Две жизни лейтенанта Филатова

Опубликовано: «Учительская газета», № 25 от 22 июня 2004 года. Статья была опубликована при жизни Ивана Ивановича Филатова.
На фото (слева направо): режиссер Л. Махнач, звукооператор Ю. Оганджанов, журналист А. Пумпянский; оператор И. Филатов. Фото из семейного архива Ю.Ю. Оганджанова (сына Ю.Н. Оганджанова).

Он ни о чем не жалеет. Да, жизнь не всегда была ему матерью, бывала и мачехой, но столько всего было в этой жизни - и страшного, и удивительного, - что хватило бы с лихвой еще пятерым. А он и один справился. Иван Иванович ФИЛАТОВ... Ваня Филатов, юный танкист, невесть каким чудом выживший после страшного ранения в сентябре 43-го. Иван Филатов, оператор-документалист, приближенный к великим мира сего, снимавший для кинохроники Парад Победы и торжественную встречу Юрия Гагарина на Красной площади, съезды партии, встречи на высшем уровне и официальные заграничные визиты Хрущева, Брежнева, Горбачева. В свои 80 лет он помнит все и о многом может рассказать.

Вместе со своим братом-близнецом 22 июня 1941 года Иван был занят скучным, но общественно полезным делом: мальчишкам было поручено расчищать придорожные канавки. Только что закончились экзамены за девятый класс, каникулы только начинаются, и впереди целое лето рыбалки и велосипедных гонок, солнышко припекает, и настроение преотличное - никакие канавки его не испортят. Дело шло к полудню, скоро из церкви вернется мама, и все сядут обедать.

...Маму они увидели издалека: она шла по дороге, медленно-медленно, и рыдала. Рыдала так сильно, как никогда прежде. Сыновья бросились к ней с расспросами, готовые сию же минуту мчаться и жестоко покарать обидчиков. Долго она вообще ничего не могла сказать, только всхлипывала, наконец они разобрали: «Война мальчики, война началась».

— Мама плакала, потому что знала, что такое война. Не понаслышке знала. А мы, пацаны, романтики, начитавшиеся приключенческих книг, восприняли это известие чуть ли не с воодушевлением. С восторгом ничего не смыслящих в жизни юнцов. Мы, ворошиловские стрелки, разобьем врага на его же территории, сделаем это в два счета. И война закончится, едва успев начаться. Мы рвались на фронт, мечтая о подвигах. И даже не подозревали, что нас ждет на самом деле, как жестоко мы ошибаемся.

В последних числах июня немецкая авиация устремилась к Москве. В подмосковном Одинцове, где тогда жила семья Филатовых, люди выбегали на улицы и смотрели, как летит смерть - стройными рядами, издавая характерный надрывный гул. Но до Москвы самолеты не долетели. Развернувшись, начали бомбить Одинцовский район. Били по дорогам, уничтожили городской клуб, «вспахали» футбольное поле, где в это время маршировали ополченцы. Среди первых погибших в этот день новобранцев оказался и местный учитель истории.

А уже 3 июля мама проводила Ивана на трудовой фронт. Вчерашних школьников посадили в теплушки и выпустили из них лишь на станции Жуковка, что в Брянской области. Так началась его война. Вооружение у них было что надо - лопаты, пилы, топоры. В ежедневном каторжном труде таяли последние романтические иллюзии. Вместо молниеносных кавалерийских атак и победных криков «Ура!» строительство надолбов, землянок, дотов и дзотов. Вместо победоносного, стремительного наступления на запад - такое же стремительное отступление на восток: трудовой отряд не задерживался на одном месте больше суток.

— Однажды утром проснулись, а в лесу гробовая тишина. Все наше начальство как сквозь землю провалилось. Оказывается, мы попали в окружение и наши «главнокомандующие» бежали, бросив нас одних. Что им мальчишки, самим бы спастись. Лесными тропинками мы добрались до станции Росло, чудом проскочили немцев и сели на товарный поезд, шедший к Москве. Но весь ужас в том, что у меня не было с собой никаких документов, даже школьного билета. Все мое богатство - справка из «Пионерской правды» о том, что я, Иван Филатов, ученик девятого класса Одинцовской средней школы, - участник проводимого газетой конкурса рисунков. А у Наро-Фоминска уже стояли патрули, которые в Москву никого без документов, естественно, не пускали. Делать нечего - я договорился с каким-то возчиком, у которого была полная телега разного скарба, чтобы он меня хотя бы до Внукова подбросил. Там-то места уже знакомые, изъезженные на велосипедах вдоль и поперек, до Одинцова пешком дойти можно. Он меня, правда, сразу предупредил, что на дороге часовые, которые проверяют все грузы, прокалывая их штыками. Но выбора у меня не было. Будь что будет - я лег на дно телеги, он завалил меня каким-то хламом, и чудо случилось: мы благополучно миновали все заставы.

