой «ЗАГЛЯНЕМ В ХХ ВЕК, ЛЁНЯ!» (посвящается внуку Леониду Кривошеину). Москва, 1977-1982 гг. Публикуется впервые.

Материалы из коллекции Московского музыкального театра "Геликон-опера" обработаны и предоставлены заведующей отделом выставочных проектов Анной Грибковой-Тхостовой.

Летом 1944 года я приехала в освобожденный Киев на год — помочь восстановлению Украинской студии кинохроники.

Осенью нам с оператором А. Ковальчуком было поручено снять для киножурнала восстановительные работы на Днепровской гидростанции имени Ленина.

Днепрогэс!..

Могучая красавица с белоснежным гребнем плотины, со сверкающими турбинами в залитом солнцем зале. Такой мы видели ее со дня рождения. Такую любили. Такой гордились. Теперь она лежала в руинах. Истерзанная. Искалеченная, Изуродованная до неузнаваемости. Изломан гребень плотины. Сквозь проломы и бреши ушли воды Днепра. Обнажились пороги. Нет больше машинного зала. Нет турбин. Зияют глубокие кратеры с обломками бетона и металлоконструкций.

Взорвав Днепрогэс, фашисты твердо рассчитывали, что она никогда больше не даст света, тепла, энергии[1]. Разрушения были поистине чудовищны. Невольно возникал вопрос: стоит ли восстанавливать, не разумнее ли строить заново?

— Нет, разумней все же восстанавливать. Это подтвердили расчеты специалистов,— рассеял наши сомнения Федор Георгиевич Логинов, начальник Днепростроя-Днепрогэс снова превратилась в Днепрострой.

От Федора Георгиевича, сорокалетнего мужчины могучего телосложения с открытым русским добрым лицом, так и веяло силой и уверенностью. В этом человеке поразительно сочетались русский широкий размах и дальновидная строгая расчетливость государственного деятеля.

Его дед строил водяные мельницы. А вот внуку довелось строить Днепрогэс в 1931 году в качестве инженера-практиканта. Кто бы мог тогда предположить, что Федору Логинову снова придется вернуться к берегам Днепра начальником восстановительных работ и заместителем министра электростанций?

Ответственность за возрождение Днепрогэса делил с Логиновым главный инженер Кандалов Иннокентий Иванович, также работавший на первом Днепрострое.

Старых днепростроевцев здесь собралось много. Что почувствовали они, увидев тяжело израненным свое детище? Боль? Гнев? — Яростное желание скорее вылечить! Они обладали большим опытом строительства гидросооружений, но не восстановления — нигде в мире не было такого опыта.

Возникавшие одна за другой сложные проблемы приходилось решать самим на ходу, в сжатые сроки, в тяжелых условиях военного времени. Не хватало механизмов, оборудования, специалистов, просто рабочих-мужчин. Из руин Днепрогэс поднимали женские руки.

Мы зафиксировали на пленке этот первый тяжелый этап. В выпуске было показано — Днепрогэс в руинах; взрывы; расчистка завалов вручную — краны не могли подойти по обломкам; работа бетонного завода; 14 новых бычков на плотине; открытие железнодорожной связи между берегами. Все это стало нам очень близким. Мы ведь переживали все радости и огорчения строителей как свои. Несмотря на возможность вернуться к своим детям в Москву, я осталась, чтобы довести кинонаблюдение на Днепрогэсе до пуска первой очереди.

Руководство Днепростроя, особенно, Логинов, высоко оценило наши хроникальные выпуски. Как только приближалось какое-нибудь важное событие на Днепрострое, Логинов давал телеграмму в Киев директору киностудии с просьбой командировать меня и оператора на стройку. Так помогали нам в течение трех с половиной лет вести непрерывную кинолетопись возрождения Днепрогэса.

Съемочная группа документального фильма «Днепрогэс». 1945-1947 гг. Фото из коллекции Музыкального театра «Геликон-опера».

В 1945 году мы сняли весенний паводок и борьбу днепростроевцев за сохранность дамбы, возведенной для защиты строительной площадки, натяжку трехпролетного моста над аванкамерой и рейс плотогонов.

О последней съемке стоит рассказать поподробнее — это бы, поистине, неповторимый рейс.

