Войны реальные черты

Опубликовано в православной народной газете «Русь державная», № 8-10 (27) 1996 г., с. 4. На фото фронтовые кинооператоры (слева направо): Евгений Яцун и Давид Ибрагимов. Фото из личного архива В.И. Фомина.

Проходят годы, и появляется «новый взгляд» или «новая точка зрения» на войну, на ту нашу Отечественную, – особенно почему-то у тех, кто её вообще не видел. Собственно, и я принадлежу к поколению «уже не видевших». Вот и подумалось: кто, как не люди, чьей профессией было собирать кинодокументы эпохи, помнят её реальные черты?

Сейчас, когда Россия возвращается к Православию, в фокусе нашего общественного сознания оказываются явления и события войны, как бы до конца не осмысленные в те, далёкие уже от нас времена. Фронтовики рассказывают, как явлены им были чудеса и небесное заступничество, обратившее их к православной вере…

Евгений Павлович Яцун – кинохроникёр, участник Отечественной войны. Уже при телефонном разговоре выяснилось, что он знал моего отца. Да и мог ли его не знать? «Мы, кинооператоры тех лет, друг другу как браться», – скажет он мне потом, при встрече. Мой отец и дядя, закончив ВГИК, как и он, пошли на фронт кинооператорами и прошли с кинокамерой до самого Берлина. В память об отце мне и захотелось разыскать кинохроникёров, воевавших в Великую Отечественную, чтобы они рассказали о том, какой видели войну.

ЕВГЕНИЙ ПАВЛОВИЧ открыл мне дверь, и я невольно улыбнулась. Приземистый, как бы раздвигающий плечами пространство – такое впечатление, что ему в современной московской квартире тесно.

На столе, в мирном кругу света от настольной лампы, лежала полуразвёрнутая карта и несколько исписанных листочков (ясный, твёрдый почерк, – мимоходом заметила я). Готовясь к нашей встрече, он вспоминал далёкие теперь уже события войны, в частности Уманско-Ботошанскую операцию, в результате которой 26 марта 1944 года войска 2-го Украинского фронта стремительно вышли на границу по реке Прут.

— Бывало, нас и немцев в течение двух-трёх суток разделяли пятнадцать-двадцать километров, – рассказывал Яцун. – Они не могли уйти, а мы не могли их догнать – все по уши в грязи барахтались. Если же случалось немцам замешкаться и не уйти вовремя из очередного населённого пункта, их настигали наши танки и завязывался бой. Стремительный, скоротечный, после которого на улицах посёлка и на подступах к нему оставались искорёженные немецкие орудия  миномёты, обгорелые грузовики и бронемашины. И убитые, убитые… Там, смотришь, обгорелый штабной фургон – будто чёрный саркофаг. Вывалившиеся из его помятых сейфов строго секретные, просто секретные и совсем несекретные бумаги поднимал свежий ветер и разносил по весеннее степи.

— Похоже, Евгений Павлович, что это эпизоды из ваших документальных съёмок, – заметила я. – Как видно, во время наступления вы находились в передовых частях?

— Иначе ничего и не снимешь, – усмехнулся он.

Яцун попал на 2-й Украинский фронт накануне форсирования Днепра. Там, на Украине, он и его товарищи-кинохроникёры осваивали съёмку танковых боёв, а это означало, что во время боя кинооператор находился вместе с экипажем в танке – в нужный момент «пускал» установленную на башне кинокамеру.

— Много кинохроникёров погибло в Великую Отечественную? – спросила я.

— Пятая часть. А их было примерно двести пятьдесят операторов, создавших кинолетопись Великой Отечественной. Они снимали с первых же дней войны. В тылу зрители ожидали очередного выпуска «Союзкиножурнала» (он выходил два раза в неделю), «Новостей дня», туда с ходу шли материалы, присланные нами с фронтов. Но не только в стране следили за нашими кинолентами. В США кинофильм «Разгром немецких войск под Москвой» посмотрели семь миллионов зрителей. Он получил Оскар, и его признали лучшим фильмом 1942 года.

Да, у кинохроникёров Отечественной – своя слава. Центральная студия кинохроники 14 апреля 1944 года была награждена орденом Красного Знамени. И у Яцуна, как у многих его товарищей, – военные медали, ордена. Но была у него, оказывается, возможность выбрать другой путь.

