«Радости, ликованию не было конца...»

Из воспоминаний А. Погорелого.

«Радости, ликованию не было конца...»

17.02.2020

Опубликовано: "Цена кадраСоветская фронтовая кинохроника 1941 — 1945 гг. Документы и свидетельства" (Авторы-составители: В.П. Михайлов, В.И. Фомин; Министерство культуры Российской Федерации, НИИ Киноискусства; Изд.: — М; «Канон+», РООИ «Реабилитация»; 2010; с. 187-190). Фото: "Блокадный Ленинград. Июль – август 1942 года. Автор фото: Борис Кудояров. Источник: МАММ / МДФ.

«Радости, ликованию не было конца...» («Их оружие — кинокамера»; с.103-105)

Из воспоминаний А. Погорелого

К весне 1942 года студия переехала из кинотеатра в помещение «Леннаучфильма», где была уже настоящая производственная обстановка. Директором у нас был Иосиф Вениаминович Хмельницкий, старейший руководитель ленинградской кинохроники, Он остался у меня в памяти как человек большой души, преданный своему делу художник.

Стало по-весеннему тепло, улучшилось снабжение города, питание. Ленинградцы ожили — вышли на залитые солнцем улицы, принялись убирать их от завалов, нечистот и мусора. Открылись бани, пущен был трамвай, на Невском открылся даже сад отдыха. Правда, бомбить и обстреливать город немцы стали еще яростнее. Били из орудий точно даже по трамвайным остановкам. Но жизнь в городе необоримо пробуждалась, крепла вера в скорый прорыв вражеской блокады.

Я в это время снимал город переднего края — Колпино.

Примерно в двух километрах от него были позиции гитлеровцев. Они просматривали все улицы города, бомбили, обстреливали, а жизнь шла своим чередом. Завод ремонтировал танки, дети учились в школе, действовал даже детский сад, и, что самое удивительное, на окраине города, обращенной к фронту, под прикрытием всего лишь одной высокой стены разрушенного здания.

Окна домика, в котором размещался детсад, были заложены бревнами; по тревоге дети спускались в благоустроенный подвал, где порой и спали. Перед домиком были двор, садик, клумбы с цветами, там дети играли. Вокруг все было разрушено, а дом детсада стоял невредимым.

На площадке перед заводом пешеходное движение не прекращалось.

Сделаны были небольшие укрытия, и всегда дежурил милиционер, следил за тем, чтобы при обстрелах пешеходы быстро укрывались. Но зачастую ни милиционер, ни прохожие не успевали добежать до укрытий и бросались, распластавшись, на землю.

На виду у противника были и горсовет и горком, но работа в них никогда не прекращалась.

Из материалов этих съемок был смонтирован небольшой фильм — «Город переднего края».

Вернувшись из Колпина к себе домой, на Васильевский остров, я увидел лежавшую посреди улицы большую крышу. Она оказалась с соседнего здания.

В расположенный неподалеку универмаг Андреевского рынка попала, оказывается, бомба в тонну весом. Универмага вообще не стало, а во всем квартале вылетели стекла. Было уже время белых ночей, и противник усилил бомбежки города.

Активизировались и боевые действия на фронтах.

С «пятачка» у Невской Дубровки в свое время наши войска вынуждены были уйти. Теперь решено было занять плацдарм на левом берегу Невы снова, только немного правее, против бумажного комбината, разрушенного еще год назад. Уцелели только подвалы — в них разместился штаб дивизии, которая готовилась к форсированию реки. Съемки операции были поручены мне. По разбитой, залитой водой дороге ползли тяжелые грузовики с прицепами. Они везли грубо сколоченные из досок лодки. Грузовики возникали передо мной, как какие-то чудища; переваливались с боку на бок и скрывались за леском в тумане.

Перед комбинатом — заросший травой пустырь. Ветерком туман здесь раздуло, и дорога по пустырю почти вся просматривалась немцами.

Примостившись на подножке одной из машин, я добрался до развалин комбината, снял разгрузку лодок и собрался уже обратно, но противник открыл огонь. Оставшиеся лодки пришлось сгружать под непрерывным минометным обстрелом.

Десантная группа войск к этому времени была уже на исходных позициях — в подвалах и развалинах комбината. Переправа назначена была на ночь.

