СНОВА ВОЙНА

"Как в кино. Записки кинохроникера" (1988)

СНОВА ВОЙНА

25.07.2020


Автор:
Н. Лыткин

Лыткин Николай Александрович (6 (19) августа 1910 — 27 сентября 1991) — оператор-документалист. Заслуженный деятель искусств РСФСР (1988). 

Опубликовано: «Незаконченное прошлое: из жизни кинематографистов» Н. Лыткин "Как в кино. Записки кинохроникера") (изд.: – М.; Современник; 1988). Фото: "Капитан Николай Лыткин со своим спецотрядом, вооруженным советско–американскими самодельными киноавтоматами". Фото из архива В.И. Фомина.

За время, пока я находился в Англии и Соединенных Штатах[1], положение на фронтах заметно изменилось. Сталинградская битва повернула движение войны на запад, но еще предстояло много боев и сражений.

Калининский фронт был на том же месте. Я возвратился в ту же фронтовую группу. Рассказы мои о загранице все слушали с большим интересом, а хозяйка дома, где размещалась наша база, сказала:

— Ну, теперь вам уж будет что вспомнить на том свете.

Ни я, ни те, кто меня тогда слушал, и не представляли, что самые-то необычайные приключения ждут меня еще впереди.

Новым начальником киногруппы стал один из студийных администраторов. Не успел я осмотреться, как начальник объявил, что есть указание выделить одного оператора в распоряжение командующего фронтом. Мы прибыли с ним на командный пункт, где он представил меня генералу армии А. И. Еременко.

Командующий фронтом, герой гражданской войны, был доброй души человек. Не знаю, записаны ли его рассказы, как он с автоматом в руках отстреливался от немцев на улицах Сталинграда. Он любил поэзию, говорили, что сам пишет стихи.

Начал я с того, что снял беседу командующего с молодыми солдатами и пробу щей из походной кухни, а закончив съемки, решил выбраться из оврага, где был замаскирован командный пункт фронта, и возвратиться на нашу базу. Меня предупредили, что назавтра предстоит важная съемка.

Рано утром два «виллиса» отправились в путь. На первом был командующий, на втором его охрана и я. Машины мчались с огромной скоростью по бездорожью. Куда? С трудом держусь на железном сиденье, прижимая к груди «Аймо». От толчков и тряски болят бока. Часа через три остановились на контрольном пункте, потом подъехали к разбитой деревне. Входя в уцелевший домик, командующий сказал мне:

— Вас вызовут, ждите.

Среди сидевших в кустах вижу фотокорреспондента. Знакомимся — Борис Вдовенко, его я знаю по «Известиям». Пытаюсь понять, что здесь происходит, и вдруг вижу Берию в стороне у машины. Догадываюсь — здесь Сталин. Это было 5 августа 1943 года около Ржева в селе Хорошево.

Наверное, именно эту съемку и имели в виду, когда меня выделили в распоряжение командующего фронтом.

По шоссе двигались машины, шли какие-то люди, и никто не подозревал, что вот в этом маленьком домике находится сам Сталин. Начинаю различать охрану, незаметную на первый взгляд. Светит солнце, за домиком лежит подбитый танк — вот и фон! Время идет. Эх, была не была! Я встаю, беру «Аймо», иду к домику.

— Я прибыл с командующим фронтом, я кинооператор.

— Вам сказано, что вас вызовут, сидите и ждите!

Возвращаюсь в кусты. Борис Вдовенко говорит, что со съемкой ничего не выйдет.

Солнце светит, время идет. Но вот возникло движение. Заработали моторы машин. Одна из них, «эмка», с двумя ведущими осями, подошла вплотную к дверям домика. Кто сел в машину, мы не видим.

Машины уезжают, а мы с Вдовенко остаемся. Недолго думая, я влезаю на какой-то «виллис» и кричу шоферу: «Гони!»

Мы с Вдовенко догнали колонну, как вдруг с задней машины охранники стали махать нам ручным пулеметом, да так выразительно, что мы остановились, развернулись и опять оказались у того же домика, где, как позднее стало известно, Сталин действительно совещался с командующими фронтами.

Снимаю для кинолетописи этот домик.

