Опубликовано: Катанян В.В. «Лоскутное одеяло» (Про всё) (изд.: — М.; «Вагриус»; 2001 год). Фото: "VI Всемирный фестиваль молодёжи и студентов. Проходил с 28 июля по 11 августа 1957 года в Москве. Участники фестиваля на стадионе «Лужники»". Автор фото: Иван Шагин. Источник: МАММ / МДФ.
24 февраля. В феврале переименовали Кабарду в Кабардино-Балкарию. По этому поводу была масса волнений из-за картины, но кончилось все вводной надписью.
У Ирки Чистяковой рак. Был у нее в больнице, держится молодцом.
Смотрел выставку молодого художника, выпускника-ленинградца, Глазунова. Очень и очень своеобразно. Великолепные портреты.
Интересная выставка работ Эйзенштейна в ЦДРИ. Какой великолепный рисовальщик, выразителен до предела.
С 9 по 28 апреля был в турпоездке — Румыния-Болгария.
18 июня. На той неделе снимал для фильма "Сергей Эйзенштейн" рассказ Григория Александрова о съемках в Мексике с Сергеем Михайловичем. Дело было у него на даче, которая меня поразила роскошью и вкусом убранства. У нас таких дач не строят. Это вилла по голливудскому образцу. Выход из обширного холла прямо на аккуратно подстриженную лужайку, это как бы продолжение пола никакого крыльца. На лужайке Любовь Орлова что-то ворошила оранжевыми пластмассовыми граблями — мы таких отродясь не видали. В окнах между рамами, на стеклянных полочках, как в горке, стояла красивая посуда. В кабинете Александрова на втором этаже среди всяких редкостей в рамку вставлена детская книжечка Льва Толстого. На ней - надпись: "Дорогой Любочке от Льва Толстого". И дата.
Когда Любовь Петровна была малюткой, к ним в дом ходил Лев Толстой, и родители попросили его надписать девочке книжку.
После съемки Любовь Петровна пригласила нас к столу, мы пили чай с маленькими красивыми бутербродами, которые она сделала сама. Среди общего разговора Григорий Васильевич явно для нас обратился к Орловой (он ее звал Чарли, и они были на "вы"):
— Чарли, как вчера прошел концерт? Что вы пели?
— Романсы. И, конечно, классику.
Я подумал — интересно, что? Гаданье Марфы или арию Далилы? И Любовь Петровна внесла ясность:
— Тики-тики-ду!
Иного и быть не могло.
8 сентября. Только что вернулся из Киева, где закончилась эпопея «В Москве фестивальной». О Всемирном фестивале молодежи и студентов в Москве. На студии делали несколько картин. Кармен снимал для синерамы, Слуцкий — полнометражный, Дербышева — об искусстве на фестивале, Ованесова — о чем-то детском, сюжеты в «Новостях» — словом, вся студия работала только на это. Мне же поручили сделать пятичастевый фильм на английском языке (!) с тем, чтобы копии вручить нескольким делегациям перед их отъездом. Таким образом и снимать, и монтировать, и озвучивать нужно было во время фестиваля, причем включить и закрытие. Так пожелал Комсомол. Он и будет вручать подарок делегациям.
Взяться за это можно было только по молодости лет, моей выносливости и легкомыслию, ибо в случае провала мне головы не снести бы. Операторов дали первоклассных — Ошуркова и Русанова, иногда они подключали еще кого-нибудь. Свет, звук, переводчики, редактор Немковская, звукооформитель — неотказная Заира Алимова. Текст (Веня Горохов) сочинялся часто во время озвучания ночью, тут же переводился и нигде не утверждался — невиданное в нашей практике.
Работа шла так: с утра все съемочные группы смотрели программу: где, что и кто — а мероприятия шли по всему городу, как на натуре, так и в залах, до поздней ночи — намечали кто куда едет и разъезжались в 8 утра. Иногда возникали трения, все хотели снимать самое интересное, но мне конкуренция не мешала, ибо я снимал для зарубежных зрителей. Очень нервно вела себя Ованесова, она постоянно зловещим шепотом говорила на летучках: "Воруют. Мысли воруют", — это когда кто-нибудь ехал на тот же объект, что и она. (Например, велогонки.) Михаилу Слуцкому надоели эти ее штучки, и он воскликнул: "Какие мысли? Ты что, Флобер, что ли?" А узнав, что кто-то тоже будет снимать открытие памятника Зое Космодемьянской, она зарыдала и воскликнула: "Это я, я придумала!" — "Что именно ты придумала? Саму Зою или памятник ей?" — "Все!" Вот так проходили летучки — и смех и грех.
В первую половину дня я со своими операторами ездил снимать в три-четыре места. Затем мчался на студию, где ассистенты показывали мне материал, снятый накануне, я его вчерне монтировал, отдавал текстовику и редактору, сам уезжал еще на какой-нибудь объект.
Часов в 20 возвращался, смотрел сделанное, окончательно монтировал, уточнял текст и отдавал переводчикам, на музыку и в негативную монтажную для переписи номеров планов. Счастье, что картина была черно-белая и все моментально проявляли и печатали.
Часов с 23 до 2 ночи я мог прерваться — мне разрешили спать на диване у замдиректора в кабинете. В два ночи начиналось озвучание, и с 5 утра до 8 меня отвозили домой принять душ и переодеться.
