Виктор Лисакович: «Надо учиться радоваться чужим успехам»

Опубликовано: www.unikino.ru/газета-ск-новости № 7-8 (381-382) 22 июля 2019 года. 

С Виктором Петровичем Лисаковичем беседовала Елена Ульянова.

Особый приз «За выдающийся вклад в документальное кино» на XV международном фестивале документальных фильмов и телепрограмм «Победили вместе» был вручен кинорежиссеру, народному артисту Российской Федерации, профессору ВГИК Виктору Петровичу Лисаковичу. Мы решили поговорить с ним о кино, умении сопереживать друг другу, наградах, фестивалях и немного о жизни.

– Виктор Петрович, вашему фильму «Катюша» о Герое Советского Союза Екатерине Илларионовне Деминой, личности легендарной и уникальной, исполнилось пятьдесят пять лет. Что самое неожиданное связано у вас с этой работой?

– Неожиданным был приз, который я получил за фильм. Как-то воскресным днем я отдыхал дома и вдруг услышал по радио, что моя картина «Катюша» (1964; производство: ЦСДФ; автор сценария: С. Смирнов; режиссер: В. Лисакович ; оператор: А. Левитан; звукооператор: А. Петров; композитор: М. Табачников  слова песни: Е. Долматовский; в фильме использованы фронтовые фотографии С. Кулишова, Е. Халдея. -Прим. ред. #МузейЦСДФ) получила «Золотого голубя» – главный приз кинофестиваля в Лейпциге. Я и не знал, что ленту отправили на какой-то фестиваль. Это было время, когда режиссеров ни о чем не спрашивали – картины на кинофестивали возили чиновники, не всегда даже информируя творцов о полученных наградах.

– Что, бывало и такое?

– Да, о том, что мой фильм «Его звали Федор» получил приз в том же Лейпциге годом ранее, я узнал от директора студии между делом. Он увидел меня в коридоре и сообщил, что картина получила «Серебряного голубя» и надо бы мне этот приз вручить.

А с «Катюшей» главным был даже не приз, хотя, конечно, приятно вчерашнему студенту, только защитившему диплом, получить такую престижную награду. Мне важнее было признание коллег. После сдачи фильма руководству студии заместитель директора ЦСДФ Борис Николаевич Шумов попросил одного из режиссеров показать картину Владимиру Николаевичу Головне, тогдашнему зампреду Госкино СССР, чтобы он доложил министру Алексею Владимировичу Романову – «Катюшу» стоит посмотреть и открыть этим фильмом Первый Всесоюзный кинофестиваль в Ленинграде, который начинался на следующий день.

– «Катюша» стала фильмом открытия?

– Нет, министр не стал ничего смотреть, зато через несколько дней фильм показали на Ленинградской студии документальных фильмов, где он всем очень понравился, и даже спустя много лет коллеги говорили, насколько их поразила эта работа, насколько она для них была интересной и в своем роде новаторской. Они буквально пересказывали мне эпизоды. И вот это признание было самым дорогим и важным. Я, как ты понимаешь, ни на что не рассчитывал, просто снимал фильм, и вот такая у него судьба. Картина сразу пошла на экран, ее показывали в кинотеатрах, и на меня обрушился шквал газетных статей. Оказалось, что этот фильм так близко подошел к человеку, что произвел, я бы сказал, психологический удар. «Катюша» была принята как нечто новое в общении режиссера со зрителями через экран.

Несколько лет назад я был в Венгрии. В доме Россотрудничества на приеме ко мне подошел режиссер Ласло Лугошши и начал почти дословно цитировать мою «Катюшу». И не он один – видимо, она так засела в мозгах, что оставила глубокий след в душах и умах тех, кто ее видел.

– В тот момент она была новаторской...

– Об этом никто не думал, но надо помнить, что документальное кино 50-х годов было так, образно говоря, укатано под асфальт, из него было так вытравлено практически все живое, что в военной хронике, которая сама по себе знаменательна живой достоверной информацией, было новаторство. К тому же в стране начиналась новая эпоха, оттепель; это было заметно в художественном кино и стало появляться в документальном, которое обратилось к человеку, к его внутреннему миру. Именно оттепель дала мне возможность подступиться к моей героине.