Возвратился генерал армии. Наверное, никто никогда таким тоном не упрекал командующего фронтом, как я, кинооператор с капитанскими погонами.

Мой голос срывался, я кричал, что история не простит того, что я не снял Сталина. Вижу, он с пониманием относится к огорчению кинохроникера. Опустив голову, он тихо сказал:

— Товарищь Сталин не согласился сниматься потому, что не был одет в маршальскую форму.

Понимаю, что мои попытки снять Сталина были, конечно, безрассудны. Но кто знал, что потом все это обернется страшным для того времени слухом: «Лыткин не снял на фронте Сталина и за это попал в штрафную роту».

На командном пункте мне нечего было больше делать. Побывав на «базе», я направился ближе к  передовой.

В деревне располагалась. полевая почта. У меня и раньше возникало желание снять, показать, что такое полевая почта. Тут мне повезло. Рассказали, что совсем недавно через эту почту на имя одного старшины за короткое время пришло более тысячи писем. Это случилось после радиопередачи о герое, гвардии старшине Афанасии Антипине. Между прочим, там говорилось, что в последнее время старшина загрустил. Ему перестала писать любимая девушка. Был указан и номер его полевой почты. И вот на имя Афанасия Антипина посыпались письма — десятки, сотни, чуть ли не каждый день. Удивление старшины сменилось недоверием, ему казалось, что его разыгрывают. Показав работу почты, я разыскал и часть, где служил Афанасий Антипин. Старшина с друзьями раскладывали на плащ-палатке огромное количество девичьих фотографий. Боевые товарищи Антипина помогали ему справляться с такой перепиской. Кто знает, может, там решалась и чья-нибудь судьба, да и не одна. Эти съемки вошли в документальный фильм «Комсомольцы», выпуск 1943 года.

Неожиданно знакомлюсь с фотокорреспондентом «Правды» Михаилом Калашниковым. Это был высокий, скромный, интеллигентный человек, несколько медлительный, никак не похожий на юрких фоторепортеров, обычно вызывающих улыбки у публики.

Невдалеке постреливала артиллерия. Дело было к вечеру, саперы восстанавливали мост после бомбежки. Я пригласил озябшего Калашникова переночевать в свою машину. Это была та самая полуторка с крытым кузовом, внутренность которого напоминала двухместное купе спального вагона.

Моего напарника в тот раз не было, а шофер, он же и повар, спал у себя в кабине. Кругом было картофельное поле. Накопав картошки, мы хорошо поужинали и, конечно, разговорились.

Меня очень интересовала поездка Калашникова в Берлин незадолго до войны на переговоры Молотова и Риббентропа. Жалею, что не записал его рассказы.

Но кто знал, что через месяц он погибнет на Южном фронте, под Киевом.

Поездка в Берлин готовилась секретно. За сутки до отъезда у Калашникова украли специально сшитый ему костюм. Новый костюм сшили за одну ночь.

На перроне Белорусского вокзала готовился к отходу специальный поезд. Фоторепортеры вздыхали: ах, если бы и нам туда поехать. Калашников сказал: «А я еду». У всех вытянулись лица от изумления, когда он действительно вошел в вагон.

О том, как шли переговоры, тогда подробно сообщалось в газетах. Калашникову было трудно снимать, у него не было вспышки-«блица». Приходилось угадывать моменты, и снимать с выдержкой на «тик-так». Фотографии в «Правде» были отличные. 

— После каждого приема,— рассказывал Калашников, — едва уходили официальные лица, я видел, как охрана набрасывалась на еду, пожирая ее и пряча в карманы. В Берлине был голод.

Рано утром мы распрощались. Калашников уехал, взяв с собой маленький узелок картошки.

Меня не покидает одна мысль: хочется снять что-то необычное, заметное и этим как бы компенсировать то время, которое я провел в Англии и Америке.

Вдохновлял и пример операторов Ивана Панова и Зиновия Фельдмана. Они решили, по их словам, «пострадать с народом», решили проследить судьбу одного солдата в штрафной роте.