Остался до ночи на комбинате и я.

Вражеские самолеты то и дело бомбили территорию комбината. Бетонные потолки подвалов, завалы от обрушившихся стен — все это были укрытия довольно прочные, и все же сознание, что сверху на тебя падают бомбы, было не из приятных.

Под утро началась артподготовка. Из амбразуры наблюдательного пункта хорошо были видны огневые вспышки наших мин и снарядов, обрабатывавших передний край обороны немцев. Но снимать я не мог. Было еще темно. После артподготовки спустили на воду лодки, и десантники двинулись к берегу противника.

От взрывов вражеских мин и снарядов между лодками вздымались фонтаны воды. Выли и прямые попадания в лодки, но ничто не останавливало десантников. Высаживаясь на берег, они вели огонь из автоматов, забрасывали траншеи противника гранатами, вклинивались в глубь обороны немцев.

Прикрывая телефонную трубку рукой, командир полка отдавал приказания, получал донесения. Операция проходила успешно. А я от досады был вне себя — из-за темноты не удалось снять ничего, а когда рассвело, налетели «мессершмитты» и стали так бомбить и обстреливать наш берег, развалины, траншеи вокруг комбината, что просто невозможно было высунуть голову,

Бой был тяжелым, но десантники закрепились на плацдарме и успешно расширяли его.

К концу бомбежки мне все же удалось снять гитлеровские самолеты. Решил снять работу наших зенитчиков. По пути к ним вынужден был переждать налет фашистских стервятников в блиндаже, который оказался пунктом первой медицинской помощи. Блиндаж был небольшой, но в полный рост; посредине — широкий стол, покрытый окровавленной простыней. Простыней затянут был и потолок над столом. На столе лежал молодой солдат, которому хирург зашивал на боку выше бедра большую рану.

Взрывы сотрясали землю, блиндаж вздрагивал, с потолка сыпался песок, а раненых все несли и несли на руках, на плащ-палатках, на носилках.

Внесли солдата, у которого была почти оторвана нижняя челюсть. Он придерживал ее руками, но не стонал, мужественно переносил ужасную боль.

Закончив зашивать рану и поручив перевязку санитару, врач глотнул из бутылки немного спирту и сразу же принялся оперировать солдата с перебитой челюстью. Делал свое дело молча, сосредоточенно: лицо в испарине, красные от бессонницы глаза, взлохмаченные волосы, но движения рук спокойные и уверенные.

Через входную щель свет падал прямо на операционный стол. Я снял работу врача, И почувствовал вдруг, что от всего увиденного меня подташнивает. Врач понял мое состояние и дал глоток спирту. Я сразу же пришел в себя.

Выйдя из блиндажа, я траншеями добрался до аэродрома, где видел накануне зенитную батарею.

Сегодня на этом месте все было взрыто бомбами. Зенитчиков нашел неподалеку. Одно их орудие было выведено из строя, остальные побиты осколками, но еще боеспособны.

Дождавшись очередного налета вражеских самолетов, я снял их пикирующими, снял в работе зенитчиков. Мастерски, в темпе вели они огонь по стервятникам, мстя за погибших товарищей. И вот, к всеобщей радости, один из «мессершмиттов» задымился и как-то боком пошел к земле. Это был неплохой итог действий зенитчиков и неплохая концовка нашего сюжета.

На ночь меня устроили в блиндаже из бревен, сложенных прямо на земле. Местность была болотистой, топкой, и на полу плескалась вода. Ходили по бревнышкам.

На следующий день я снимал (пока, правда, из траншей) уже на правом берегу Невы, на «пятачке», с которого началась когда-то моя боевая биография.

Многое пришлось пережить за девятьсот блокадных дней. И, конечно, не изгладится в памяти день, когда вмерзшие в лед Невы корабли, форты Кронштадта, батареи у Пулковских высот, под Колпином и в других местах могучим грохотом орудий возвестили о пришедшем наконец для ленинградцев часе избавления. Войска Ленинградского фронта перешли в наступление и погнали фашистскую нечисть от стен великого города.

На мостах и набережных Невы собирались толпы людей. Со слезами радости смотрели они на извергавшие огневой смерч орудия кораблей, подбрасывали шапки, обнимались, целовались. Радости, ликованию не было конца.