Погребенные проекты

Полный текст статьи «Память, поминки и памятники. Погребальные заметки архитектора». опубликован в журнале «Знамя», № 12 за 1998 год. Фото баннера: "Общий вид парка памяти".

Архитекторы нередко “хоронят” свои творения. Чаще бумажные, а иногда и каменные. Нередко действительно исторического значения. Как жаль, что не вознеслась над Санкт-Петербургом растреллиевская колокольня Смольного монастыря. В макете она великолепна. Драма проекта храма Христа Спасителя, того, первого, созданного Александром Витбергом и рассказанная Герценым в XVI главе “Былого и дум”, и сегодня волнует читателя. А история следующего вообще беспрецедентна. Разрушить монастырь. Построить храм. Взорвать. Начать строить вместо него гигантский монстр Дворца Советов, олицетворявший собой архитектуру ВКП(б). Затем разобрать поднявшийся на полсотни метров металлический каркас и отказаться от “гениальной” затеи. Построить бассейн на месте лужи, заполнившей котлован (должно быть, она и навела Хрущева на эту мысль), а затем, сломав бассейн, вновь построить храм. Сюжет для романа, фильма, драмы. Нарочно ведь не выдумаешь. И за всем этим судьбы творцов, годы бесплодного труда, невидимые миру слезы.

Случалось, что и погребальные комплексы оказывались жертвой сложившихся обстоятельств. Тут кстати вспомнить судьбу киевского крематория, так и не завершенного, как оно полагалось по проекту. Здесь своя печальная история.

Архитектор Авраам Милецкий, поставивший в Киеве обелиск Победы, и художники Ада Рыбачук и Владимир Мельниченко предложили нечто необычное. То был “Парк памяти”. Собственно крематорий, встроенный в рельеф местности, вообще исключался из поля зрения. Была предложена новая организация траурного ритуала. Вся территория обретала террасное построение, и процессии, сопровождающие катафалк, двигались по осмысленно построенным дорогам, не пересекаясь и не видя друг друга. На тех же террасах создавались открытые колумбарии и устраивались места поминовения. Здание залов прощания, венчающее скорбный холм, предстает как скульптура, вылепленная из железобетонных оболочек. Криволинейные очертания сводов высоких залов, концентрические кривые террас, трассы движения — все было продумано и одухотворено авторской концепцией. Собственно говоря, все это построено. И все-таки замысел остался незавершенным.

Я видел проект в его полном объеме. Помимо того, о чем уже сказано, предполагалось создать огромную монументальную композицию, посвященную теме смерти, прощания, скорби. В мастерской художников в цвете и в натуральную величину были выполнены все элементы гигантской картины. Эскизы, модели, фрагменты — все говорило о том, что произведение будет уникальным. Сама стена, на которую предполагалось нанести рельефное изображение, уже стояла. Художники сварили каркасы будущих фигур. Был положен первый грунтовый слой бетона. И тут случилось непредвиденное. Партийные власти Украины, усомнившиеся в “идеологической чистоте” изображаемого, распорядились замуровать начатое, залить работу художников толщей бетона. Не помогли никакие протесты.

Спустя несколько лет, уже на волне надежд перестройки, Ада и Владимир в ЦДА показали фильм о драме своего проекта. В тот вечер нам показалось, что все еще можно исправить. Увы, теперь ясно: то были поминки.

Горькая история поссорила художников с архитектором. Им казалось, что Милецкий мог, но не захотел защитить их от произвола властей. Хотя ясно: он не в силах был что-либо сделать. Уехав в Израиль в 1991-м, он оттуда прислал на конкурс свой проект памятника трагедии Бабьего Яра. И победил! Но и тот проект остался на бумаге.

В Москве есть могила и двух моих проектов. Оба “захоронены” на одной площадке, там, где проспект, начертанный сталинским планом реконструкции и названный не так давно именем Сахарова, пересекается с бульварным кольцом.

В 1967-м был утвержден проект комплекса из двух башен. Заложили мощные фундаменты, начали монтаж каркаса. Но В. В. Гришин, партийный лидер “образцового коммунистического”, страдавший высотобоязнью, потребовал снижения этажности. Коллеги горой стояли за меня, но он добился своего. Я вынужден был сделать другую композицию. В ней были своя острота, свой творческий интерес и, конечно, как и положено, свои авторские амбиции. Словом, и этот вариант не был мне безразличен.

Неспешное строительство не завершено по сей день. Объект переходил из рук в руки, пока не достался “Лукойлу”. По прихоти заказчика и вопреки протестам автора, здание обросло нелепыми пристройками, а вместо скульптурной композиции на “пьедестале” над фонтаном был водружен символ концерна — уродливое подобие качающего нефть “богомола”, названного так Максимом Горьким.

В довершение всех бед на стройку явился мэр готовившейся к юбилею столицы. Взглянул на панели фасада с фактурой красного гранитного щебня. И тогда Лужков сказал: “Москва светлеет. Надо покрасить дом в белый цвет”. Кто-то заметил: “Юрий Михайлович, это же гранит!” И услышал в ответ: “А что, покрасить нельзя?” Конечно, можно! Все можно, что повелит начальство! И красный дом сделался белым. Его не покрасили — оштукатурили. С фактурой щебня раствор схватился намертво. Теперь не отмоешь. Глядя на фото покалеченного здания, рекордсмена московского долгостроя, думаю: с Гришиным спорил, теперь бы и с Лужковым пришлось… Должно быть, к лучшему, что я “далече”.