– Расскажите, пожалуйста, о работе над картиной подробнее.

– «Катюша», конечно, родилась не на пустом месте. Она появилась из размышлений над фильмом «Необыкновенная встреча» моего мастера Арши Амбарцумовны Ованесовой. Там был удивительный по своей открытости эпизод, когда мы видим, как героиня решает важный для себя вопрос, наблюдаем ее внутренние метания, переживания, чувства, душу человека, чего не было в то время в документальном кино. На экране в то время было много другого, стратегически важного – как выполнен план, сколько зерна собрали хлеборобы, что, безусловно, важно в жизни, но не несет никаких человеческих эмоций. А только через эмоции можно раскрыть человека. Этот эпизод ошеломил меня, показав, что такое настоящий режиссер-документалист, как надо снимать.

– Ошеломил именно как эпизод, раскрывший человеческие чувства?

– Да. Такого я прежде не видел. Меня это потрясло и очень хотелось сделать что-то подобное, но не было материала. И вот, получив написанный Сергеем Смирновым сценарий «Катюша», прочитав историю медсестры Екатерины Илларионовны Деминой, я понял, что это тот материал, где как раз можно показать внутренний мир героини, ее эмоции. Но сделать было непросто. Сергей Смирнов опубликовал сценарий в газете «Правда». А там нельзя было написать иначе как о героической судьбе советской женщины. Но не об этом хотелось снимать фильм. Наша задача была рассказать историю о медсестре Катюше другими методами.

В голову пришла довольна простая, но не так легко осуществимая идея – показать героине на экране всю войну, которую она прошла, но которую никогда не видела, – сюжетный ход, ни разу до этого не используемый. После нас его применяли множество раз, но мы были первыми. Мы хотели не просто показать нашей медсестре хронику, но в пустом зале, в полной темноте, когда она думает, что никого рядом нет, снять ее живую реакцию.

– Скрытой камерой?

 – Да, еще и в полной темноте. Мы поставили перед объективом артиллерийский прибор ночного видения – кстати, этот способ съемки в темноте придумали на «Центрнаучфильме» – и снимали нашу героиню. Это была не просто хроника, а те места, где воевала Дунайская флотилия, в которой состояла Демина. На кадрах не было, конечно, ее самой, но она узнавала места («О, вот мы в Белграде!»), людей, вспоминала какие-то эпизоды... И как раз сцена у колодца, который мы снимали в Керчи, – из этого ряда. Крым, Керчь... Это была провальная военная операция. Выжженная степь, колодец на нейтральной полосе и раненые солдаты, которым нужна вода. Медсестра пошла за водой, зная, что за ней наблюдают фашисты.

Мы нашли похожий колодец. И вот она у нас в кадре стоит у колодца под жарким солнцем и рассказывает, как это было.

«Я пошла с ведром, – говорит наша героиня, – набрала воды, и тут вышел немец, рыжий фриц (это ее доподлинные слова), и что-то сказал. Я ответила, что не понимаю его, и я есть русская Катюша. Он отчего-то этому обрадовался и заиграл на губной гармошке «Катюшу». Когда закончил играть, я повернулась и пошла к своим, ожидая, что выстрелит в спину, но выстрела не последовало. Потом я снова пошла за водой и делала это еще несколько раз, а немец так и не выстрелил».

Вот, так сказать, живой кусок жизни. Это сильнейший эпизод в картине, который мне очень нравится, и именно его пересказывали мои коллеги. Правда, именно из-за этого эпизода картину долго не выпускали на экран. Требовали заменить немца на фашиста. А я тогда сказал: какой фашист – немец. Фашист бы стрелял, а он не выстрелил. Они почесали репу и согласились.

А Демина не знала, что вы ее снимаете?

– Нет, конечно – она увидела все уже в готовой картине. У нас с ней было полное доверие, и она не возражала. Тогда же не надо было ни у кого подписывать согласие, спрашивать разрешение. А сейчас – со всеми этими необходимыми подписями – из документального кино уходит его документальность. Мы не можем застать героя врасплох, снять его живые эмоции, потому что он подписал бумагу и знает, что его снимают. А когда человек знает, он невольно зажимается перед камерой или красуется, хочет быть лучше, и он уже ненастоящий. Вообще, это не наша идея – спрашивать разрешение. Это западная штучка такая. Представь, снимаешь класс в школе, на перемене, а потом надо каждого отловить и подписать разрешение. Никто не станет этим заниматься, живой эпизод уберут. В общем, отсюда и идет омертвление документального кино.

