Опубликовано: Газета «Советская культура» от 25 марта 1989 года (стр. 6). Фото: композитор В. Артёмов, дирижер Эдуард Топчян. "Реквием". Большой зал Московской консерватории. 23 апреля 2015 года. Источник фото: www.reznikers1.livejournal.com.
Премьера Реквиема Вячеслава Артёмова состоялась в Концертном зале имени Чайковского 25 ноября прошлого [1988] года, и статья эта уже была написана, когда он прозвучал вторично, 10 декабря. Объявленный в программе задолго до трагических событий, Реквием просто «совпал» с днём траура. Для композитора он стал ещё и Реквиемом памяти отца, который скончался вечером того же дня, что унёс тысячи жизней в Армении. Посвящённый прошлому, Реквием как бы определил ещё несвершившееся. Воистину прошлое и будущее встречаются в настоящем. Учёные уже «просчитали» эту древнюю формулу в уравнениях Шредингера, названных профессором Б. Искаковым «Уравнениями кармы»: «С помощью уравнений кармы можно описать своеобразную сеть причинно-следственных взаимоотношений в бесконечном информационно-энергетическом поле…»
Время невероятно уплотнилось, и следствия оказались в такой близости от причин, что казавшееся ранее таинственным и необъяснимым сегодня уже «читается в открытом тексте» и учёными выстраиваемой ими новой онтологии мироздания, и просто внимательным наблюдателем. И если сегодня учёные предполагают возможность материальности мысли и эмоций – не сам ли человек своими разнузданными страстями развязывает страшные стихии природы?
Реквием, услышанный мною вторично в день траура, заставил иначе взглянуть и на происходящее, и на саму музыку – отбросить мелкое и незначительное, увидеть то, к чему я волею судеб оказалась причастной в контексте времени, а не единичного явления.
«Reguiem aeternam…» - «Вечный покой даруй им…»
Несётся ввысь музыкальная стихия, вопрошает в тревожных распевах хора, в «плаче» сопрано, в пронзительном голосе скрипки, в тревожном перезвоне колоколов, и нарастает напряжение – между конечным и бесконечным, человеком и судьбой, смертным в человеке и бессмертном в нём и вне его…
Когда 22 июня 1941 года Алексей Толстой поставил точку, закончив третью часть романа «Хождение по мукам»,он уже знал, чем на самом завершилась бы судьба его героев – будь то не роман, а реальная история: 12 декабря 1937 года граф Толстой был избран депутатом Верховного Совета СССР, и по письмам, которые он как депутат получал со всего Советского Союза, прекрасно был осведомлён о страшной реальности тех лет.
Сегодня, увы, многое видится глубже – воистину, «во многой мудрости многая печаль…»
Пять лет назад Вячеслав Артёмов начал писать балет по роману Алексея Толстого. Идея балета сразу определилась как балет-реквием – внешний событийный пласт столкновения характеров на фоне взорванного, мятущегося времени трагедизирован «плачем» по предстоящему этому поколении. Страшному «хождении. По мукам» - по судьбе, которую уже знал, но умолчал писатель. Но не позволил себе умолчать композитор.
Артёмова упорно не «слышало» музыкальное руководство – Министерство культуры, Союз композиторов, филармония. Но музыке его везло с исполнителями – она звучала в исполнении коллективов М. Пекарского, Л. Исакадзе, С. Сондецкиса. Исключительное внимание к композитору проявили В. Федосеев и Е. Светланов. Исполнителем симфонии «In memoriamв 1983 году Артёмова открыл для себя Дмитрий Китаенко, и с тех пор его коллектив исполнил многое из написанного композитором.
Балет «Только верой» прозвучал очень вовремя – осенью 1987 года, когда общество обратилось к своему прошлому в неизбежной необходимости покаяния и очищения. Балет в тот сезон прозвучал трижды – в исполнении лучших музыкальных коллективов страны – Симфонического оркестра Московской государственной филармонии, Большого симфонического оркестра Центрального телевидения и Всесоюзного радио и Государственного оркестра СССР.