— После ВГИКа меня направили на киностудию «Мосфильм», потому что я защитил диплом по художественным фильмам. И  вдруг вызывают и спрашивают: «Как вы относитесь к тому, чтобы на фронт поехать?» А у меня – диплом с отличием, и я имел право выбора. «Что же делать?» – думаю. У меня семья: жена, дочка только что родилась – года ещё нет. Согласился. Понимал, что это нужно.  Там сейчас для нас главное решается.

Было у него за всю войну всего лишь одно лёгкое ранение, – считает, повезло. Как повезло и тогда, на раскисшей от дождя весенней дороге.

— Нас догнали две самоходки, возвращавшихся из ремонта: одна шла на Кишинёв,  другая – на границу. Как сам Бог их нам прислал. И мы разделились. Товарищ мой – в Кишинёв, а я со своей самоходкой – чрез Бельцы к границе.

— А случалось вам на войне попадать в смертельно опасные ситуации?

— Три раза был на волосок от смерти. И один их этих случаев произошёл как раз тогда, когда мы с экипажем этой самоходки остановились для отдыха в молдавской деревне уже перед самым выходом на границу. Мы там переночевали. А утром был налёт немецких самолётов. И деревня горела. Я всё это снимал. Мы собрались уже уезжать, самоходчики заправили свою машину и стояли у колодца. Я переносил туда свою аппаратуру. И тут – снова налёт «мессершмиттов». «Женя, ложись!» – кричат мне от колодца. Я бросился прямо в дорожную грязь. Но лётчику-то меня отлично видно – он летит прямо на меня. Я не нашёл ничего лучшего, как спрятаться за шар перекати-поля, вжался в землю. Прямо на меня надвигается пронзительный вой. И тут – как вспышка: я вдруг увидел горящую камышовую крышу, которую перед этим снимал, – вверх, будто хохолок, вспыхнул пучок камышин, – и вместо этого – уже личико моей полугодовалой дочки – смешной хохолок на голове. И – над моей головой застрочил пулемёт. «Мессершмитт» ушёл. И я, представьте себе, поднялся – совершенно невредимый. Вокруг – следы пулемётных пуль: сзади, слева и впереди, правее. Непостижимо! Ну как я остался жив?

— На считаете ли вы сейчас, став православным человеком, что Господь вас уберёг – ради дочери, ради искреннего вашего служения Отечеству? – спросила я.

— Да, думаю, что так это и было…

26 марта 52-я армия генерала К.А. Королёва и 27-я армия генерала С.Г. Трофименко вышли на реку Прут и форсировали её с ходу.

Кадры, заснятые Евгением Яцуном во время Уманско-Ботошанской операции, вошли в фильм кинорежиссёра Александра Довженко «Победа на правобережной Украине».

А война продолжалась. Впереди были Яссы, потом Будапешт.

МОЙ ОТЕЦ несколько лет назад умер, ещё прежде – его младший брат Евгений. Тех, кого с нами уже нет, в какой-то степени делают для нас бессмертными фотографии, иногда – кинокадры. В архивах кинодокументалистов их собственные фотопортреты соседствуют с таким множеством запечатлённых ими исторических событий и лиц (пусть многие и не имели громкой славы), что военные кинооператоры в этом ряду воспринимаются не только как свидетели, но уже как часть истории Великой Отечественной.

Сохранились старые газеты, в которых рассказывалось о том, как военные корреспонденты Александр и Евгений Алексеевы снимали подписание акта безоговорочной капитуляции фашистской Германии в ночь с восьмого на девятое мая 1945 года. А перед этим они, «ежесекундно рискуя жизнью, – как писала «Красная звезда», – снимали эпизоды боёв на улицах Берлина, кадры, которые для истории станут позднее бесценными».

Из берлинских дневников Александра и Евгения Алексеевых привожу записи, относящиеся к последним дням войны.

«В середине дня 8 мая на аэродром «Темпельхоф» прибыли представители Верховного командования союзных войск, туда же самолётом из Фленсбурга были доставлены представители немецкого главного командования. Теперь предстояли съёмки в Карлсхорсте: там в восточной части Берлина, в здании военно-инженерного училища должно было происходить подписание акта о безоговорочной капитуляции фашисткой Германии.