В 1946 году плотина должна была уже поднять уровень Днепра. Тогда скроются навсегда под водой пороги и поплывут по широкой реке теплоходы и мощные баржи. Упустить съемку последнего рейса лоцманов по днепровским порогам мы, конечно, не могли. И вот, договорившись обо всем в Лоцманской Каменке, на рассвете погрузили на головной плот нашу аппаратуру и тронулись вниз по Днепру. Длинный хвост плотов следовал за нами.

«Чуден Днепр при тихой погоде…», если им любоваться с берега, в тени. А если на реке? Под палящим солнцем? Весь день? — Думается, Гоголь внес бы в свое описание Днепра некоторые поправки, случись ему совершить наш рейс. От нещадного солнца укрыться некуда. Порой стремительно налетают волны, перекатываясь по бревнам плота, заливают нас выше колен. Это мы проходим через малые пороги-водовороты и стремнины, образованные скрытыми под водой камням.

Да, чуден Днепр — этого нельзя не заметить. Особенно, если пересесть в лодку — «дуб». Кувыркаясь на водяных ухабах, она так и норовит перевернуться, и мы чуть-чуть было не нырнули вместе с аппаратурой. Сняв с большого камня общий вид порога и нашего плота, мы снова пустились на «дубе» в пляс среди камней и водоворотов, пока не добрались до своего плота, показавшегося нам теперь удивительно уютным прибежищем.

Нарастающий гул возвестил о приближении самого большого днепровского порога с грозным именем Ненасытец.

По совести сказать, мы были сыты и малым. Встреча с большим казалась явным излишеством. Но ведь хроникеры должны снять все самое интересное, даже если оно опасно. Мы устремили камеру на наших лоцманов. Сильные, кряжистые деды, младшему — 60, словно срослись с бревнами плота, напоминая коненковские изваяния. Но наши «лесовички» дружно и ловко управляли бабайками — большими рулевыми веслами —, направляя плот по только им известному фарватеру. С малолетства знают лоцманы здесь все повороты, все пороги и даже отдельные камни под водой. Полвека водят они плоты по Днепру, как водили встарь их отцы, деды и прадеды. Сегодня в последний раз везут они лес по днепровским порогам. Сегодня у них последняя схватка с Ненасытцем.

Гул нарастает. Беснуется вода у каменных барьеров. Мы приближаемся к ним — к грозным стражам Ненасытца. Но лоцманы ловко направляют плот в безопасную протоку. И мы, освеженные новым душем, благополучно минуем грозный порог. Браво, лоцманы! Охранили нас от каверзы Ненасытца!

Увы!.. Каверза ждала нас … на берегу.

Здесь встречал нас уклонившийся от поездки на плоту администратор. Он схватил сумку с кассетами, виновато как-то засуетился, поскользнулся и рухнул … прямо в воду. Мы выволокли его немедленно. Но — о, ужас! — из кассетника потели струи воды. Значит, пленка подмочена? Неповторимое событие погибло для фильма?! Это чудовищно! Помрачнел кинооператор. А я горько заплакала.

К счастью, судьба сжалилась над нами. Большая часть снятого материала оказалась неповрежденной. В двухчастевом фильме «Днепрогэс возрождается» лоцманский рейс занял должное место…

На многих участках стройки работали женщины. Даже главного взрывника — днепровского «громовержца» — звали Настей Баландиной. Это была очень привлекательная, высокая, стройная женщина. Ежедневно спозаранку она стремительно бежала по отвесным уступам каменного карьера, на ходу поджигая один за другим десятки бикфордовых шнуров. Через секунды сверкал огонь, гремели взрывы, с грохотом обрушивались, раскалываясь, каменные глыбы. Это была утренняя побудка Днепростроя.

Взрывы гремели и днем и вечером. Взрывники много работали на плотине. Разбитые бычки нужно было удалять. Приходилось делать очень точные расчеты, чтобы не повредить взрывом здоровые бычки и не загромоздить проход на плотине. Настя Баландина была мастером своего дела, опытным специалистом.

Но сотни женщин, прибывших сюда в большинстве из колхозов, не имели никакого опыта, никакой строительной профессии. Овладевать непривычной специальностью им приходилось в самые сжатые сроки, не предусмотренные никакими учебными планами.