Рано утром они снимают митинг перед боем. Задача — взять деревню. Панов снимает крупные планы «своего» солдата. Кончилась артподготовка, солдаты вылезли из щелей, пошли вперед. Панов и Фельдман с ними. Наш солдат не обращает внимания на киносъемку. Вот взяли в плен немца-радиста. Вдруг осколок снаряда смертельно ранит этого солдата. Операторы снимают, как ему оказывают помощь. Последние слова умирающего:

— А в Туле меня увидят?

— Увидят, увидят.

Операторы сняли и похороны этого солдата, а когда узнали, что весь взвод представлен к награде, написали в Москву, на студию, чтобы сняли, как в Туле будут вручать орден Отечественной войны семье этого погибшего солдата.

Больших событий тогда на нашем участке фронта не было. Я решил показать будни войны и выехал на Витебское направление. Съемки мои удались. В старой записной книжке я нашел несколько фамилий тех, кого снимал. Вместе с минерами инженерного батальона лейтенантом Николаем Михайловичем Цымболовым и рядовыми Дмитрием Егоровичем Михеевым и Семеном Петровичем Ермошкиным я ползал на нейтральную полосу, снимал, когда они делали проход для разведчиков. Они обезвредили тысячи немецких мин. Вечером я пил чай у них в блиндаже.

Они с любопытством рассматривали мой паспорт, куда была вложена отсрочка от призыва в армию до конца войны, 

— Ну мы-то уж что? Нам уж так положено. А ты-то вот зачем лезешь с нами?

Не знал я тогда, что «отсрочка» моя уже закончилась.

Снимаю артиллеристов, полковника Петра Ивановича Чайковского. Сам полковник награжден орденом Боевого Красного Знамени и медалью «За оборону Ленинграда». В монтажном листе я назвал грохот орудий «музыкой Чайковского».

Тяжел был Северо-Западный фронт, потом Калининский и, наконец, все три Белорусских — леса, болота, дожди, грязь. Тяжел и для солдат, и для кинохроникеров, и цель моя была показать все это.

Фронтовым кинооператорам редко, но все же удавалось побывать в Москве, на студии. Получаю и я разрешение поехать в Москву. Везу с собой восемьсот метров пленки, снятой в окопах под Витебском.

Настроение прекрасное. Правда, я заметил что-то странное в поведении заместителя начальника киногруппы. Провожая меня, он был чем-то смущен, отводил глаза, но, радуясь поездке, я как-то не обратил на это внимания.

По дороге в Москву у меня созрело твердое решение пробраться к партизанам, создать фильм о народных мстителях. Теперь надо, думал я, подъезжая к Москве, договориться о съемках с председателем Кинокомитета И. Г. Большаковым и с П. К. Пономаренко, командующим всем партизанским движением.

— Тебя ищут! — сказали мне в Москве.

— Кто?

— Начальник Главкинохроники.

Его кабинет находился в здании студии.

— В чем дело? Что случилось? — спрашивает он меня, тревожно закрывая дверь.

Я не понял вопроса.

— Да разве вы не знаете, что уволены из операторов, что вас приказано отправить рядовым на передовую? Это правда, что вы не сняли товарища Сталина? — прошептал он, бледнея.

Если бы в этот момент на полу кабинета началось извержение вулкана, я бы меньше удивился.

Мчусь в Кинокомитет к И. Г. Большакову

— Да, такой приказ есть, изменить его невозможно, хотели наказать другого, не снято освобождение Смоленска.

— Но ведь там другой фронт, другая киногруппа!

— Знаю, что вы тут ни при чем. Должны были наказать другого. Поезжайте в армию, я о вас буду помнить.

Потом стало известно, что Большаков объявил мне только выговор, понизил в категории, но отменить приказ свыше он не мог.

В военкомате мне вручили предписание следовать в такой-то запасной полк. Работник удивленно шепчет:

— Ведь сталинские лауреаты и академики от призыва освобождены!

Делаю вид, что его не слышу.

На студии сдаю аппаратуру. От меня шарахаются, как от чумного.

В это время выходил на экран «Союзкиножурнал» № 76, где весь кинорепортаж с фронтов Отечественной войны был заполнен моими съемками «На Витебском направлении». Журнал был выпущен без указания фамилии оператора.

Уезжаю на фронт. Замерзшие окна трамвая освещались цветными огнями: салют в честь освобождения какого-то города.