После первого исполнения Владимир Федосеев дал интервью для журнала «Советский балет»:
«Артёмов пишет живую музыку… Партитура трепещет, пульсирует в ней чувствуется высота, горный воздух, огонёк то слабеет, то разгорается, но никогда не затухает…»
«Я нахожусь под невероятным впечатлением, которое граничит с потрясением, от всего, что я увидел в его совершенно бездонных партитурах. Богатейший мир!..» – это уже впечатление Дмитрия Китаенко.
Реквием Артёмова рождался параллельно с балетом, вырастая из него и его перерастая. – реквием, посвящённый «Мученикам многострадальной России». В ноябре прошлого года Дмитрий Китаенко «привёл в движение» огромный состав исполнителей – сначала на записи, а потом и на премьере нового сочинения композитора. Только ему мы сегодня обязаны рождением Реквиема и премьерой Дмитрия Китаенко и Вячеслава Артёмова.
Почему же Реквием? Думаю, потому, что реквием – это прямое обращение и к ушедшим, и к живым, и к высшему в себе. Здесь не могли быть ни симфония, ни оратория, ничто другое – внешнее по отношению к предмету обращения. Думаю, то, что «просилось в мир», не вписывалось даже в ряд таких «апокалиптических» шедевров XX века, как «Квартет на конец времён» Мессиана, «Уцелевший в Варшаве» Шёнберга, «Огненный замок» Мийо, «Трен» Пендерецкого. «Трагедия человеческого достоинства, растерзанного бессмысленным зверством, торжествующего зла», – эти слова Пендерецкого применимы к каждому из названных шедевров – не только к его «Плачу по Хиросиме» Здесь же предстояло прикоснуться к трагедии, которая была не только «вне», но и глубоко «внутри» – не только следствие, но и причина.
Впрочем, это моя попытка объяснения. У Артёмова идея возникла сразу и без рефлексии: именно Реквием – форма, устоявшаяся в мировой культуре, исповедальная и многозначная в прочтении, давно уже ставшая внеритуальной.
Написанный на латинские тексты канонической заупокойной мессы Реквием Артёмова тем не менее можно с полным правом назвать русским Реквиемом (есть же «Немецкий реквием» Брамса!). Русская заупокойная молитва на латинский текст «Domini Jesy» – словно «ключ», который открывает внутреннюю трагическую наполненность этого необычного Реквиема во всей конкретности места и действия. И звон колоколов – то в имитации скрипичной группы, то в «перезвонах» детских голосов, то в распевах хора, то в дыхании всего огромного состава, – рождаясь от малого импульса, намёка, нарастает в свечении музыкальной ткани и ликующе побеждает в финале, заменяя собой, оттесняя на второй план католический голос органа.
Итак, русский Реквием. Почему же тогда не Литургия? Думаю, по той же причине: Литургия слишком сакральна, молитвенна. Здесь же задача была шире и никак не укладывалась только в заупокойную службу.
Для меня Реквием Вячеслава Артёмова словно бы энергетически и эмоционально аккумулировал, вобрал в себя и выразил весь тяжкий для нас путь прозрения –почти физического страдания от всего, что приходит к нам сегодня из чёрных тайников прошлого. И как своевременно прозвучала год назад музыка балета, так же неизбежно должен был прозвучать Реквием сегодня, в трудные для нам дни преодоления «миллионов эгоизмов» – национальных, социальных, амбициозных. Сегодня, когда так необходимы мудрость и ответственность. Именно сегодня необходимо было это обращение к высшему в нас – к тому, что так долго, слишком долго было признано non grata, –к духу.
Сегодня мы в ужасе вопрошаем: почему, почему могло свершиться такое? Откуда в народе нашем набрались те сотни, тысячи истязателей и убийц – на миллионы замученных и убиенных?..