Не знаю, сколько времени ушло на учебу молодых арматурщиц, Но бригадой во главе с Таей Черемискиной гордилась вся стройка. Маленькие, худенькие комсомолки, больше похожие на подростков, чем на девушек — самой старшей было 18 лет — ловко, проворно гнули на станке металлические прутья, готовили арматуру для нового трехпролетного моста. Девушки жили дружно — вместе работали, учились, ходили в клуб. Вместе дали слово не покидать Днепрострой до конца строительства.

Мы сняли этих трогательных девчат за работой.

А потом, когда открылось движение по мосту, бригада Таи Черемискиной по праву ехала на первом грузовике, распевая песни. И это тоже было зафиксировано на пленку. Но хотелось еще снять интервью бригадира.

Съемка была поручена оператору — я была в то время занята в Киеве.

Съемочная группа документального фильма «Днепрогэс» (1947). На фото (слева направо): главный оператор Исаак Кацман, режиссёр и автор текста Мануэль Большинцов, режиссёр Ольга Подгорецкая, редактор М. Розовский. Фото из коллекции Музыкального театра «Геликон-опера».

Сначала Тая отказалась — не умеет она речи говорить. Кинооператор настоял. Девушка конфузилась, запиналась. Шесть дублей записал оператор, пока не добился довольно гладкого выступления Таи. Однако, когда я хотела вставить этот дубль в наш фильм, работавший со мной кинодраматург Мануэль Владимирович Большинцов предложил использовать первый, самый шероховатый вариант. Вот как выглядел и звучал этот эпизод в нашем фильме «Днепрогэс».

В кадре Тая Черемискина работает. Диктор говорит: «Одна из многих — Тая Черемискина. Наш оператор попросил ее рассказать о себе и о своей бригаде»,— и тихо добавляет: «Предупреждаем, она очень смущается». Тая неуверенно начинала свою речь и вскоре сбивалась. «Доскажем за нее»,— любезно приходил на помощь диктор. И вот, то, что казалось нам недостатком, отсутствие ораторских навыков, стало характерной чертой скромной, застенчивой девушки.

К киногруппе Днепрострой прикрепил двух сильных девчат, чтобы они помогали носить кассетники, подсветы и другое наше имущество. Тревожась, как бы по неопытности они не повредили аппаратуру, кинооператор решил прочесть им краткую лекцию, не лишенную красноречия и… буйной фантазии. Вычислив в поистине фантастических цифрах стоимость кинооборудования, он подчеркнул, что сверхдрагоценный киноаппарат куплен за границей. Приобрести такой сейчас в военное время невозможно — он представляет собой грозное оружие. Оператор говорил громко, почти кричал, а картавое РРР звучало особенно устрашающе: «Выведение же оружия из строя равносильно диверсии. А что полагается диверсантам в военное время?» — грозно спрашивал он у оробевших девчат и отвечал неожиданно: «Рррревтрибунал!»

Девушки не смогли оценить юмора оратора и все приняли за чистую монету. Одна даже просила отдел кадров направить ее на другую работу. Отныне девушки так бережно обращались с аппаратурой, будто она была сделана из хрусталя.

Однако новое испытание было еще впереди.

От гостиницы до стройки — полтора километра. Аппаратуру подвозили на подводе. Две лошади, испугавшись чего-то, понесли, и возница удержать не смог. Ошалело неслись лошади вниз к Днепру, сотрясалась, дребезжа, подвода. Но девчата крепко держали драгоценные кассетники и футляры. Уже возница спрыгнул с лошади, за ним, не выдержав, соскочил и ассистент оператора, а девушки остались на посту вместе с оператором.

На крутом повороте подводу занесло и опрокинуло. Лошади помчались дальше, волоча громыхавшую, опустевшую повозку.

Прибежав на место аварии, я увидела, что оператор и девушки живы, не искалечены. Конечно, они получили ушибы, но не это их тревожило. Потирая места ушибов и охая, они ползали по траве, озабоченно разыскивая выпавшие из разбитого футляра оправы и другие мелкие принадлежности. Потери оказались незначительными. Аппаратура почти не пострадала. И девушки услышали высочайшую похвалу из уст своего шефа, кинооператора Кацмана:

— Молодцы, девчата! Ревтрибунал отменяется!..