Запасной полк. В углу двора группа солдат кавказцев образовала кружок. Лиц не видно. Они кружились, обнявшись, тихо напевая что-то грустное.

Тут появился офицер, тоже кавказец, Он что-то приказал солдату, тот пошел.

— Почему пешком? Надо бегом!

Утром я в маршевой роте. Днем были в расположении штаба 11-й армии. Построились, речи напутствия. Вдруг команда:

— Повара, сапожники, фотографы: шаг вперед! — Ко мне никто не обратился. Пошли дальше. Кто-то из офицеров подскочил ко мне и прошептал: — Тебя взять не могли, есть секретный приказ — только на передовую.

Фронтовые кинооператоры и многие, кто меня знал, до сих пор убеждены, что я был в штрафной роте. Это неправда. В штрафные роты попадали по суду. Провинившихся судили в их присутствии, можно было оправдаться. Осужденный имел определенный срок, который сокращался в случае ранения. По окончании срока штрафнику возвращалось звание, должность и все остальное, снималась судимость. Меня же отправили на передовую, не задав ни одного вопроса, тайным приказом.

Только потом я узнал о той «рубке леса» в верхах, от которой и полетели на передовую «щепки» — я и редактор фронтовой газеты. Нужно было отстранить командующего фронтом. Для этого и было подстроено мое назначение — а командующего обвинили в том, что он «окружил себя подхалимами, которые расхваливали его в газете и снимали в кино».

Тяжелые бои в марте 1944 года. Однажды наш наблюдатель корректировал стрельбу минометчиков, приданных стрелковой роте. С ним порвалась телефонная связь, где-то был перебит провод. Мы оказались под сильным обстрелом. Послали солдата восстановить связь. Солдат не вернулся. Послали другого — тоже. Лейтенант Забавный спрашивает:

— Ребята, добровольцы есть?

— Есть!

— Давай, Лыткин, давай!

Вылезаю из щели. Мины рвутся рядом, со звоном.

Снег черный. Теперь я знаю, порох не пахнет, пахнет горячий металл — окалина, как в кузнице. Все эти выражения: «нюхал порох», «порохом пропах» вычитаны из старых книг.

Нашел обрыв, устранил; притащил раненого товарища.

Немцы были быстро накрыты нашими минами и замолчали. Стало тихо, вот и все. Осколками мне только поцарапало руки и губу, все лицо в крови. От меня шарахались, посылали на перевязку в землянку ПИМ (полковой пункт медпомощи). Там осмотрели, помазали и дали справку о ранении. Вытираюсь снегом, ничего серьезного, идти в санбат незачем.

Рядом с нами штрафники — оказывается, это был их особый ППМ. Тут выдавали справки раненым штрафникам. Такая справка давала раненому право немедленно уйти в тыл. Вот одного царапнуло осколком. На моих глазах он давит из руки несколько капель крови и получает справку о ранении.

Опять обстрел, все полезли в щели, и тут я увидел неповторимую, незабываемую сцену. Получивший справку штрафник нё стал ждать затишья. Он вылез из щели, встал во весь рост, обернулся плащ–палаткой и, не пригибаясь, зашагал в тыл.

Затаив дыхание, мы смотрели ему вслед. Мины рвались у него под ногами. Он скрылся за гребнем холма. Ждем, появится ли еще. И вот опять сквозь дым видим: идет так же...

Фронт стабилизировался. Я в тылу, но это относительно. Еще вчера повар с кухней за холмом казался нам в тылу, а сегодня штаб дивизии — это уже глубокий тыл, от передовой километра два.

В нашей роте появился инструктор политотдела. Он беседует с бойцами. Командир роты лейтенант Забавный направляет его ко мне.

— Вы, говорят, кандидат партии? Теперь вам надо оформить переход в члены, как отличившемуся в бою.

— Видите ли, я солдат особый. Могут подумать, что я ищу способ избавиться от наказания, хотя ни в чем и не виноват.

— Какая ерунда! Вы же отличились в бою. Командир роты вас рекомендует. Мы вас вызовем.