В чёрный год смерти Владимира Ильича в издательстве «Молодая гвардия» вышел сборник речей и статей Троцкого, обращённых к молодёжи. В речи, произнесённой им в Свердловском университете в июне 1923 года, Троцкий называл революционера революционером прежде всего «потому, что он не боится взрывать, применять беспощадное насилие, знает ему историческую цену», «наставник молодёжи» заклинает: «В своих действиях революционер ограничен только внешними препятствиями, но не внутренними»…
Что такое «внутренние препятствия»? Препятствия совести. Нравственный абсолют, обусловленный в заповедях общечеловеческой морали, который эволюция с трудом тысячелетиями выпестовывала в человеке в его восхождении от зверя к Человеку. Правда, долго, очень долго делали это религии – своя для каждого историко-географического региона. И сопутствовавшие им культура и искусство. Именно это имел в виду Троцкий, ибо глава, из которой взята выдержка, называется «Революция и мистицизм». Итак, выбросив на свалку истории «душу» как атрибут мистицизма, легко стало справиться и с «внутренними препятствиями» – препятствиями совести. Мы забыли, что только на самом высоком уровне интеллекта и духовности отступает необходимость в «заповедях» как «подпорках» совести и нравственности в осознании человеком Морального высшего и Естественного высшего (неперсонифицированного в боге нравственного абсолюта), как, например, у Людвига Фейербаха. Ленин, конспектируя «Философские тетради», записал: «Атеизм не уничтожает ни das Moralische Über (= das Ideal), ни das Natürliche Über (= die Natur)». Но миллионам, бывшим ещё за полвека до революции крепостными, до этих понятий надо было ещё дорасти – заменить идею бога идеей Идеала и Природы. Дорасти им не дали. Ленина в 1924 году не стало, и Подвойский записал в своём дневнике в том же году: «Троцкизм опасно быстро растёт… он живёт во всех недовольствах…»
А если ещё вспомнить предостережение Маркса от возможности в незрелой революционной среде «всеобщей и конституирующейся как власть зависти», ужасающе реальным становится пророчество Бердяева – в том же 1924 году (!) в его книге «Новое средневековье», где он пишет, что в этом грядущем средневековье Россия «скорее родит антихриста, чем гуманистическую демократию».
И если Наполеон – это «выброшенное на берег океаном революции чудовище» (Достоевский) – только во сне видел, что он «создаёт религию», то выброшенное на берег океаном нашей революции чудовище эту религию создало, подменив в душах тёмных, неразвитых людей идею бога идеей вождя, человекобога. Развязанные внутренней вседозволенностью, основанной на «классовом превосходстве», «миллионы эгоизмов» пробудили дремавшего зверя. И зверь проснулся. – «Прости им, Господи, ибо не ведают, что творят…» С этого начиналось избиение Лучшего в книге древних легенд – с этого испокон веков начинается и реальное уничтожение лучших…
В смятении и ужасе вплетает хор свои голоса в уплотняющиеся ритмы оркестра… И в безумии толпы, в ликовании овеществленного зла и затем в страшном, трагическом отрезвлении, в ужасе от содеянного – словно бы наложение двух Мистерий: Голгофы и заупокойной мессы – причины и следствия. Так ярко и многосложно это совмещение не прослеживается ни в одном Реквиеме. Вот отчего это мертвящее отчаяние в Трубном гласе, предвещающем Страшный суд… Вот отчего эти тяжкие размышления о причине и следствии. Да это мы – мы сами очнулись от страшного безумия и пытаемся разобраться: что с нами было? Вот отчего такая жажда омовения в этих «звуковых потоках». – «Спаси меня, спаси меня!» – Спаси меня от меня самого, от того страшного, что пробуждается во мне, когда нет тех «внутренних препятствий», без которых я перестаю быть человеком, и от слепоты моей, и от молчания моего, и от немолчания моего… Спаси меня – тяжким трудом созидания во мне Человека, пробуждением духа. «Следует вселенную, абсолют определить как становление», – писал Ленин.
…В этих контрастах остинатного нагнетания безумия и в смертной тоске всплачей и вскриков, в ужасе очнувшихся голосов, и в трепещущих, словно взвихренных крыльями встревоженных ангелов тремоло скрипок (своего рода «антивалькирии») – физическое ощущение угрожаемости идеалу: добро всегда на грани быть распятым. Слушая Реквием Артёмова, я осознала, в чём смысл древних легенд и символики сакральных текстов. И давно забытого нами – «Momento mori». Это были величайшие «медитационные карты», которые «выключали» человека из суетного и мелкого, сиюминутного и преходящего и через сопричастность и сострадание, через катарсис вели его к высшему в себе, заставляя думать о жизни и смерти, о добре и зле, воле и ответственности.