Одной из главных героинь нашего фильма должна была стать Поля Шило — девятнадцатилетняя белокурая красивая украинская дивчина, чья бригада бетонщиц давала лучшие показатели на стройке. Но Поля Шило категорически не желала сниматься. В нашей практике такие огорчительные случаи бывают. Как, впрочем, и другие малоприятные случаи, когда рвутся сниматься люди, совсем для задуманного фильма не нужные.

Мы долго уговаривали Полю Шило и так и сяк. Кинооператор особенно напирал на то, что, когда фильм выйдет на экраны, от женихов отбою не будет. Ничего не помогало. Пришлось просить помощи у секретаря комитета комсомола. Только ему и раскрыла Поля свои подозрения. Она считала, что наша съемка лишит первенства ее бригаду. Съемка отвлекает, снижает результат трудового дня. Таким образом, мы, хроникеры, поможем выдвинуться вперед соревнующейся с Полей бригадой Паши Коробовой.

Секретарь категорически отверг подозрение в злом умысле киногруппы, ведь Пашу Коробову тоже снимают, и объяснил Поле истинную цель нашей работы. Как комсомолка, Шило должна помогать киногруппе, а не срывать ее работу. Поля подчинилась комсомольской дисциплине, но не скоро преодолела свою неприязнь к киносъемке.

— Поля, подвинься из тени чуть-чуть на солнце,— просит оператор.

— Это чтоб мне свет застил бадью?— кричит Поля. — Да пропадите вы пропадом со своей съемкой!

Гораздо позже, в 1947 году, Поля приехала в Киев в качестве делегата съезда комсомола Украины. Я пригласила ее в студию и показала снятый материал. Реакция была поразительной. Поля изумленно вскрикивала, смеялась, хлопала в ладоши, вдруг неожиданно всплакнула, увидев свою мать в родном селе, снова заулыбалась знакомым девчатам, громко называя их по именам, смолкала при виде разрушений и восторженными восклицаниями встретила финал. Раскрасневшаяся от волнения Поля тут же в зале дала торжественное обещание — отныне всегда помогать «киносъемщикам», где бы она их ни встретила. Так мы одержали победу над Полей Шило…

… А нас победил инженер Мещеряков.

Как Поля сначала всячески стремилась избавиться от киногруппы, так и киногруппа старательно избегала встреч с инженером Мещеряковым. Он хотел, чтобы мы снимали. Мы не хотели, хотя понимали прогрессивность его метода восстановления бычков.

Разбитые взрывом бычки обычно удаляли и возводили на их месте новые. А как быть с бычками. Целыми на вид, но имеющими трещины? Вода ведь шутить не любит. Тоже взрывать? Отнимет много времени и денег такая хирургия.

И вот разработан новый, так сказать, терапевтический способ — лечить трещины бетона цементацией под давлением. И Мещеряков успешно применяет его на плотине Днепростроя. Все хорошо, но только не для кино. От неподвижных пневматических приборов тянутся к бычкам резиновые шланги. Вот и все. А что происходит в этих шлангах и в бычках, не видно. Что же тут снимать? Мы предпочитали в то время фиксировать работу подъемных кранов.

Но чтобы снимать их сверху, нужно идти на плотину, а там не избежать опасной встречи. Инженер Мещеряков неотвратимо приближается к нам. Сверкая огромными стеклами очков, оглядывает нас и кинокамеру, нацеленную на краны. «Снимаете?» — вежливо осведомляется он.— «Как видите»,— сухо отвечает Кацман. — «Опять краны?» — горькая усмешка обнажает ослепительно белые зубы инженера. — «Да, краны», — с вызовом говорю я. — «Снимаем технику, помогающую людям». — «Ну, техника эта довольно старая», — с улыбкой возражает Мещеряков, ослепляя меня сиянием стеол и зубов. — «Вам надо в фильме новую показать, ту, что позволяет ускорить восстановление разрушенных бетонных сооружений, передать опыт применения эффективного метода цементации под давлением».

— А что показывать на пленке? — вскипаем мы от возмущения. — Неподвижные приборы? Шланги? Бычки? Никакого процесса — мертвая фотография. А мультипликация с подробным объяснением — не наше дело. Мы — не техфильм!

Мещеряков горестно вздохнул и вдруг неожиданно предложил написать для нас сценарий о цементации трещин. На другой день мы его читали. Но, кроме «вздрагивающих шлангов», подвергшихся безжалостному осмеянию, не нашли в сценарии никаких изобразительных средств для раскрытия процессов. Казалось бы, теперь уже явно безнадежно браться за эту тему.