Прошло несколько дней, и меня вызвали на дивизионную партийную комиссию. Довольно долго идем в полной темноте. В большом подвале многолюдно и тепло. Я прислонился к теплой печке и задремал. Слышу свою фамилию, подхожу к красному столу, вижу опущенные лица членов комиссии. Один встал и, глядя куда-то сквозь меня, сказал:

— Мы не знаем, что такое с вами произошло, по-этому дивизионная партийная комиссия воздерживается от приема вас в члены партии.

Пришло пополнение, занимаемся боевой подготовкой.

Командира нашего полка минометчики прозвали Суворовым. Невысокий, худощавый, с бледным интеллигентным лицом, светлоглазый, он часто появлялся на передовой в самых опасных местах. Однажды мы оказались вдвоем. Он улыбнулся и вполголоса сказал: «Держись, солдат, кончится война, приду к тебе помощником». Это запомнилось на всю жизнь.

Лучшего утешения для меня тогда быть не могло. Звали его Виктор Георгиевич Кривич.

Прошло много лет. Как-то, находясь в больнице, я услышал, что меня хочет видеть какой-то генерал. В палату быстро вошел военный. Я сразу узнал Виктора Георгиевича. Он почти не изменился, такой же шустрый, а не виделись мы около сорока лет. Начались воспоминания. Судьба Кривича удивительна.

Всю войну он провел на передовой, поднимая солдат в наступление, и не получил ни одного серьезного ранения. О нем рассказано в книге генерала Галицкого «История восемнадцатой дивизии», в книге Медведева «Под гвардейскими знаменами». Вот перечень его военных наград: орден Ленина, три ордена Красного Знамени, ордена Отечественной войны первой и второй степени, два ордена Красной Звезды, медаль «За боевые заслуги» и многие другие.

«Помощником» моим так он и не стал. После войны его успехи не менее удивительны: он двадцать четыре года был председателем колхоза, начав с самого отстающего, и вот его новые награды: два ордена Ленина, Золотая Звезда Героя Социалистического Труда, ордена Трудового Красного Знамени и Октябрьской революции.

Он интересовался моей судьбой, пытался разыскать меня, но всякий раз я оказывался за рубежом. Как выяснилось, тогда, в войну, он был в курсе моей «истории» и в один из своих приездов в Москву даже встречался с нашим министром Большаковым, беседовал с ним обо мне. Возможно, это и повлияло на мое возвращение во фронтовую киногруппу.

Живет теперь В. Г. Кривич в Тульской области.

В июне 1944 года фронт был прорван, и мы зашагали по освобождаемой Белоруссии. Почти каждый день продвигаемся километров на пятьдесят почти без потерь. Все воодушевлены, такая война нам нравилась. Я тащу минометную плиту (хорошая защита от осколков).

Тяжелая была плита, но когда обстреливали с воздуха и все ложились, когда самолеты, пикируя на нас, казались неподвижно висящими, надежда была только на нее.

Теперь я не слишком-то верю рассказам очень много знающих солдат. В бою солдат находится в полном неведении того, что происходит вокруг. Он занят своим делом: стреляет, делает перебежки, выполняет приказы, оказывает помощь товарищу, заботится о еде, о куреве, ругает старшину и не запоминает мелких населенных пунктов.

Мы шли и шли вперед, не всегда останавливаясь при обстрелах. Второпях однажды начали было воевать через холм со своими, — было и такое. Дошли до большой реки. Берега покрыты хвойным лесом.

Кажется, это Неман. Кто на том берегу — неизвестно, нужна разведка. Вызывают добровольцев. Плаваю я хорошо. Даю согласие, но меня не посылают.

На другом берегу никого не оказалось. Наши части остановились. Закончилась операция «Багратион».

За мартовские бои я был представлен к ордену Славы III степени, но вручили мне его уже после Белорусского похода. Всегда с гордостью вспоминаю о том, что принимал участие в освобождении Белоруссии, в знаменитой операции «Багратион».

В походе много говорили о погибшем молодом командующем фронтом Черняховском. Солдаты . утверждали, что именно он разработал такой план наступления, по которому каждая дивизия, полк знали, когда и где они должны быть с точностью до часа, как расписание поездов. Все так и было. Наши части, не завязывая упорных боев, обходили противника точно по плану. В тылу оказались сотни тысяч немцев с генералами, потерявшими управление войсками. Это они потом дефилировали по Москве, а за ними двигались машины с цистернами, смывая грязь на улицах.