А тогда мы спокойно снимали, а Демина рассказывала. С ней в зале был Сергей Смирнов, и предполагалось, что она рассказывает все ему, но на самом деле это был монолог для себя – она только изредка бросала какие-то реплики в его сторону, потому что была переполнена эмоциями и хотела выговориться, именно это было важно.

– К сожалению, Екатерина Илларионовна совсем недавно, 24 июня, ушла из жизни. И в статье о ней я прочла, что она получила звание Героя Советского Союза только в 90-е годы. Как такое возможно?

– На фронте ее трижды представляли к званию Героя, но во время войны Катюша его так и не получила, только два ордена Боевого Красного Знамени. Она стала Героем по последнему Указу Горбачева, и она – Герой, по своим поступкам, по жизни. Хрупкая девушка, служила в морской пехоте. Единственный санинструктор в частях морпехов.

– Да, удивительная судьба... Виктор Петрович, а приз вы так и не получили?

– Получил, мне его вручили в посольстве ГДР в Москве. Собралось все кинематографическое начальство, даже не имевшее к этому отношения.

– Потому что потом был банкет.

 – Да. Мало того, немцы пригласили меня в Лейпциг на кинофестиваль. У нас тогда ездили только мэтры, и меня, мальчишку, выпускать не хотели, но они настаивали и я поехал. И после этого наши молодые кинематографисты стали ездить на кинофестивали.

– Действительно ли документальное кино переживает сейчас расцвет, как об этом пишут критики?

– Я бы сказал, расцвет творчества есть, но кто его видит, этот расцвет? Кто его может оценить? Только свои между собой. Я не понимаю и не принимаю документальное кино, снимаемое для самовыражения. Я – художник. Это очень хорошо так думать, а что дальше? Какие вопросы ты решаешь своим фильмом? Творчество замкнуто, оно не имеет выхода. Когда-то я ушел на телевидение, где мы делали документальное кино. И главным было то, что оно имело выход к зрителю. А сейчас все изменилось, на телевидении документалистика влачит жалкое существование. И то, что мы делали именно как кино, а не как монтаж кем-то снятого сюжета, уходит. Вообще, к сожалению, сейчас, особенно на телевидении, упал приоритет режиссера как творца; оператор – он при технике, его никуда не денешь, а режиссер – без него можно просто обойтись. Также и введение в кино приоритета продюсера неправильно. Есть человек, который отвечает за все – это режиссер. А продюсер дает деньги и доводит фильмы до зрителя. Но зрителя как раз и нет у документалистики. Разве что на фестивалях.

– Кстати, о фестивалях. Не кажется ли вам, что их стало слишком много?

– Фестивали – это замечательно. Мы смотрим фильмы друг друга, можем пообщаться на эту тему, порадоваться успехам других, обсудить чужое кино, а то разучились это делать. Разучились радоваться за другого.

– Потому что в этой радости появилась некоторая зависть. Ему дали приз, а мне? Ведь я тоже снял хорошо, чем он лучше? И это не наш менталитет, это современный менталитет. На Западе не так – там все делается с улыбкой на лице, а что внутри, никто не знает. Мы же на показ радоваться не умеем, вот и выходит то, что выходит.

– Безусловно. Раньше все было иначе. Была другая атмосфера, собирались мэтры, смотрели работы молодых, нам помогали, радовались нашим успехам, продвигали, а сейчас каждый хочет выделиться, чтобы его заметили, и не очень здорово, если при этом заметят кого-то еще. Вот ту самую старую атмосферу как раз и возрождают фестивали. Но хотелось, чтобы больше было зрителей и больше общения, больше обсуждения фильмов даже в ущерб их количеству. Надо не только смотреть, но и говорить о том, что мы посмотрели, предпринимать усилия по привлечению зрителей. Это важно. А сами фестивали – это хорошо.