Опубликовано: Журнал «Экран» № 9 за 1991 год. Фото: "Гибель эсминца «Свободный». Севастополь, 10 июня 1942 года". Автор фото: Владислав Микоша. Источник: www.russiainphoto.ru. Материал к публикации подготовила И. Никитина.
Пять десятилетий назад грохнула первая бомба, разорвался первый снаряд, первая пуля оборвала жизнь солдата на переднем рубеже Великой Отечественной…
Всё мы выдержали, всё испытали, прошли сквозь смертельный огонь, сквозь горечь отступления, познали радость и гордость побед. И никогда не забудем, чего это нам стоило, какой ценой мы обрели мир.
Когда я оглядываюсь назад и вспоминаю эпизоды прожитых на войне дней, невольно хочется пересмотреть всё заново, «кадр за кадром». И вот, словно из вчера, всплывают из глубин памяти горячие точки, в которых пересекалась с войной твоя судьба. Как вчера вижу руины Севастополя, покрытые красными маками… На третий день войны вместе с другими фронтовыми кинооператорами я снял свои первые кадры кинолетописи Великой Отечественной. Потом появились в Севастополе и мои товарищи Д. Рымарев, Ф. Кротик-Короткевич, К. Рященцев, Н. Левинсон.
В то утро я проснулся рано. Предстояла сложная и очень опасная съёмка. Моё беспокойство отразилось и на Левинсоне, всю ночь он ворочался с боку на бок. Утро, как и накануне, кроме тяжёлых вздохов канонады, ничего нового не принесло. Солнце, набирая высоту, ожесточалось всё больше и больше. Его острые лучи, казалось, хотели воспламенить почерневшие руины Севастополя. Пропитанный гарью и золотистой пылью воздух, нагреваясь, дрожал и колебался, как над раскалёнными песками пустыни. Изредка с передовой доносились, будто отсчитывая секунды, пулемётные очереди.
— Важно проскочить через залив, а там разберёмся, как поступить, – размышлял вслух мой помощник Левинсон.
— Катер придёт вовремя, как рассчитали?
— Как всегда, на пирсе Графской! – ответил Левинсон, закуривая.
Да! Сегодня мы решили осуществить давнюю задумку – снять в заливе, недалеко от Константиновского равелина на Северной стороне базу военно-морских бомбардировщиков. Мы часто видели, но не снимали, были далеко – через залив, как на неё нападали «козлы» – так в Севастополе прозвали «Юнкерсы-87». Но её зенитный огонь самоотверженно отбивали атаки пикирующих «козлов» и их бомбы не достигали цели, поднимали столбы воды в Северной бухте, глуша массу рыбы. Она подолгу серебрилась своими брюшками зелёную воду залива. Мы решили снять эпизод из боевой жизни базы морских бомбардировщиков.
— Заодно, как освободимся, зайдём к Мише Матушенко. Мы давно у него не были – предложил Левинсон. Комбата десятой батареи мы очень любили и часто к нему наведывались. Его прозвали в Севастополе «комбатом-охотником». Он очень прицельно и точно громил немцев.
Мы хорошо знали, что у фашистов в авиации от одиннадцати до двенадцати бывает обеденный перерыв. Переправляться через залив, не учитывая этого, было очень рискованно. «мессера» охотились над Севастополем за каждой подвижной целью, низко пикируя и расстреливая из пулемётов даже одинокого человека. Левинсон договорился на флотском командном пункте, и нас обещали переправить на скоростном катере не ту сторону. Немцы и на этот раз были точными и пунктуальными. Переправившись, мы успели добежать до стен разрушенного домика и залегли в густой тени под кустами цветущей сирени.
— Только бы катер успел смыться! – Левинсон глубоко вздохнул и растянулся на траве. – Весна! Душистая ветка сирени и война! Парадокс!
Не прошло и десяти минут, как без всякой тревоги появились юркие и стремительные «мессеры», их моторы не жужжали, а мелодично звенели. Они низко шныряли над руинами, что-то выискивая; то вдруг свечой взмывали в небо и, пикируя с высоты, расстреливали из пулемётов наши зенитные батареи.
— Как у них всё продумано! Ничего зря не делают!
— Обеспечивают безопасность для прилёта бомбардировщиков! – Не успел Левинсон закончить фразу, как раздался тревожный гудок Морзавода. После объявления тревоги обычно не проходило и пяти минут, как появлялись гости. На этот раз Ю-87 и Ю-88 появились одновременно с последним гудком.
