Главы из биографической рукописи режиссера-документалиста О. Подгорецкой "ЗАГЛЯНЕМ В ХХ ВЕК, ЛЁНЯ!" (посвящается внуку Леониду Кривошеину). Москва, 1977-1982 гг. Публикуется впервые.
Материалы из коллекции Московского музыкального театра "Геликон-опера" обработаны и предоставлены заведующей отделом выставочных проектов Анной Грибковой-Тхостовой.
Лева Мазрухо и кубанцы. 1949 год
Когда Ростовская студия предложила мне снять большой, 4 части, очерк о Кубани, я согласилась с одним условием, что режиссером будет также и ростовский кинооператор Леон Мазрухо, сделавший к тому времени уже две короткометражки как автор-оператор.
Времени на изучение материала у меня было мало, сценарист, журналист Нарин, совсем неопытен, мне нужна помощь человека, хорошо знающего Кубань. И я ее сполна получила за все время работы над фильмом.
1. Раки и мазрухи
Сначала о Леве.
Его странная фамилия поразила меня еще в первый год работы на хронике, когда на ежегодном Всесоюзном совещании хроникеров я ее услышала перед его темпераментным выступлением, а потом увидела на банкете в шуточных плакатиках-меню: «Суп по-сельски» — два брата Посельских работали с нами, «Раки и мазрухи» — а это уже в адрес Левы.
Худенький, несколько сутулый, смуглый, как южанин, с большими карими глазами, в которых всегда таилась какая-то грусть, несмотря на присущее ему чувство юмора, подвижный, общительный, остроумный Леон или Лева завоевал с первых же лет своей работы всеобщую симпатию и как товарищ, и как автор интересных кинозарисовок, сюжетов.
Начало его карьеры как кинооператора не лишено интереса.
Как и большинство тогдашний кинокорреспондентов, он начал с фотографий, но когда в руки попала деревянная камера Эрнемана, снял первый киносюжет, пробу для которого проявил в ведре. Так в Крыму в 1927 году Мазрухо снял и отослал в Москву свою первую корреспондентскую заметку — о первой погрузке зерна кранами в Феодосийском порту.
В. С. Иосилевич тут же выслал Мазрухо доброе письмо и с присущей ему заботой о кадрах три коробки пленки «Агфа» и специальное удостоверение, что он является корреспондентом кинохроники. Но когда украинский журнал «Тиждень» — «Неделя» — поручил Мазрухо снять пуск первой домны Керченского металлургического завода, а Леон Борисович запросил Москву, не нужно ли снять и для нее, разгневанный изменой Иосилевич ответил грозной телеграммой: «Можете не снимать!»
Приехав на Керченский завод, Мазрухо узнал, что съемку будут производить и московские операторы М. Ошурков и А. Лебедев.
А увидев «блестяще» одетых в желтых крагах, бриджах, ковбойках, полосатых кепках, цветных шарфах москвичей с отличной металлической сверкающей киноаппаратурой «Дебри» и заводной камерой «Кинамо», Лева окончательно пал духом от острой зависти.
Чем же перешибить москвичей? — Разве только необычным ракурсом, найти оригинальную точку съемки…
2. Оригинальная точка
Он нашел ее и полез по скобам на большую заводскую, дымовую трубу. Никто этого не заметил. Все были заняты подготовкой к пуску и митингу.
Не поднялся Лева и 10-ти метров, как стало ему вроде худо — мелькнула мысль, а не слезть ли? Но спускаться вниз с тяжелой аппаратурой было еще страшнее. И он поднялся на самый верх, почему-то уверенный, что тут есть нечто вроде крыши над пятиметровым в диаметре отверстием, а там оказались две хлипкие прогибающиеся дощечки, к тому же труба довольно сильно раскачивалась.
Закружилась голова, бедный Лева оступился, нога попала между досок, и он еле удержался, ободрав сильно кожу ноги и бедра. Тут понял парень окончательно, что задумка — безумная затея, и стало ему по-настоящему страшно.