Когда древние пророки творили религии и писали заповеди, кто знает, – быть может, кто-то из них и не верил в творимого им бога, но лишь видел в нём возможность персонификации Нравственного начала, единственно в этой форме доступного неразвитому сознанию. И ведь пророки были правы в главном: тело тленно, бух бессмертен. Дух, овеществлённый актом творчества: «Нет, весь я не умру – душа в заветной лире мой прах переживёт и тленья убежит…» И ведь убежала!
Да, слушая Реквием Артёмова, я понимала: это не католическая заупокойная месса и не литургия. Это вселенская заупокойная месса по страшному средневековью XX века, где человек, ещё не научившись жить без бога, убил в себе не только его идею, ног и то, что отличает его от всего остального мира, – душу, совесть, живое сознание. Плач этот – не по человеку и не по поколению. Плач по планете, допустившей это озверение, – средневековье более страшное, чем первое. ПО планете, допустившей и крематории Освенцима, и чумные бараки «отряда 731», и рвы Куропат, и Хиросиму, и Севезо, и Бхопал, и Таймс Бич, и Чернобыль.
«Dies illa, dies irae…» – «Тот день, день гнева, день суда и милосердия, день великий и прегорький…» – Словно родившись из взлёта, «вскрика» скрипичной группы, разрастается «Libera me, libera me…» – «Избави меня, избави меня!..» – и мольба, и стон, и заклинание…
И если действительно в информационно-энергетическом поле планеты остаются «отпечатки» наших деяний, какие же колоссальные чёрные скопления энергии зла оставил наш век в «памяти» Ноосферы… Я думала об этом уже много лет назад, изучая историю немецкого фашизма. Историю его злодеяний. А ведь у нас губили своих – братьев и сестёр, и были эти страшные убийства «освящены» идеями свободы, равенства, братства, а не звериными идеями фашизма. Да, по существу они «сошлись» в одном: и там, и там человекобогом сделал себя воинствующий мещанин, и там, и там было уничтожение лучших «шариковыми» – вне зависимости от «левизны» или «правизны» идей «вождя».
Двадцатый век, расправляясь с девятнадцатым, уничтожал не «ведьм» – лучших. Было что-то похожее, общее в этой пандемии зла, массового помрачнения сознания. И если сегодня грозит планете гибель – от атомной ли катастрофы или от экологической, от СПИДа или от взрыва Каллисто, – произойти это может только от ужасающего переизбытка зла, допущенного «миллионами эгоизмов», стремящихся «выделиться из фона» - от перенасыщенности этим «горючим материалом», способным вспыхнуть от одного неосторожного действия, от одного неосторожного побуждения…
Мы слишком долго убаюкивали себя верой в то, что можно «отгородиться», создать свой собственный рай, не подверженный катаклизмам, сотрясающим весь остальной мир. Только теперь мы начинаем понимать, что это глупейшая иллюзия: увы, общество не может изолироваться от общих для человечества процессов. Даже если социумы по-разному называются и противоположными механизмами движимы. Мы не избежали ни «нового средневековья», ни экономического кризиса, ни экологического, ни наркомании, ни проституции, ни бездуховности и нравственного упадка.