Первоначально специальное мероприятие, проводимое командованием 1-го Белорусского фронта, не предусматривало присутствия большого числа корреспондентов. Но их, советских и зарубежных, прибыло великое множество, и каждый стремился попасть в зал и стать свидетелем исторического события. Так, воспользовавшись узкоплёночной камерой, которую мы , помимо стационарной и ручной аппаратуры, на всякий случай захватили с собой, одним из первых  прошёл в зал как «кинорепортёр» наш фронтовой друг, писатель Александр Андреев, приехавший в качестве корреспондента из центральных газет.

Массивные, добротно сложенные немцами стены, в которых сейчас будет подписан акт о крушении военной мощи германского фашизма! Над поставленными Т-образно и покрытыми зелёным сукном столами – флаги держав-победительниц… Легко было понять наше волнение. Сегодняшние съёмки станут как бы итогом кинолетописи Великой Отечественной войны, созданной  многочисленным отрядом кинооператоров на всех фронтах.

Ответственность была большая. Казалось бы, нам, только что прошедшим уличные бои в самых непредвиденных условиях, теперь предстояло дело куда более лёгкое. Но с какими техническими средствами нам, советским кинооператорам, приходилось работать! Особенно беспокоила нас киноплёнка: достаточно ли она окажется чувствительной для съёмок в таком помещении?

В зал вошли ещё два кинохроникёра. Один из них представлял  американскую хронику, другой – английскую.

Американец, крепко сбитый, со сноровкой спортсмена, не мешкая, занял место у торцевой части стола, за которым должно было расположиться командование. Достав из кофра два киноавтомата «Бел-Хауэлл», он по-хозяйски положил их перед собой на стол.

Англичанин был постарше и производил впечатление человека медлительного. Но в том, как он управлялся со своей «техникой», угадывались не меньшая профессиональная хватка и опыт.

И тут мы увидели у наших коллег коробки со сверхчувствительной плёнкой: оба с ходу стали перезаряжать свои кассеты. Мы не могли не оценить, насколько у них было больше преимуществ по сравнению с нами (хоть мы и приберегли для особого случая всё лучшее, чем располагали в условиях Берлина, – часть наших кассет была заряжена трофейной плёнкой «Орторапид»).

Американец и англичанин были неразговорчивы, деловито «примериваясь» к съёмкам.

«А что если нам обменяться с ними сувенирами? – явилась вдруг счастливая мысль. – Сувенирами будут большие бобышки с плёнкой, на них – наши автографы. Это как раз подходит к случаю – такой памятный день!»

На ломаном английском мы ознакомили с этой идеей нашей коллег.

— О҆кей! – заулыбались они.

И каждый из нас дарит две бобышки – и получает по две, – прикинули. Таким образом, помимо памятных автографов, у нас оказалось по шестьдесят метров резервной сверхчувствительной плёнки. Это ли не лучший подарок в такой момент!

Получив «сувениры», мы решили позаботиться и о наших товарищах по съёмке. В ответ мы снова услышали «О҆кей!», но улыбки были уже не те. И мы тактично отступили.

Время шло, всех нас томило ожидание. Чтобы скоротать его, Саша Андреев стал нас расспрашивать о подробностях боёв за Берлин.

Мы рассказали, в частности, о том, что происходило на центральных его  улицах. Гвардейские миномёты, наши славные «катюши», переносили огонь  всё ближе к рейхстагу и имперской канцелярии. Навстречу нашим наступающим подразделениям и частям выходили отчаявшиеся в дальнейшем сопротивлении немецкие солдаты. Однако в самом центре, у рейхстага, бой продолжал быть ожесточённым. Туда рвались наши танки.

Чтобы снять их выход к рейхстагу, а затем его штурм, мы вместе с разведчиками танковой бригады пробирались  подвалами, подземными ходами. В Берлине, особенно в центральной части, была разветвлённая сеть подземных сооружений, которую немцы использовали для обороны города. Во время боёв они выходили по ней далеко в тыл нашим войскам.

Но однажды и одному из нас довелось выйти «из-под земли» прямо к немцам, – и мы рассказали живо заинтересовавшемуся нашему другу Александру Андрееву этот случай.

— Как же это, Евгений, у тебя вышло? – спросил Андреев.

— Я вынырнул из подвала – и слышу, немецкая речь. Оказывается, очутился ненароком среди немцев. Но прежде чем они на меня отреагировали, я успел их заснять и скрылся обратно, унося с собой сенсационные кадры.