Но, как ни странно, именно тогда меня охватило мучительно желание преодолеть сопротивление материала. Неужели не найдем изобразительного решения и прогрессивный метод останется за экраном?

В этих размышлениях заглянула я как-то в лабораторию испытания бетона и заметила, как зажатый прессом бетонный кубик треснул от давления. Эврика! Здесь можно снять все то, что не видно на плотине! И объяснить зрителю эту операцию можно очень просто: треснувшие бычки пломбируют цементом так же, как человеческие зубы. Это была, конечно, победа страстно заинтересованного инженера Мещерякова…

В 1946 году плотина была полностью восстановлена. Оставалось только закрыть донные отверстия — это очень большие дыры, 5х5 метров, пробитые насквозь в нижней части плотины. Закрывали их обычно щитами-хлопушками. Опускали лебедками с плотины до отметки, затем щит захлопывался, подобно дверце мышеловки. Сила течения плотно прижимала его к донному отверстию. И тогда с другой стороны плотины приходили к этому донному бетонщики, чтобы закрыть его наглухо.

Однажды опущенный вниз щит не захлопнулся, что-то ему мешало, может быть, обломки, сброшенные взрывом на дно. На Днепрострое объявили открытый конкурс на новую модель щита. В те дни в столовых можно было видеть монтажников, электриков, бетонщиков, плотников, сооружающих из вилок и ножей модели нового щита и горячо обсуждающих все варианты. Появились чертежи на песчаных дорожках. А кто-то, сидя на лавочке, демонстрировал свою оригинальную конструкцию на спичечном коробке. Автор высовывал из коробка одну за другой спички, упиравшиеся в небольшой камушек на скамье…

И новый щит вскоре появился. Именно со свободным выдвижением из рамы шторок, описывающих контур подводного препятствия. Такой щит условно закрывал одно за другим донные отверстия.

В декабре осталось последнее донное. И тут случилось несчастье — щит неожиданно перекосило. В углу донного образовалась большая брешь. В это единственное окно плотины бешено рвался Днепр…

Осторожно подходили к нему водолазы — страшная сила течения могла втянуть их в донное. Они пытались закрыть брешь кляпами из мешков с песком, но тщетно — яростная сила реки сметала все преграды. Положение становилось очень серьезным. Нависла угроза срыва пуска Днепрогэс.

Вот тогда и появились в парткомитете два инженера. Первый, Болеслав Данилович, стремительный, веселый в работе и на досуге, хороший гитарист, словом, душа общества. Второй, Александр Поляков, полная противоположность: застенчив, часто конфузится, покрываясь девичьим румянцем, но обладает глубоким басом; очень деятелен, увлеченно работает и мало говорит.

Инженеры пришли предложить свой, очень дерзкий вариант укрощения донного: проникнуть в донное со стороны вырывающегося из плотины потока, воздвигнуть на пути воды баррикаду из мешков с песком, а затем отвести воду в трубы.

Отчаянно рискованная операция! Разрешить выполнять ее можно было только добровольцам.

И они нашлись.

С инженерами пошли в донное прораб Хохлов и слесарь Сиренко. Другие добровольцы остались дежурить, чтобы сменить товарищей, если с ними что-нибудь случится.

Спустившись с плотины, четыре смельчака по колено в ледяной воде — стоял декабрь — направились к месту аварии. Они знали, с какрой силой давит Днепр на щит. Стоит ему отойти хоть на малость, и сюда ворвется бушующий поток, раздавит и сбросит в пучину. Долгие часы шла неравная схватка людей со стихией. Они бросали мешки с песком. Вода прорывала преграду, заливая смельчаков. И все начиналось сначала. Были моменты, когда, захлебнувшись, они приходили в отчаяние. Но с тем большей яростью бросались затем в новую атаку и прикрывали собственными телами течь в баррикаде…

«Их было четверо», — говорит диктор в нашем фильме. «Пятым был наш оператор. Он все это снимал». — Нужно, конечно, добавить, что шестым был осветитель, который по колено в ледяной воде управлял нашими «пятисотками».

Борьба со стихией кончилась победой человека.

Днепростроевцы усмирили воду. Это был последний бунт Днепра. Теперь ничто не могло помешать пуску первой очереди Днепрогэс. Он состоялся в декабре 1947 года.