Из-под солнца летели одна за другой две эскадрильи. В первой было девять, а во второй шесть самолётов. Я поднял свой «Аймо», но тут же прекратил съёмку. Самолёты изменили курс. Обе эскадрильи сделали большой круг высоко над городом. Зенитки морской базы молчали.
— Смотри, кто это там? – Левинсон показал мне взглядом на человека, который примостился, как и мы, на траве, недалеко от нас, под кустом миндаля.
— Сухопутный батальонный комиссар, чего это он тут блуждает?
— Не из лётного состава базы, наверное, решил переждать тревогу, – тихо сказал Левинсон.
— Ты знаешь, он следит за нами. Вот те крест! – не выдержал я. Но тут заговорили зенитки морской базы. Я моментально вскинул «Аймо» и плотно прижал к мокрому лбу. Первая эскадрилья «козлов», задрав колёса, пошла в крутое пике. Я начал снимать, вся эскадрилья не помещалась в визире камеры. Было хорошо видно, как отрывались бомбы. Рёв самолётов, свист бомб и грохот зениток заглушили работу камеры, казалось, что она остановилась. Левинсон крепко держал меня за плечи. Я продолжал вести панораму за бомбами и хорошо видел, как они вонзились в ангар, и он исчез в дыму и пламени огромного взрыва. В синеве неба повисли чёрные, рваные куски железа. Мы прижались к каменной стенке. Взрывная волна больно хлестнула. Левинсон что-то кричал, но я ничего не слышал, тогда он показал рукой. Вторая эскадрилья, перевернувшись колёсами вверх, пошла в пике. А первая низко над Константиновским равелином взмыла в небо. Я продолжал снимать, в визире камеры хорошо было видно, как бомбы, а их было много, попали прямо в гидросамолёты…
Взрывная волна уложила нас на траву. Если бы не каменная ограда, нас могло отбросить неизвестно на какое расстояние. А потом неожиданно наступила тишина, если не считать далёкого воя улетавших «юнкерсов» и треска бушующего пламени, пожиравшего искорёженные останки амфибий и бензиновые бочки.
Нужно было перезарядить камеру, я потянулся к кофру, но руки не подчинялись, по всему телу била дрожь, очень хотелось пить. Левинсон сидел с широко открытыми глазами и что-то беззвучно шептал…
— Это чем вы тут занимаетесь? – раздался вдруг из-за спины резкий, неприятный и властный голос. – А?
Это было так неожиданно, что мы не успели ничего ответить.
— Встать! – последовала громкая и резкая команда.
Мы, ещё не понимая происходящего, продолжали растерянно сидеть на траве, по-глупому улыбались, решив, что нас кто-то разыгрывает.
— Встать! В душу вашу мать! Ждёте немецкой команды! По-русски не понимаете! – Команда последовала ещё более грозно и визгливо. Круглое, как арбуз, лицо неизвестно откуда возникшего батальонного комиссара было мокрым от пота, в красных пятнах. Он стремительно выхватил из кобуры пистолет и, не целясь, направил в нашу сторону. Мы вскочили в полном недоумении. Я хотел поднять камеру, но новый выкрик остановил меня.
— Руки вверх! – Мы повиновались. Он направлял пистолет то на меня, то на Левинсона.
— В чём дело, товарищ батальонный комиссар? Вы за кого нас принимаете?
— Я вам не товарищ! Вы фашистские диверсанты! – Он нагнулся, взял левой рукой «Аймо». - Вот вещественное доказательство! Я давно за вами слежу! Вы арестованы! – Он переложил пистолет под мышку и правой рукой открыл крышку аппарата, из него выкатилась бобышка со снятой плёнкой. Я схватился за пистолет, моё сердце громко стучало… Левинсон схватил меня за руку.
— Ты с ума сошёл! Съёмку не вернуть!
Мы стояли с приподнятыми руками. Левинсон был бледен, как полотно. Его левый глаз подёргивался. Я таким его никогда не видел.
— Это насилие! Прежде надо проверять документы! – крикнул мой друг.
— Молчать! Какие документы? Вот документ! – он бросил «Аймо» на траву. – Диверсия налицо! Явная работа на Гитлера! – Он снова начал водить пистолетом. – На три шага вперёд! Руки за спину, шагом марш!
В это время Морзавод заиграл тревогу. Наш конвоир завертел головой, озираясь по сторонам, словно разыскивая кого-то.
— Стоять на месте! – скомандовал он и вдруг кинулся бежать в сторону складских бараков.