В конце сентября я вернулся домой. А там никого - только мама, которую от горя парализовало.

В Одинцове Иван прожил до весны. В октябре 1941-го немцы подошли к самой Москве. Город и его окрестности засыпало снегом и ужасом, а Сталин издал приказ расстреливать паникеров на месте. В одинцовской пекарне жгли какие-то документы - хлебом тут не пахло уже давно, есть было нечего. Когда-то у Филатовых был поросенок, которого кормили повалом - смесью зерна, отрубей и еще какого-то мусора неизвестного происхождения. Лепешки из сырого, лежалого, прогорклого повала, испеченные на буржуйке, были единственным лакомством, на котором и продержались всю ту страшную зиму. В марте мамы не стало. Вскоре Ивану исполнилось 18, и его отправили в Ульяновское училище легких танков. Еще через полгода младший лейтенант Филатов оказывается в Сталинградской области в 128-м отдельном танковом полку.

— Почти все время уходило на учения: танк - по пешему, пеший - по танку. Но были и серьезные боевые задания. В нашу задачу входила танковая разведка: перед крупным наступлением нужно было выискивать немецкие огневые точки. Шли взводом, на трех машинах, открыто, не скрываясь. Специально, чтобы немцы нас видели. Это была такая игра, кто кого «перетерпит», у кого быстрее нервы сдадут. В какой-то момент немцы, как правило, не выдерживали и открывали огонь - уж больно мы лакомый кусочек, ну как тут удержаться, не «вмазать» по такой соблазнительной мишени. Начинали палить и тем самым себя обнаруживали. А нам только того и надо, огневые позиции врага обнаружены, задание выполнено!

Как-то среди ночи нас подняли, построили, приказали выводить машины. И вперед, на марш. Куда, зачем? Никто ничего не знает и не понимает. Шли два дня. Оказывается, немцы построили отличные укрепления на Миусе, Миус-фронт. Мы должны были, чего бы то ни стоило, взять этот укрепрайон. Тут-то вблизи станции Амвросьевка, в районе Донбасса, и начались настоящие бои. Танк Т-70 - машина легкая, маневренная, быстрая, но непрочная. Снаряд, упавший в нескольких метрах от танка, разорвал гусеницу, танк повело куда-то в сторону, что-то стукнулось в левый борт. Я велел механику вылезать через нижний люк, а сам рванул наверх. И первая же пуля была моя. 3 сентября 1943 года моя война закончилась. Никудышный из меня вояка получился...

...Пуля - дура. Но это как посмотреть. Младший лейтенант Филатов должен быть своей пуле благодарен: не в самое сердце попала, а в целом сантиметре от него прошла, а от жизненно важной аорты и вовсе в двух. Прошла навылет, а не застряла где-то в непроходимых лабиринтах груди. Правда, комсомольский билет пробила.

Потом был медсанбат - обычная деревенская изба, где раненые лежали на соломе, а перевязочных материалов не хватало. И операция при свечах, госпиталь в Таганроге и еще две операции. Как он выкарабкался - одному Богу известно, без лекарств и с несколькими удаленными ребрами. Семь месяцев лежал практически недвижимый и смотрел в окно на море. Временами яркое, как желание жить, но чаще бледное, как надежда на выздоровление. То ли молодость взяла свое, то ли высшая справедливость, знавшая, что впереди у этого умирающего солдатика - большое будущее. Но он выжил, точнее - родился заново.

— Вот вы меня спрашиваете, о чем я мечтал в те июньские дни 41-го года. И в те дни, и раньше, и всю войну мечтал о кино. При этом хотел быть не актером, не режиссером, а именно оператором. Мы с братом даже сами фотоаппарат собрали, некоторые негативы, сделанные им, у меня до сих пор хранятся. Отличного, надо сказать, качества - не пожелтели и не потемнели.

Отец мой в свое время занимал очень хороший пост. Но в 38-м году работу потерял, хорошо, что вообще жив остался. И ему дали палатку у Белорусского вокзала, где он продавал квас и морс. А рядом, на Лесной улице, располагалась студия «Научфильм». Я частенько, навещая отца, приходил на Лесную, вставал напротив ворот и ждал, когда оттуда покажутся машины с прожекторами, и удивительной, таинственной аппаратурой.

В августе 44-го я с этой «таинственной аппаратурой» познакомился лично в мультцехе на Центральной студии документальных фильмов, куда устроился учеником после того, как меня комиссовали. Получал, как сейчас помню, 110 рублей. Но через месяц из уважения к моим армейским заслугам сделали меня помощником оператора. С окладом в 410 рублей.

— Что же на эти деньги можно было тогда купить?

— Килограмм черного хлеба по карточке стоил 12 копеек. Хлеба полагалось 400 грамм в день. А перед булочной буханка стоила 150 рублей. И народ покупал, голод не тетка. Килограмм сахара - 90 копеек. Масло - три шестьдесят. Мяса полагалось полтора килограмма в месяц.

