29.06.2020

Опубликовано: «Цена кадра. Советская фронтовая кинохроника 1941 — 1945 гг. Документы и свидетельства» (Авторы-составители: В.П. Михайлов, В.И. Фомин; Министерство культуры Российской Федерации, НИИ Киноискусства; Изд.: — М; «Канон+», РООИ «Реабилитация»; 2010; с. 67-68, 75-76). На фото оператор С. Коган (сидит слева) снимает кинокамерой «Аймо» в 51-м стрелковом полку. Автор фото: М.А. Трояновский.

Из воспоминаний Владислава Микоши

«Мы все были твердо уверены — надо снимать героизм. А героизм, по общепринятым нормам, не имел ничего общего со страданием...»

Чем дальше катились мы по гладкому асфальту вперед, тем меньше встречали по дороге людей. Если первое время кое-кто и попадался, то потом под синим куполом мы остались в полном одиночестве.

Сначала мы пели песни, потом просто горланили, показывая друг другу, что нам море по колено. Вдруг вдали на дороге показался дымок. Все примолкли, веселость как рукой сняло. Когда мы подъехали, в кювете догорала перевернутая «эмка», запах жареного мяса и краски кружил голову. Рядом лежали в неестественных позах двое убитых, и, судя по всему, еще двое догорали внутри простреленной машины. Помочь мы ничем уже не могли.

«Снимать? Своих убитых? Разве за этим мы сюда ехали?» — подумал я, и мы, подавленные виденным, покатили дальше.

Нами овладела тревога. Тревога, смешанная с чувством ужаса от виденного, со страшным ощущением пустоты от совершенной нелепости, жестокости и подлости происходящего. Той пустоты, которая захлестывает тебя всего, когда ты чувствуешь, что не в силах не только изменить страшной действительности, но и не в твоих возможностях даже понять жестокого и нелепого ее смысла, ибо смысла этого нет. Ибо это противоречит самому человеческому разуму, самому существу человека. После этого ощущения приходит или опустошенность, или ярость и сила. В зависимости от характера. Наверное, именно эта точка в развитии многих человеческих характеров и судеб была скачком в подвиг или в предательство. В зависимости от характера.

Дорога стремительно неслась нам навстречу. Чумак, казалось, бесстрастно крутил баранку и пристально смотрел вдаль. Только лицо было жестким и суровым. Теперь обгорелые машины, повозки, трупы людей попадались все чаще. Мы не снимали. Впереди война, вот там и будем снимать...

Вдали от дороги валялись убитые коровы, овцы, лошади... Неужели их так необходимо было расстреливать?

— Смотрите! Целое стадо коров и пастух-мальчишка! — кипел Федя Короткевич.

— Сколько же пришлось этому пилоту, подлецу, сделать заходов, чтобы уничтожить такое стадо. И мальчонку не пожалел!

— А мы не верили, что охотятся за каждым человеком, даже коров расстреляли...

Нами овладела ярость, и страх уступил ей место.

Среди этого мертвого поля одна лошадь стояла в упряжке с отрубленными оглоблями, на трех ногах. Одна нога болталась, из нее торчала белая кость. Лошадь как ни в чем ни бывало щипала траву. Это было страшно и удивительно. Удивительно, почему мы не снимали? Очевидно, нам мешала ярость. Мы неслись к войне, снимать врага, а это?..

В этом теплом, осеннем мире под веселым, спокойным солнцем догорали, обугливаясь, люди, и ни в чем неповинное и никому уже не нужное животное, подчиняясь могучему инстинкту жизни, продолжало жить наперекор всему, и неведомо было, что ждет это несчастное животное, что ждет эту несчастную землю. Но казалось — страшное. И вместе с тем было, несомненно, и неопровержимо, что простая, светлая логика жизни сильнее всех ужасов и что жизнь — удивительная, непонятная и непреодолимая штука...

 Микоша Владислав. Я останавливаю время. С.181-183.

     1Книга воспоминаний  В. Микоши «Я останавливаю время» — одно из самых ярких и пронзительных произведений документальной прозы.

ПЕРВАЯ БОЕВАЯ СЪЕМКА

Когда я прибыл в Одессу, меня направили на старинный трехтрубный крейсер «Коминтерн». Капитан сказал мне:

— Наше дело — стрелять, ваше дело — снимать. Разберитесь в обстановке сами.

...Однажды, только я вышел после обеда на палубу, как, откуда ни возьмись, появились «юнкерсы» и стали пикировать прямо на крейсер. На корабле забили зенитки, все заволокло голубым дымом. Когда самолеты летели сбоку, я повел за ними панораму и нажал гашетку «Аймо».

Первый раз бомбы попали в воду и подняли колоссальные столбы воды. Самолеты развернулись и пошли на второй заход, тогда я и отснял остальную часть 30-метровой кассеты — еще 15 метров панорамы. Потом раздался близкий взрыв, и меня «посадило» под мачту, возле которой я стоял. Загорелся кусок палубы, все опять заволокло дымом — на этот раз черным. Меня трясло, я никак не мог взять себя в руки, перезарядить камеру и снимать дальше — сидел, прижав к груди «Аймо», и смотрел, что происходит. Тут из клубов дыма с крикам и выскочили краснофлотцы, у одного -совершенно окровавленного — был вырван живот, он бежал и кричал только:

— Братцы! Братцы! Братцы!... — и, немного не добежав до меня, упал.

Только после этого я сунул камеру в мешок, быстро перезарядил ее и стал снимать. Это была моя первая боевая съемка.

Не забыто! С.  22-23