Конечно, дело шло не так гладко, все время бывали накладки, путаницы и срывы. Тем не менее через день после закрытия фестиваля картина была готова! И меня тут же послали в Киев под ручку с ЦК ВЛКСМ — дарить руководителям делегаций копии. Они поехали туда смотреть Киев. Картина им очень понравилась — я еще следил за тем, чтобы каждая делегация (что-то около 130) была показана или хотя бы названа, иначе были бы обиды и мне не поздоровилось. Все они сердечно обнимались с комсомольцами, а в мою сторону даже не взглянули. Я же мечтал об одном — подняться наверх в номер и спать сутки, не просыпаясь. Что мне наконец и удалось. Такова схема. А что же запомнилось?
Первый день, наверно, не забуду никогда. До этого я не видел ничего подобного. Наш открытый "ЗИЛ", где сидели операторы и мы с Немковской, стоял наизготове у начала проспекта Мира —если смотреть от ВСХВ. Там выстроились украшенные грузовики с участниками «шествия на колесах». А на тротуарах, крышах и всех балконах по всему проспекту, Садовой и Пироговке до входа на стадион в Лужниках — это километры! — стояли толпы москвичей с цветами, флажками, нарядные, возбужденные. Как только машины двинулись — все закричали, замахали, запели, заиграли оркестры, люди кидали в машины цветы, пускали воздушные шары, протягивали руки, обменивались рукопожатиями...
Шествие длилось два часа, и все два часа нас сопровождал этот радостный, непрекращающийся, ликующий крик. У многих на глазах были слезы — и в толпе и на машинах, — и это удалось снять. Никто такого не ожидал, мы были потрясены. Когда наша машина сворачивала на параллельные улицы, чтобы догнать кого-то, кого не успели снять, то мы оказывались на абсолютно пустых улицах, без единого прохожего среди бела дня: кто не вышел приветствовать шествие, тот сидел у своих КВН.
А когда мы заворачивали с проспекта Мира на Садовую, у нас на глазах стал трескаться двухэтажный дом — под тяжестью стоящих на крыше людей. Дом медленно оседал, и люди успели спастись, но крику было много, хотя шествие и не остановилось. Это был Щербаковский универмаг. Вообще-то было страшно, хотя обошлось без жертв. Потом магазин выглядел так, словно в него швырнули бомбу.
Затем на стадионе в Лужниках были парад участников и физкультурные выступления, это уже было обычнее. Во время парада мы сняли делегата из Африки, который приехал один-одинешенек и нес флаг своей страны.
Всех нас поражало, как непринужденно вели себя гости — ходили обнявшись и целовались прямо посередь тротуара. Девушки в брючках — невиданно. Джинсы мы тогда узрели впервые. Мне в прошлом году отец привез джинсы из Парижа и сказал, что в них ходят все молодые, но я не решался быть первым в Москве, да еще работая на правительственной студии. А тут увидел их на многих иностранцах и тоже надел, чем вызвал шок у замдиректора Шумова, который следил за нравственностью и целомудрием своих подчиненных... Кстати, о брюках. В последнее время ведется борьба с узкими брюками и восхваляются широкие, которые раздуваются, как паруса. А тут понаехала масса народу — все сплошь в узких, и наша пропаганда поутихла, и теперь ребята на студии храбро ходят в узких, не опасаясь, что их вызовут на бюро комсомола.
Многое увидели впервые: и негров, которые ходили в пестрых тканях, словно в занавесках; и голландцев, которые танцевали на Манежной в сабо, страшный стоял грохот; и англичанок, которые показали в Колонном бальные танцы в пене нейлоновых юбок, а волосы у них были подкрашены в розовое или в голубое, под цвет платья; и живопись абстракционистов на выставке в ЦПКиО... И еще впервые я увидел Шелепина. Дело в том, что дирекция решила, что все части должен посмотреть ЦК ВЛКСМ, прежде чем озвучивать. И решил смотреть сам Шелепин. Дирекция струхнула, и послали меня одного на заклание. Зарядили изображение первой части, еще не озвученное. Вошел, не здороваясь, мрачный Шелепин с кем-то, сел, я сел позади и стал читать текст под изображение. Он сразу меня прервал:
— А где музыка?
— Это еще не озвучено. Дирекция просит просмотреть изображение с текстом, не нужно ли чего изменить или добавить?
В ответ он поднялся и, ни слова не говоря, ушел. За ним свита. И я уехал, не солоно показавши. Дирекция решила — будь что будет.
У меня был пропуск на все представления в театрах. Приехала Чилийская пантомима, про которую сказали, что надо обязательно посмотреть. Я подговорил Элика и Зою пойти прорваться, я со своим пропуском помогу. Это было в Центральном детском театре. В дверях давка, толпа, я прохожу и уговариваю контролерш: "Ну пожалуйста, вы же смотрели "Карнавальную ночь", это режиссер с женой..."
— Какую ночь, о чем вы говорите? Проходите, видите, какая толпа!
— Ну вы же помните, там такая песенка: "Пять минут, пять минут"...
Зоя потом говорит: "Мы смотрим — в дверях давка, Васька упрашивает билетерш, они огрызаются, потом он встал в позу, руки в боки и что-то запел. Вокруг свалка — что это с ним? Но билетерши рассмеялись и пропустили нас".
Пел я не зря: пантомима оказалась замечательной. Особенно одна, где дети наблюдают, как вешают преступника. И, играючи, повторяют действия взрослых, но повторяют всерьез...
Интересно, как будет смотреться фильм годы спустя? Наверно, то, чему мы здесь поражаемся, станет нормой, и фильм будет вызывать в лучшем случае ухмылку.
P.S. 1997. С тех пор "В Москве фестивальной" я не видел, не знаю, как он смотрится нынче. Куски из него я иногда вижу по ТВ в каких-то передачах... А Шелепин как ушел тогда из зала, так я его больше никогда и не видел.
[5 декабря. Открылся Дом кино. Меня приняли в Союз кинематографистов. Сейчас заседаю в новогодней комиссии.]