И тем не менее есть у нас величайшее преимущество: мощные импульсы отрезвления и очищения идут от нас, от нашей земли. И первая мировая была «сломлена» нашей революцией, и страшная лавина немецкого фашизма была остановлена нашей страной, истерзанной внутренними трагедиями, но не сломленной в своей силе добра. И сейчас последняя надежда человечеству пришла в мир от нашей страны. Наверное, и память наша – для того, чтобы осознать, выстоять, не повторить…
«Recordare…» – «Вспомни, что ради меня ты прошёл свой путь, дабы я не погиб в этот день…»
Вот почему, наверное, от созерцания этой грандиозной музыкальной фрески, вызывающей ассоциации то с Страшным Судом Сикстинской капеллы, то с кругами дантова «Ада», то с просветлёнными образами Софии Киевской, надолго остаётся главное ощущение – «перезвоны света» (по выражению Мессиана). Recordare Hostes, Benedictus, Aqnus Dei, Sanctus. Музыкальные пласты сдвинуты в верхние регистры, где сонорика тонка и изыскана, почти бесплотна, бестелесна, а кружевная вязь полифонических сплетений неуловима, и неуследимо рождение и умирание звуков, и неуловимы метаморфозы, как тени от набегающих облаков, и кульминации взрываются лучами света, словно прорезывающими тёмное лоно собора…
Звукопись сродни… Ловишь себя на многих ассоциациях. Ведь каждый из нас – сложная ткань, сотканная из миллионов нитей, подаренных теми, кто был до нас. И лишь яркость и необычность рисунка на этой ткани индивидуальна и неповторима. Реквием Артёмова сублимировал многое, что было в этой традиции до него, но и родился прежде всего из самого Артёмова – из «Симфонии элегий», «Гурийских гимнов», «Пути к Олимпу» из «Плачей» и «In memoriam». Музыкальный мир Артёмова – это реальность, где бытие и небытие – буквы одного слова, звуки одной мелодии, где восхождение к цели есть восхождение Цели, где стихия нравственного абсолюта – внутреннее пространство духа, единое с пространством обитания света и добра.
Я не могу присваивать себе право, которым безоговорочно обладает только время. Только ему дано определять истинное значение художника. Но, не «расставляя оценок», можно определить, в чём же своеобразие, особенность нового Реквиема, а она существенна. Если вершины – Реквием Моцарта или Верди – написаны словно бы «на краю» - с фатальным ощущением конца, близкого и неизбежного, то Реквием Артёмова написан с ощущением Начала – начала прозрения и очищения, начала света и добра, с осуществлением того высшего в человеке, что не умирало никогда, но теплилось в самые страшные часы ночи с ужаса. Это не сакральны «последний разговор» на пороге небытия. Это – предвозвестие.
«Hosanna in Exlesis!..» – «Слава в вышних!..»
«Музыка есть радость души, которая вычисляет, сама того не зная…» – приходят на память слова Лейбницы. И если после первого исполнения я спросила, почему Реквием завершается столь редким номером – «In paradisum», то сегодня, после страшной трагедии, вызвавшей невероятную волну сострадания и милосердия, я понимаю: Человеку и человечеству – не менее чем зло – свойственно добро, которое «музыка вычисляет, сама того не зная…»
«Hosanna in Exlesis!..»
Некогда прервалась связь времён: казалось, можно начать сначала, разрушив накопленные веками традиции культуры, сокровища человеческого духа, – начать «с нуля». Сегодня мы прозреваем: «с нуля» начинается только дикарь. И социализм – не новый «каменный век», а вершина того исторического пути, которым веками шло человечество. Публицистика и литература «осмысливают» этот процесс прозрения. Музыка одухотворяет его. Музыка Георгия Свиридова и Валерия Гаврилина, Николая Каретникова и Софии Губайдулиной, Альфреда Шнитке и Эдисона Денисова, Родиона Щедрина и Николая Сидельникова… Музыка Вячеслава Артёмова.
В судьбе каждого человека бывает ситуации, определяющая всю его дальнейшую жизнь, – это выбор, сделав который человек либо выигрывает свою судьбу, либо проигрывает её бесповоротно. Это то, что испокон веков называлось роковым либо «судьбоносным» шагом. Сегодня такой период наступил для всех нас. Роковой шаг стал бы самоубийством. Сможем ли мы совершить свой судьбоносный шаг? Это зависит и от того, насколько постигли мы и усвоили уроки прошлого, и от того, сколько здоровых, светлых сил есть в обществе и в каждом из нас. Избавимся ли мы от «миллиона маленьких эгоизмов» – разнузданной мещанской стихии, губительной и гибельной для всех и для каждого? Достанет ли нам сил для единства и консолидации? Только тогда возможно будет начать новую страницу истории, открыв, наконец, этическую единицу добра. Но и это не будет абсолютное знание, ибо такового не существует. Знание расширяется и углубляется вместе с движением, развитием Вселенной, творя и самою Вселенную. И бесконечна исповедь человека – в слове, в красках, в звуке…
Премьера реквиема состоялась 25 ноября 1988 года в Концертном зале имени П.И. Чайковского.