Когда мы, не выпуская их рук пистолетов, бежали подземными ходами по направлении к рейхстагу, подземелье время от времени оглашали выстрелы, автоматные очереди. И нас в любую минуту могла достать пуля. Мы не всегда успевали разглядеть тех, кто нам попадался по пути. Для того, чтобы обезопасить себя и наше дальнейшее продвижение, не раз чрез выходные отсеки выводили наружу пленных и передавали их нашим частям.

Немцы были растеряны, но кто-то, особенно там, ближе к рейхстагу, был способен отчаянно сопротивляться. Попав в подвал одного из центральных библиотечных зданий, мы натолкнулись на прятавшихся там гитлеровцев, которые стали отстреливаться. Мы ослепили их светом наших операторских фонариков. С поднятыми руками они один за другим выходили из подвала. Таким образом мы вывели на поверхность двадцать три фашистских солдата.

Тут же мы сообразили, что могут выйти интересные кадры. Один их нас повёл пленных на фоне трассирующих залпов «катюш», второй снимал. Это были уже художественные съёмки – символ конца войны. Таким он был для «непобедимой» Германии.

…Мы выбрались наружу в одном их дворов, и тут же нам пришлось нырнуть в подвал соседнего дома: нас едва не «накрыл» огонь наших миномётов. Снова вышли наверх в начале Унтер ден Линден: ещё успели  снять прорыв наших танков к рейхстагу и начало штурма. Танки и самоходная артиллерия принялись прямой наводкой проламывать мощные стены.

Саша Андреев, записав всё, что мы ему рассказали, перешёл было к последующим берлинским событиям. Его интересовало, как была взята имперская канцелярия и что мы увидели, с бою ворвавшись с нашими передовыми отрядами в подземные бункера, только что покинутые немецким командованием.

Но тут вспыхнули «юпитеры»… В зале появились Маршал Советского Союза Г.К. Жуков, член военного совета фронта К.Ф. Телегин, с ними – прославленные советские военачальники, представители Верховного командования союзный войск.

Затрещали кинокамеры, защёлкали фотоаппараты.

Маршал Жуков открыл, сказав в нескольких словах о том, что сейчас здесь должно произойти.

— Пригласите в зал представителей немецкого главного командования, – в голосе знаменитого советского маршала и полководца прозвучала такая победная воля, что все присутствующие разом повернули головы к двери. Суровый и непреклонный полководец Великой Отечественной в эти минуты выражал волю народа-победителя, вынесшего на своих плечах всю тяжесть небывалой в истории человечества битвы с фашизмом.

Уважение чувствовалось в том, как воспринимали советского маршала союзники, сидевшие с ним за столов английский авиации маршал Артур В. Теддер, командующий стратегическими воздушными силами США генерал Спаатс, главнокомандующий французской армией генерал Делатр де Тассиньи.

Стол для представителей немецкого главного командования стоял отдельно, недалеко от входа. Первым в зал вошёл генерал-фельдмаршал Кейтель, один из ближайших помощников Гитлера. Он старался держаться с непринуждённым достоинством. На нём была полная парадная форма. Войдя, он поднял руку с фельдмаршальским жезлом, приветствуя наше и союзное командование.

За Кейтелем вошли генерал-полковник Штумпф и адмирал флота фон Фридебург, на долю которых выпала нелёгкая миссия подписать протокол краха фашизма. За внешним спокойствием им всё же не удавалось  скрыть внутренней растерянности и бессильной ярости. Во взглядах можно было прочесть всю катастрофу, пережитую Третьим рейхом, решившимся на такой шаг, как нападение на нашу страну. Ещё Бисмарк предостерёг: не воюйте с русскими.

Когда Кейтель подписывал протокол, лицо его пошло красными пятнами. Монокль, упав, повис на шнурке… Он понуро отошёл от стола.

А вокруг такие радостные лица. Маршал Жуков поздравил всех с долгожданной победой. И все, кто был в зале, счастливые, поздравляли друг друга.

Была уже поздняя ночь, когда мы возвращались после съёмок подписания капитуляции и последовавшего за этим торжественного приёма. Без промедления принялись проявлять срезки с отснятого материала. Сомнений не было: съёмки удались».