Операция «Багратион» прошла почти без потерь, вот когда и мы научились воевать.

... Неожиданно меня назначили фотографом при политотделе дивизии. Разрешили съездить в Москву, дали деньги на необходимое оборудование и материалы. В Москве я повидал только одного Александра Петровича Довженко. Он сказал по поводу моего «разжалования»:

— Вы наехали на мину.

На студии я не был.

Довженко всегда был собеседником, которому я даже мысленно не мог ничего возразить. Но на этот раз слова его мне ничего не объяснили.

После этого у меня началось, пожалуй, самое беззаботное и благополучное время. Я делал снимки для партийных билетов... Но каждый просил сделать ему лишнюю карточку, разве солдату откажешь!

Грустно было видеть те же фотографии на окровавленных партбилетах погибших.

Я никуда не писал, ничего ни у кого не просил и не ждал никаких перемен. Но вот совершенно неожиданно меня вызвал начальник политотдела гвардии полковник Иван Афанасьевич Пастухов.

— Внизу стоит моя машина. Она отвезет вас в политотдел армии. Есть приказ отправить вас в тыл.

Теперь уже я отвечаю за вашу жизнь. Поторопитесь!

Через много лет, работая представителем Совэкспортфильма в Англии, я встретил в Лондоне И. Г. Большакова, заместителя министра Внешней торговли. Наше объединение подчинялось этому министерству, и Большаков стал опять моим начальством. За ужином очень хотелось расспросить его о подробностях моей фронтовой истории, но я сдерживался. Большаков сам заговорил на эту тему. Он рассказал, как, отдыхая в Барвихе, встретился с Еременко. Когда речь зашла обо мне, Еременко встал, ударил кулаком по столу и очень нелестно выразился «Об одном руководителе».

И вот я снова в той же киногруппе, в тихом домике и опять инженер-капитан. Отдыхаю, отсыпаюсь, примеряю новое обмундирование. Теперь у нас новый начальник — режиссер А. Медведкин.

Из тех, кто начал войну с киноаппаратом, почти третья часть погибла. В дело стали активно включаться новые операторы и корреспонденты. Совсем недавно командующий 3-м Белорусским фронтом генерал Черняховский беседовал с журналистами и киногруппой. Кто-то из новеньких пожаловался, что ему не выдают пистолет. Черняховский сказал:

— А зачем вам пистолет? Если немец допустит вас на расстояние пистолетного выстрела, это значит, что он хочет сдаться в плен.

У нового нашего начальника, известного режиссера Александра Медведкина, возникла идея обучить киносъемке самых смелых солдат из разведчиков. Командование фронта пошло навстречу. Отбирая ребят в частях, им говорили, что они будут осваивать новый вид оружия. Мне было поручено заниматься с первой группой сержантов, обучать их технике съемки.

Солдатские киноаппараты внешне были похожи на автоматы ПИШ. Во время съемки надо было целиться, как из ружья, в котором вместо ствола была толстая трубка с объективом. Внешне это выглядело очень эффектно, по-военному — кинопулемет!

В моей группе оказалось пятнадцать отличных парней, имевших более полусотни правительственных наград, у некоторых за плечами были многие годы заключения. После первых практических занятий мои операторы с хохотом рассказывают, как бледнеют генералы в проезжающих машинах, видя, что солдаты целятся в них. Конечно, я запретил им так шутить.

Запрещать приходилось многое. Все они были похожи на обыкновенных мальчишек.

Размещались мы в маленьком домике в роще, в стороне от литовских хуторов. Старшина группы Саша Емельянов однажды докладывает:

— Товарищ капитан, «языка» достали!

— Какого «языка»?

— Барана!

Продуктов у нас было достаточно, и я запретил им добывать таких «языков».

Ребята говорили, что самая трудная кража — «украсть» живого немца. Делалось это и так. Ночью на определенном участке фронта артиллеристы устраивают отвлекающую стрельбу, а дивизионные разведчики ползут в это время за «языком». Саперы открывают им проход. Вот они уже на нейтральной полосе прижимаются к земле при свете немецких ракет. Вот и вражеский блиндаж. Из трубы идет дым. Часового убирают бесшумно, ножом. Из блиндажа слышна немецкая речь, смех. Разведчик ползет к трубе и опускает туда противотанковую. гранату. Сразу же после взрыва в блиндаж врываются ребята, в дыму находят живого немца, суют ему в рот кляп и волокут к себе. Тут начинается главный переполох: светят ракеты, летят трассирующие пули, а наши артиллеристы теперь искусно прикрывают отход разведчиков.