Вступительное слово Родиона Щедрина (цитируется с экрана):
Несколько теперешних московских стариков и старушек, полвека прятали в памяти своей страшную тайну и чудом уцелели именно благодаря своей неболтливости, только теперь гласность позволила им развязать языки и рассказать, что в самом центре нашей столицы на Калитниковском кладбище существовал и доселе существует Московский "Бабий яр" - овраг, куда в середине 30-х годов под покровом ночи приезжали грузовики со страшной в данном случае надписью "Мясо". приезжали с Лубянки, из Лефортово, из подвалов Военной коллегии с улицы 25-го Октября (ныне Никольская) и вываливали голые трупы с пулевыми отверстиями в голове, заткнутыми тряпицами. Эти убитые люди были когда-то выдающимися революционерами, это был цвет нашей армии, цвет нашей интеллигенции и просто рабочие, это были Коминтерновские активисты. В 1953 году, чтобы спрятать эту кровавую , насыпали поверх этой ужасающей братско-сестренской могилы землю, объявили здесь официальное кладбище и стали хоронить других людей, мертвых людей, ни в чем неповинных, поверх других людей, замученных и тоже невинных, чтобы засыпать память, задушить память прахом, бурьяном. Но, если рукописи не горят, как сказал Булгаков, то не горят и те незримые клавиры, на которых история запечатлевает трагическую музыку стонов, предсмертных криков и плачей. Так Шостакович только что записал, написанную самой историей 13-ю симфонию, так и Артемов еще ранее записал, перевел в ноты продолжение этого незримого, великого клавира.
Когда-то Герцен сказал о писателях: "Мы не врачи, мы - боль". Это можно сказать и об искусстве вообще, в том числе и о музыке. Ибо, когда искусство становится развлекательным , оно не врачует народных ран, а лишь прячет гнойные раны под яркой косметикой. Истинное искусство осмеливается лечить народную боль — болью. Реквием Артемова посвящен великомученикам нашей земли, жертвам сталинизма. В качестве текста использованы древние канонические латинские тексты, служившие для католических летургий, но реквием этот посвящен не только православным и католикам, не только евреям и мусульманам в отдельности, а всем людям, включая и атеистов. Ибо все они были уравнены жестокостью пыток, жестокостью страданий. И все они представляли многонациональный, многоверующий народ наш. Это их голоса, идущие из-под земли, вы услышите сегодня в этом хоре.
Сталин был уж не так страшен сам, как страшен именно сталинизм. Что мы подразумеваем под сталинизмом, жертвам которого посвящен этот реквием? это то, когда государство ставится выше человека, это то, когда демагогически манипулируемые классовые интересы ставятся выше общечеловеческих ценностей... можно много перечислять и других качеств сталинизма, но все мы знаем, что, как показывает история, результат сталинизма таков, что от него пострадали и человек, и государство, пострадали общечеловеческие ценности и сами классовые интересы. Такой исторической концепции, такой кровавой манипуляции человеческими жизнями, якобы во имя человека, мы отчетливо говорим - НЕТ. Ибо почти каждая наша семья пострадала от Второй мировой войны, которую мы называем Великой Отечественной — и это по праву, но ведь каждая наша семья, почти каждая, пострадала и от войны с собственным народом. Что такая трагедия никогда не повторилась. Мы не должны позволять нашей памяти позорное избавление от правды, мы должны лечить самих себя и учить наших потомков очистительной памяти. Только тогда все религии сольются в единую религию, которой не должно быть выше, и имя этой религии - сам ЧЕЛОВЕК. Только тогда все политические правды сольются в единую политическую и социальную правду, которой тоже не должно быть выше. И имя этой политической и социальной правды - сам ЧЕЛОВЕК. А понятие ЧЕЛОВЕК не существует без понятия ЧЕЛОВЕЧНОСТЬ. Именно этому и посвящен замечательный Реквием, который вы сейчас услышите.