— Только учтите, что ни масла, ни мяса в магазинах не было. Только на рынке. И уже за совсем другие деньги, - к разговору подключается Марина Алексеевна, жена Ивана Ивановича. Все, что касается цен и очередей, женщины почему-то помнят куда лучше и четче мужчин. — В магазинах, моя дорогая, ничего не было. При этом каждые карточки были прикреплены к определенному магазину. Так что если в соседнем продуктовом на мясные карточки давали мясо, то тебя это не касалось. Еще нам полагался гнилой, спасибо американцам, яичный порошок. И такого же качества прогорклое масло, синее, которое какой-то шутник назвал растительным. А на самом деле, подозреваю, им только танки и можно было смазывать.

— А еще мне полагалось 200 грамм одеколона и восемь пачек папирос «Беломорканал», - продолжает Иван Иванович. — Но так как я не курил, то продавал их за 25 рублей перед булочной на Садовом. На самом деле стоили они 20 копеек, так что считайте сами, какой выгодный бизнес. А на вырученные деньги покупал хлеб.

Но как бы силен ни был голод, он все равно не мог омрачить радость новой жизни, любимой работы, грядущей, все приближающейся Победы. Победа подарила Филатову и первую самостоятельную съемку: операторы Хавчин и Беляков, блестящие мастера, к которым он был приставлен помощником, взяли его с собой на Красную площадь снимать легендарный парад.

— Мое дело было маленькое - подготовить аппаратуру и вовремя подавать кассеты с пленкой.

Я стоял с Хавчиным на операторском кубе, постаменте в метр вышиной. Дождик идет, погода гадкая, полиэтилен еще не изобрели, накрывать технику нечем. Разве что клеенкой, но о какой клеенке в нескольких метрах от Мавзолея может идти речь. Солдаты идут строем, операторы снимают то ручной камерой, то большой стационарной. Но когда начали бросать на землю немецкие знамена, журналисты растерялись - никто не был к этому готов, нас не предупредили. Как раз в это время Хавчин внизу снимал марширующих и добежать до большой камеры никак не успевал. Он поворачивается и кричит: «Ванечка, снимай». Ну, Ванечка к тому моменту уже кое-что в этом деле соображал и стал снимать. К сожалению, мою съемку поначалу забраковали. Тогда были очень жесткие правила: между оператором и объектом съемки не должно быть ничьих голов, никто не должен мешать и загораживать, даже если это общий план. А у меня на пленке журналисты стоят, вся рабочая кухня видна. Куда это, мол, годится? Это сегодня в тележурналистике совсем другие каноны, чем больше жизни в кадре, тем лучше, а тогда все было строго и академично. Но пленка эта сохранилась, и когда появилось телевидение, каждое 9 Мая я вижу свою работу на центральных каналах - свой общий план поверженных фашистских стягов.

С тех пор кинокамера стала его самым большим другом, а съемка - единственным серьезным увлечением. Будучи уже профессиональным, состоявшимся оператором, тридцатитрехлетний Филатов поступил во ВГИК. Только так можно было получить официальное право снимать.

В работе прошла вся жизнь: с правительственными делегациями и съемочными группами киношников-документалистов объездил весь Союз и почти весь мир. Побывал и в Африке, и в Азии. Снимал войну в Замбии, Мозамбике и Ботсване.

Снимал Иван Иванович и юбилеи Брежнева в Георгиевском зале Кремля, а однажды, можно сказать, спас Леониду Ильичу если не жизнь, то здоровье.

— Все мы, работавшие с Брежневым, знали: дядю Леню после обеда лучше не снимать. Особенно крупным планом. А то уже больно заметно, что он не только отобедал, но и рюмку-другую себе позволил.

Однажды в Будапеште после обеда Леонид Ильич должен был возлагать цветы к какому-то памятнику. Но никакого специального места для венка у постамента не было, непонятно, куда эти цветы девать: то ли наклоняться и класть на землю, то ли тянуться к ногам фигуры. А еще там была небольшая приступочка где-то на уровне груди. И Брежнев, недолго думая, стал, не выпуская цветы из рук, задирать ногу, чтобы на эту приступочку вскарабкаться. Я продолжаю снимать, но вижу, что этот «акробатический этюд» может плохо кончиться. И действительно, Брежнев начинает медленно заваливаться на спину. Я бросился к нему, поддержал, а там и охранники подоспели, на меня же еще и зашипели. Этот план, конечно, никуда не пошел...

Сегодня операторов-хроникеров нередко упрекают в том, что они приукрашивали действительность, снимали то, чего на самом деле и не было вовсе. Иван Иванович эти обвинения не принимает. Говорит, что работал честно, душой не кривил. А уж верим мы ему или нет - это наше личное дело. Все равно ведь, если захотим увидеть прошлое, придется смотреть на него через его объектив.