«Язык» обычно не сопротивляется. Все хотят жить.

Да, все мечтали о главном: остаться живыми. Их рассказы были похожи на сказки со счастливым концом, которого и ждали слушатели.

 — Один офицер сомневался, все думал, кто его больше любит: жена или та, с которой он связался перед самой войной. Решил проверить. Ему предстояла командировка в тыл, в родной город. Он написал обеим, что ранен, остался без ног и прибудет таким-то поездом. На перроне видит только свою жену и веселый выбегает из вагона с золотой медалью Героя Советского Союза.

На опыте занятий с сержантами я убедился, что обучить технике киносъемки человека можно за 2—3 месяца. Все остальное — общая культура, вкус и мастерство — приложатся.

На границе с Восточной Пруссией кто-то установил щит с надписью: «Вот она, проклятая Германия». После разгрома немецких войск в Белоруссии и Прибалтике Восточная Пруссия превратилась в сплошной укрепленный район. Наконец страшная буря вернулась на землю, с которой был посеян ветер — войска 2-го и 3-го Белорусского фронтов перешли в наступление. Двинулся и я с операторами.

У моих ребят много удали, тщеславия и полное презрение к смерти. Снимая, они пробирались к немцам в тыл и устраивали засады. Один бросал гранаты в проходящие машины, другой это снимал, потом менялись ролями.

Иван Василенко и Георгий Солпухов сняли, как наши солдаты брали немецкую траншею. Алексей Комаров снял, как «Фердинанд» подавил нашу пушку вместе с расчетом. За два дня наступления они израсходовали всю пленку.

Режиссер Александр Медведкин, когда берется за какое-либо дело, увлекается и заражает всех своим энтузиазмом. В одной статье он пожалел о том, что поздно, только в конце войны, дали солдатам киноаппараты. Но снимающие солдаты, конечно, не могли заменить профессиональных кинохроникеров.

Просматривая позднее съемки сержантов, я обнаружил, что ни одного куска, ни одного метра нельзя было использовать в кинохроникальных фильмах.

Все ими снятое казалось на экране скучным, натуралистичным, «не живым», хотя специалисты поняли бы, что снято это было в очень опасных условиях.

Тут я понял, что сама затея сделать кинохроникеров из храбрых солдат не удалась, потому что война — это не совсем то, что мы показываем ‘в киножурналах или видим на картинах художников-баталистов.

Когда-то, еще до войны, я снял, как забивают морских котиков на Командорских островах. Алеут орудует длинной палкой с шариком на конце. Размахнувшись, он точно попадает в нос намеченного котика. Когда смотрели это на экране, некоторым стало дурно. А на войне? Тут не котики, живые люди.

Мы с сержантами заняли чистенький домик на окраине какого-то немецкого городка. Мне было интересно и весело заниматься с сержантами-операторами, но все же тянуло снимать самому. Я стал просить, чтобы меня заменили.

Почти всю войну был фотокорреспондентом армейской газеты оператор Владимир Крылов. В составе нашей киногруппы находился его брат Анатолий — самый отчаянный кинохроникер, единственный из всех фронтовых операторов, дважды награжденный орденом Боевого Красного Знамени. Владимир был откомандирован к нам, ему и поручили продолжать занятия с моими сержантами, а я выехал на другой участок фронта. И вот судьба: на домик, откуда я накануне выехал, падает немецкая авиабомба. Погибло и ранено много сержантов-операторов, а от Владимира Крылова были найдены только его очки.

В конце 1944 года мы объединились с кинооператором Василием Дульцевым. Когда-то мы учились на одном курсе во ВГИКе и жили в одной комнате студенческого общежития. В начале я рассказывал, как был удивлен, увидев в списке студентов нашего курса фамилию Л. Троцкий. Это. было осенью 1929 года. Потом Троцкий стал Дульцевым — нашлась его сестра, и Леонид стал Василием. Оказалось, что после революции он воспитывался в детском доме, где и получил фамилию Троцкий.