Все же, преодолев страх, начал прилаживать аппарат — о штативе не могло быть и речи — на край трубы с наклоном и, лежа, снял первый план, очень заполненный людьми и домной.
Перед тем, как дать команду начать задувку домны, директор огляделся вокруг, все ли в порядке? И тут вдруг заметил странное движение на верху трубы. Поняв в чем дело, он приказал немедленно спустить вниз злополучного корреспондента, пока его не снимут с трубы, ничего не начнется.
Все теперь смотрели не на домну, а на трубу, где три пожарника, бережно обвязав Леву Мазрухо, осторожно спускали на веревках его и деревянную аппаратуру. Из-за сорванной кожи Лева не был в состоянии спуститься самостоятельно.
Прихрамывая, подошел к толпе отважный кинооператор, и перед ним почтительно расступились люди, уступая ему заслуженное место рядом с шикарными московскими операторами[1]. И Мазрухо все удалось снять на торжественном пуске домны, и мир с Иосилевичем был восстановлен. Из «Тиждня» Мазрухо ушел, оставшись корреспондентом Москвы, а позже начал работать на Ростовской кинохронике.
3. Дружба с М. А. Шолоховым
В дальнейшем большое влияние на формирование Мазрухо как художника и человека оказал М. А. Шолохов. Они познакомились, когда Лева снял митинг казаков в Вешенской зимой 1934 года — тогда казакам разрешили носить форму. Все разошлись, а замерзший, в туфлях на снегу, оператор еще остался, и вдруг его повели в шолоховское подворье, в одноэтажный домик с мезонином на самом берегу Дона.
Навстречу вышел Шолохов: «Ну, городской житель, отогревайся!» — И показал жене , Марии Петровне, как кинооператор снимал, ежась от холода и поднимая то одну, то другую ногу. Посмеялись.
Обогрели, накормили, оставили ночевать, выспросили всю биографию. Так завязалось знакомство, углублявшееся с каждой новой встречей.
А снимал Мазрухо Шолохова довольно часто, то в связи с каким-нибудь событием, то просто так — на отдыхе, на охоте. Михаил Александрович интересовался документальной кинематографией и хотел совместно с Левой сделать фильм о Доне, даже написал сценарий. Но война помешала осуществлению этого замысла.
В военные годы Мазрухо стал майором. И асом воздушной съемки. Это он первым из кинематографистов полетел над Берлином, который был еще в руках гитлеровцев. И весь авиаполк высыпал смотреть, как стартует наш пикирующий бомбардировщик, оборудованный несколькими кинокамерами с пультом управления в кабине стрелка-радиста.
4. Над Берлином
Высота: 6 000 м — 7 000 м — 8 000 м …
Дышать без респираторов уже нельзя. Стрелок-радист Хачатуров указал, из каких пулеметов кто должен по команде стрелять. На Траверзе — Берлин.
Мазрухо открывает люк. Оттуда пахнуло холодом – градусов 40. Включает все тумблеры, высовывает палец, чтобы нажать спуск ручной съемочной камеры, смонтированной на ложе стрелкового автомата, но в толстой перчатке палец не пролезает, снимает перчатку на леденящем морозе…
Он снимает внизу горящий Берлин, горящий рейхстаг, весь город в пожарищах.
Показались истребители противника. Хачатуров показывает на пулемет. Но палец оператора примерз к металлу, он с трудом смог оторвать его и взялся за пулемет.
От Фока-Вульфа удалось уйти на высоту и, наконец, приблизилась к своему аэродрому. От радости. Что все выполнили, как полагается, Хачатуров обнимал Мазрухо, а тот его.
Благополучно приземлились на посадочную полосу.
Потом их несли на руках летчики и механики в сопровождении всей киногруппы.
За этот героический рейс и превосходные кинокадры Махрухо удостоен звания Лауреата Государственной премии.
И немало подобных тому рейсов совершил майор Мазрухо за время войны.
А когда пришла победа, его вызвали в ставку маршала Жукова.