Снова из-под солнца показалась шестёрка «юнкерсов». Она сделала полукруг, зенитные разрывы сопровождали её густым накрапом, и пошла явно в нашу сторону. Незаряженная камера валялась на траве…
— Куда же он делся? Такую съёмку… – Левинсон так и не успел найти нужных слов.
— Удрал с перепугу и арестованных «диверсантов» бросил! – Я посмотрел в сторону бараков, но там никого не увидел.
— Мерзавец! Я найду ему управу! – кипел мой друг. – Теперь жалею, что остановил тебя, таких надо стрелять на месте! – не унимался Левонсон.
Ю-87, будто услышав Левинсона, с воем, пикируя, сбросил свой груз туда, где исчез наш конвоир. Мы лежали на траве, плотно прижавшись к каменной ограде. Взрыв был грандиозный. Огромное пламя высоко взвилось в синеву неба.
— Нашёл же, дурак, где спрятаться, это склады боезапаса базы. От него мокрого места не осталось! – Левинсон не то жалел, не то негодовал. Зенитная канонада прекратилась. Над складами висела чёрная шапка, в её подножии пылало пламя. Ни один из нападавши «юнкерсов» не пострадал. Они с воем исчезли на бреющем полёте. Мы поднялись в ожидании развязки. Я перезарядил камеру. Засвеченная плёнка блестела на траве.
— Этот сукин сын одну из лучших моих съёмок уничтожил, и всё же жаль, если он накрылся.
— В этом никакого сомнения быть не может! Ну и ну! Он чуть тебя не пристрелил, а тебе жаль? – злорадствовал Левинсон.
— Давай сходим, может, ему надо помочь! – настаивал я.
— Если бы он был жив, то сейчас бежал бы сюда сломя голову к «арестованным», а если ранен, что, гарантирую, исключено, сейчас же пристрелит нас, чтобы не убежали от него живыми! – Доводы моего друга были основательными, но мне было не по себе. Кто бы он ни был – так уйти и не помочь?..
— Всё-таки подождём ещё немного, может, появится? Мы же «арестованные». Раз сбежали – значит, действительно «диверсанты»! – Морзавод дал отбой воздушной тревоги. – Нельзя так уходить…
— Не бойся, я беру это на себя! Доложу, как положено, адмиралу Октябрьскому. Пойдём скорее к пристани, может, найдём оказию домой. Успеть бы до новой тревоги…
— подождём ещё немного!
Левинсон не разделял моих чувств и торопил на пирс.
— Пожалел волк кобылу!.. Ну, ладно, ещё полчаса, рискуем ведь, тоже можем, как этот идиот, попасть под бомбы!
Мы были на пути к пирсу. Голое место, и нет никакого укрытия. Прошло более часа. Ни одной живой души не появилось в районе взрыва. Солнце пекло нестерпимо, и никакой тени…
— Смотри, вон катер сюда идёт, как по заказу! Пойдём на пирс! А то, может, сегодня никакой оказии больше не будет. Застрянем до утра!
— Ладно! Пойдём! Ты, наверное, по-своему прав, но мне не по себе! Если бы не ты, я пошёл бы его искать!
— У меня всякая охота снимать пропала. Такую съёмку… – прервал меня Левинсон.
К пирсу подваливал знакомый катер командования, из него вышел наш друг, комбат десятой батареи капитан Матушенко. Протягивая руки, подошёл к нам.
— Слава Богу, целы и невредимы, как вам это удалось? Вы были у меня на батарее?
— Нет, Миша! И очень сожалеем, что не были. Мы тут в такую историю попали, но об этом потом. На днях к тебе приедем специально. А сейчас хотим на ту сторону!
— Этот катер пойдёт обратно на ФКП и захватит вас. А всё-таки что с вами? На вас лица нет! Налёт повлиял?
— Нет, Миша, не он! Потом расскажем! Пока!.. До встречи!
Катер отвалил от пирса, мы неотрывно смотрели в сторону исчезнувшего батальонного комиссара, но вот уже и дым от взрыва рассеялся, а никто там не показался.
— А может, он понял, что натворил, и ему стало стыдно! – сказал я.
— Не тот тип! Он ел нас глазами! – не унимался друг.
— А почему не застрелил?
— Хотел отличиться, доставить диверсантов лично! Живьём! Сама судьба его покарала. Какую съёмку загубил! Нет, мне его нисколько не жаль! – не успокаивался Левинсон.
Наш катер подвалил к Графской пристани…