В конце это же года мы сдали Калатозову, который тогда был заместителем министра кинематографии, фильм «Днепрогэс», объемом в 4 части — 40 минут. За этими десятками минут скрывались три с половиной года наблюдений.

Метод длительного наблюдения теперь редко применяется. И это достойно глубокого сожаления, ибо обедняет возможности документальной киноповести.

Работа над фильмом «Днепрогэс» вооружила меня хорошим опытом, обогатила не только интересными наблюдениями и встречами, но и оказала большое влияние на дальнейшую мою творческую практику.

Большую роль сыграл тут кинодраматург Мануэль Владимирович Большинцов, научивший меня уважать подлинную документальность, не нуждающуюся в заимствовании чуждых ей приемов. Жаль, что в фильме еще сохранились остатки таких заимствований. Большинцов предлагал больше доверять зрителю, его способности соучаствовать в процессе исследования действительности, дополнять своим воображением увиденное…

Вот характерный пример проявления такого доверия.

Я расстроилась, что оператору не удалось по моей просьбе  снять сухие донные отверстия до того, как появившаяся вода Днепра хлынула через них водопадом. А мне очень важно было показать масштабы донных. Большинцов предложил довериться зрителю и написал такой комментарий: «Мы не можем показать донные отверстия, они сейчас под водой, но послушайте, как ревет Днепр, прорываясь через эти узкие ворота». Право, шум водопадов говорил зрителю гораздо больше о масштабе. Чем планы сухих отверстий.

Благодаря работе на Украине, мне удалось встретиться и с Александром Петровичем Довженко.

Мы с оператором А. Ковальчуком снимали в 1944 году сюжет для украинского журнала о женщинах колхоза на Черниговщине.

Трудно было не заметить, что златовласая председательница колхоза была наполнена каким-то особым счастливым волнением. Два дня тому назад домой на побывку с фронта к ней приехал муж после трехлетней разлуки. И я решила, нарушая строгие каноны хроники, восстановить это событие точно так, как оно было, снять без всяких репетиций[2].

Результат превзошел самые лучшие ожидания.

Реакция была еще настолько сильна, что молодая женщина бежала навстречу, чуть не задыхаясь, широко размахивая руками, словно крыльями, и едва не сбила с ног своего лейтенанта. А снятые крупным планом лица молодых супругов излучали такое счастье, что, увидев их на экране, режиссер Марк Донской хотел взять себе, видимо, на показ актерам. Но мы не дали ему, а послали в Москву как сюжет для журнала. Увидев его, Довженко поместил этот эпизод в свою документальную киноленту «Победа на Правобережной Украине» также, как и другой фрагмент о прозревшем после долгой слепоты от тяжелого ранения лейтенанте.

И вот мы встретились с Александром Петровичем в Московском Доме Кино, и он спросил, как мне удалось добиться такого результата? Я ответила, что дело не во мне, а в той силе чувства, которая не могла исчерпаться за два дня. Довженко спросил, над чем я собираюсь работать, и, узнав о Днепрострое, посоветовал снять и небольшую украинскую речку, понаблюдать за жизнью на ее берегах, за ребятишками, рыболовами, молодыми и старыми людьми, снять фильм неторопливый, раздумчивый.

К сожалению, этот совет реализовать мне не пришлось.

С А. П. Довженко я встретилась еще раз, пригласив его посмотреть только что смонтированный мной и Мазрухо фильм о кубанцах. Мы мечтали, чтобы мастер написал к фильму текст. Довженко очень доброжелательно отнесся к показанному, что-то похвалил, что-то посоветовал, но писать текст отказался за неимением времени.

____________________________
1. 18 августа 1941 года, после прорыва немецких войск в районе Запорожья, плотина ДнепроГЭСа была взорвана по распоряжению Сталина. Разрушенная часть плотины была восстановлена немецкими строительными частями. Осенью 1943 года при отступлении немцев плотина Днепрогэса снова была взорвана. (Источник: Куманёв Г. А. М. Г. Первухин // Говорят сталинские наркомы. — Смоленск: Русич, 2005)

2. В то время восстановление факта считалось на хронике грубым нарушением документальности и лишь после фильма «Нефтяники Каспия» Р. Кармена оно получило «право гражданства». (Прим. автора)