Предстояла съемка во Франкфурте-на-Майне в ставке Эйзенхауэра.
5. Еще историческая съемка
Жуков решил лично проверить, кто с ним летит и как выглядит.
Предстояло вручение Ордена Победы Эйзенхауэру и Монтгомери.
Критически оглядев довольно потрепанный костюм и прохудившиеся сапоги кинооператора, Жуков приказал, чтобы завтра и оператор и фотокорреспондент были одеты как надо.
За одну ночь были пошиты костюмы из тонкого зеленого шевиота и новые сапоги
Поступило еще и такое указание, чтобы у корреспондентов не висели никакие сумки. Поэтому кассеты с пленкой хранили в карманах сопровождающие адъютанты: в правых карманах — еще не снятые, а в левых — уже снятые. А в карманах Мазрухо и фоторепортера лежали коробки шикарных папирос «Советский Союз», новые белоснежные носовые платки, чистые подворотнички.
И вот прилетели во Франкфурт-на-Майне.
Вручение должно было совершиться в большом здании Управления «И. Г. Фербениндустри». Все остальное лежало в руинах, а это здание американцы не бомбили. Внутри него была большая, но довольно темная комната. Свет падал только из полукруглого окна и от тусклой лампы. Снимать при таком освещении нельзя — будет брак.
Столик, на котором были разложены награды, Мазрухо сам подвинул к окну, к удивлению Эйзенхауэра и всех важных персон, присутствовавших на этой церемонии. Жуков зачитал приказ и начал было вручать орден, но Мазрухо схватил Эйзенхауэра за руку и повел поближе к окну, показывая, что нужен свет. Жуков улыбнулся и вручил ордена в указанной оператором мизансцене.
380 метров, снятых оператором, послужили отличным материалом для спецвыпуска.
И вот с таким отважным, принципиальным, сильно увлеченным своим делом человеком мне предстояла впервые в моей жизни совместная работа.
Мы прекрасно с ним сработались и очень подружились.
6. Работаем вместе
Добрейший по натуре он впадал в неистовый гнев, если замечал небрежное отношение любого члена киногруппы к своей работе.
И вот, когда я приезжала к Мазрухо, а мы работали двумя группами, выяснялось, что ассистент оператора, не уберегший объектив, вызвал такую ярость Левы, что он чуть-чуть не побил парня туфлей и сказал, что увольняет его, и тот может возвращаться в Ростов.
Или в следующий раз за срыв съемки чуть-чуть не был уволен администратор. С присущим ему чувством юмора Мазрухо сообщил, что через раз очередь дойдет и до него самого, так как работать будет уже не с кем, и он уволит самого себя.
Требовательный к другим он был беспощадно требователен и к себе, никакие трудности его никогда не останавливали и, если уже принятое творческое решение можно было заменить новым, лучшим, Леон Борисович за это отчаянно дрался, если даже это грозило серьезными осложнениями.
И это качество очень сближало его с героями нашей картины — кубанскими казаками.
Вот что сказал нам секретарь комитета партии Курганского района Сероштан:
«Не секретари райкомов, а председатели колхозов определяют судьбу районов. А самолюбие у них – у кубанских казаков – большое: во всем хотят быть впереди – на коне ли с шашкой, на колхозном ли хозяйстве. Нам остается только использовать эту черту, так сказать, взрыхляя почву для соревнования и направляя инициативу председателей колхозов в нужном направлении».
«Недурен маслобойный заводик в «Маяке революции», — скажешь одному. — Поди от такого и ваш колхоз не отказался бы».
«Не отказался бы», — соглашается собеседник и … задумывается.
«Председателю колхоза «Маяк революции» — Еремышко — на прощание бросишь как бы мимоходом: «С новой баней поторопись, не то смотри, как бы Ткачук тебя не обогнал».
И, конечно, Еремышко приложит все усилия к тому, чтобы скорее и качественнее построить новый свой объект, хотя председатель колхоза «Большевик» Ткачук и не помышлял ни о какой бане, но теперь он ведь тоже слышал сказанное и расшибется в лепешку, но новая баня будет и в его колхозе.