Буквально накануне известной операции «Багратион» немцы захватили раненого разведчика Юрия Смирнова. На допросах он молчал, зная, что через сутки начнется наступление. Его пытали и распяли на кресте. Через несколько дней солдаты из той части, где служил Юрий Смирнов, нашли тело своего товарища в полутемном немецком блиндаже. Это было 27 июня 1944 года под Оршей.

Мы с Дульцевым снимаем Марию Федоровну Смирнову, приехавшую из города Макарьева в часть, где служил ее сын, Герой Советского Союза. Здесь она усыновила лучшего друга своего сына, солдата Юрия Абравского, сироту, уже трижды раненного.

Наступление наших войск продолжается. Немцы бросают много разного оборудования.

Наши части с двух сторон обошли город Тильзит. В первую ночь в безлюдном городе был только военный комендант, с ним двадцать автоматчиков и мы с Дульцевым. Рано утром снимаем. Вот на площади немецкий плакат «Мы никогда не сдадимся!» и рядом реклама кока-колы. Снятые нами боевые эпизоды, герои наступления и все остальное войдет в документальный фильм режиссера Я. Посельского «В логове зверя».

Командование 3-го Белорусского фронта награждает меня как фронтового оператора орденом Отечественной войны I степени.

Василия Дульцева перебрасывают на другой фронт. Теперь я работаю со звукооператором Михаилом Соболевым. Снимаем синхронные интервью с беженцами. Вот две исхудалые женщины: Евдокия Степановна Кускова из города Луги Ленинградской области и полька Станислава Кашевская. Обе работали у помещика Курта Энгельда в местечке Эленгрундт в районе Гумбинена. Помещик успел удрать. Кускова вспоминает, как ее везли в Германию, как морили голодом. Станислава Кашевская призывает бойцов к мщению.

Рядом солдатская кухня, окруженная толпой голодных немцев. Повар наполняет котелки. Дети жадно едят.

Вот усатый 78-летний старик Отто Бельц, по профессии кирпичник, из Егерцфагена. Нам помогает переводчик старший лейтенант Анатолий Иванович Старицкий.

Бельц говорит:

— Гитлер принес нам много тяжелой работы, мало хлеба и гибельную войну. Я, старый человек, должен теперь, благодаря Гитлеру, бродить по дорогам, как бездомная собака.

Был и такой случай. Мы оторвались от наших частей. Идет наступление. На опушке леса горит дом.

Надо снять и записать на звук шум пожара. Установили тяжелый аппарат на штатив. Сквозь шум огня, слышу треск рвущихся патронов и думаю: а вдруг в огне рванет что-нибудь и покрупнее. Поворачиваю голову и не верю глазам. Метрах в ста на нас между деревьев медленно движется цепь немецких солдат в маскхалатах, идут во весь рост и постреливают из автоматов. Так вот какой треск я слышал в шуме горящего дома!

— Немцы! — кричу я Соболеву.

Торопливо бросаем аппарат в кузов, разворачиваем машину и удираем.

Через несколько дней увидели железную сетку между деревьями. За сеткой по снегу бегали кабаны.

Никто не стрелял. Оказалось, что рядом находится охотничий домик Геринга.

Кто-то сказал, что здесь, в ремингтенском лесу, в начале войны была ставка Гитлера. Неожиданно встречаем наших операторов. Все вместе вбегаем в дом. Внизу большой зал. Над камином и кругом по стенам оленьи рога. Поднялись на деревянный балкон. Все двери открыты. В кабинете два телефона, один белый. Внизу появились наши кавалеристы в  казачьих бурках. Снимаем полковника, гвардейца Степана Кравченко, имеющего семь наград.

Работаю, не зная, что жизнь готовит мне очередной «зигзаг».

______________________________
1. В ноябре 1942 — апреле 1943 — с группой советских кинооператоров (В. МикошейВ. СоловьевымР. Халушаковым) находился в Великобритании и США. Операторам предстояло снять открытие союзниками по антигитлеровской коалиции второго фронта (открытие второго фронта состоялось через полтора года — в июне 1944). 


Материалы по теме