Эти два колхоза соревновались друг с другом, но силы у них были явно неравные — «Маяк революции» был гораздо сильнее.
Мы обсудили с Мазрухо это положение и решили вмешаться. Посоветовались в райкоме партии, там сказали, что до войны Еремышко соревновался с одним крупным колхозом, где председателем был Табаков — самый опытный хозяйственник, а потом это дело заглохло из-за самолюбия обоих казаков, как, мол, идти первому с предложением вновь соревноваться — срам, если вдруг откажется.
И мы с Мазрухо решили помочь не в меру самолюбивым казакам. Он поехал к Еремышко, я — к Табакову и пригласили их соревноваться, он — от имени Табакова, я — от Еремышко. Они охотно согласились, тем более, что и так неофициально уже соревновались, ревниво следя, как бы сосед в чем-либо его не обогнал. Но теперь соперничество председателей развернулось с новой силой.
Николай Григорьевич Табаков — дородный потомственный казак, депутат Верховного Совета РСФСР — обладал большим хозяйственным опытом, любил порядок и чистоту, культуру. Будучи в Москве, всегда лично отбирал книги для колхозной библиотеки.
Но особое пристрастие он питал к русской живописи. Несколько лет назад он выбрал из колхозных парней одного, как ему показалось, наиболее способного к рисованию, и отправил его в город учиться живописи. Теперь в клубе колхоза и в квартире Табакова прямо картинная галерея — копии (признаться, довольно слабые) полотен Васнецова, Перова, Федотова и других русских художников.
Табаков так уважал живопись, что даже забирал полотна в полевой стан, когда туда перебирались колхозники на страду. И плыли «Три богатыря» среди зреющей пшеницы, словно выглядывая, где же конец этому необозримому урожайному полю?
По традиции на Кубани колхозу, первому сдавшему хлебопоставки, предоставлялась честь отправлять в Москву эшелон кубанского хлеба.
Эта честь выпала на долю Табакова, он сам сопровождал эшелон. Не успел он проехать Ростов-на-Дону, как Еремышко погрузил новый эшелон кубанского хлеба на станции Курганинской. Снова украшали паровоз снопами пшеницы, цветами — активно помогала писательница Галина Николаева, видимо, изучавшая на Кубани материал для своей повести.
Поезд тронулся. На кумачевой ленте надпись — «Тебе, Родина, кубанский хлеб!»
А мы с Левой Мазрухо дружно взялись за монтаж фильма «На Кубанской земле».
_________________________________
1. Я стала невольной соучастницей подобного же эпизода в Румынии в 1958 году. В поисках верхней точки румынский оператор Ионеску выбрал на площади металлургического комбината высокое сооружение, похожее на башню, и вместе с директором фильма Недовым решил взобраться туда наверх. Отговорить их было невозможно. Они лишь попросили меня удалиться, так как не делая испачкать брюки, решили их снять. Замирая от страха, я обошла «баню» и не рискнула сразу смотреть наверх, а следила за реакцией стоящего вблизи человека, «заинтересованно следящего за тем, что происходит на «башне» и, наконец, решилась посмотреть сама. Они карабкались по ребрам досок и обрывкам арматуры, рискуя сорваться вниз вместе с аппаратурой и штативом. Каждая минута казалась бесконечной. Вдобавок кто-то подошел и сказал, что скоро через каупер пойдет газ, и операторы могут потерять сознание. Только этого не хватало! Я до ужаса ясно представила, как отравленные газом Ионеску и Недов без чувств падают вниз. И виновата буду я, забраковав ранее снятую панораму из-за небольшого скачка. От нешуточного волнения кружилась голова, и ноги словно подгибались. А Ионеску и Недов уже установили наверху аппаратуру и снимали. Через 10 минут оба, целые и невредимые, но испачканные, стояли на земле. Еще 5 минут на брюки. И вот они спокойно, как ни в чем не бывало, зашагали к машине. А я долго не могла придти в себя.