Военная история – это оружие

На Западе документы засекречивают на какое-то время, а у нас просто уничтожают...

Военная история – это оружие

28.11.2018

Джемма Фирсова

Джемма Сергеевна Фирсова (по мужу — Микоша;  27 декабря 1935, Самарканд, Узбекская ССР, СССР — 8 мая 2012, Москва, Россия) — актриса, педагог, писатель, продюсер, режиссёр, сценарист, общественный деятель. Лауреат Государственной премии СССР (1973) и Ленинской премии (1980).

Опубликовано: газета «Медицинский вестник», №12 (319), апрель 2005 года (стр.15). Беседовал Станислав Федотов. Фото: "Джемма и Владислав Микоши". Фото из архива Джеммы Микоши (Фирсовой). Материал подготовлен к публикации И. Никитиной.

— Джемма Сергеевна, вы, будучи все лишь пятилетним ребёнком, столкнулись с войной. Что она значит для вас?

— Да, я практически всю войну, все её четыре года, была, можно сказать, на фронте. Мой папа, военный инженер, полковник был удивительный человек. За сутки до начала войны, ночью, он с подчинённой командой загрузил минами несколько машин-полуторок и заминировал свой участок границы. И это оказалось единственным местом, где немцы не смогли прорваться с ходу. Ведь по приказу Сталина, который старался показать Гитлеру своё миролюбие, вся граница была разминирована. Отец рисковал жизнью  не только своей. Начнись война на сутки позже, его бы просто расстреляли. Тем более что незадолго до этого он заступился за репрессированных товарищей, лишился партбилета и в любой момент мог быть арестован. Так что война, как ни парадоксально это звучит, спасла ему жизнь.

На одной из тех полуторок нас с мамой успели увезти от  наступавших немцев. Мы недолго жили в эвакуации в Свердловске. Там был голод, у меня начался туберкулёз, требовалось если не улучшенное, то более нормальное питание, и папе разрешили взять нас с мамой на фронт. Мама работала как вольнонаёмная, а меня подстригли «под мальчишку», сшили гимнастёрочку, галифе, сапожки, и таким образом я прошла чуть ли не по всем фронтам – от Старой Руссы в 41-м до Кенигсберга в 45-м.

Кстати, мой случай не уникален. У меня на фронте был товарищ, сын штабной машинистки, постарше меня. Числясь солдатом маскировочной роты, Мишка не раз брал в руки автомат, а в затишье играл со мной в «войнушку», бегая и «строча» из обыкновенной палки.

В войну все чувства обострены. Я очень хорошо понимаю тех, кто говорит, что военное время было самым ярким в их жизни. Они жили на пределе возможностей, жили сегодня, сейчас, отлично сознавая, что «завтра» может не быть. Да, пожалуй, почти и не думая об этом. И они не были «серой» массой – они знали, за что сражаются и умирают,  и это знание делало их жизнь на войне осмысленной и значимой.

— Повлияли ли ваши впечатления от войны на выбор профессии?

— На выбор, наверное, нет, потому что я искала для себя профессию, которая бы объединила всё, что меня интересовало. А мне было интересно рисовать, писать, играть, заниматься музыкой… Папа был военным консультантом на двух фильмах, снимавшихся в Кенигсберге, – «Встреча на Эльбе» Григория Александрова и «Секретная миссия» Михаила Ромма. С Михаилом Ильичом они очень подружились, Ромм бывал у нас в доме. И вот из их разговоров, из рассказов Ромма я поняла, что режиссёр – это и есть та самая профессия, которая всё объединяет. И была настолько этим увлечена, что с 12 лет стала себя готовить к поступлению в институт кинематографии. Я с отличием закончила ВГИК, мастерскую А.П. Довженко, меня приглашали на работу и «Мосфильм», и «Ленфильм», и в Минск звали, но в какой-то момент я осознала, что сниматься в игровых фильмах мне интересно, а быть режиссёром игрового кино – нет. Ещё студенткой поняла, что у Довженко мне ближе всего его документальные фильмы – «Битва за нашу Советскую Украину» и «Освобождение Правобережной Украины». У С. Юткевича самой интересной картиной казалась «Освобождённая Франция»[1944], у Ю. Райзмана – «Берлин». Видимо, детские впечатления, отложившиеся в подсознании, влекли меня к исследованию «живой» жизни. За свой первый фильм, сделанный с моим мужем Владиславом Микошей – «Поезд в революцию» – я взялась только из-за Первой мировой войны: было безумно интересно, чем она отличалась от Второй, почему революция случилась именно в эту войну и именно в России. Так что кино для меня началось именно с военной тематики. Потом была «Зима и весна сорок пятого», за которую Центральное телевидение получило свою первую Государственную премию СССР. Причём фильм уже стоял в эфире на 9-12 мая, по серии в день, а военный цензор не давал разрешения…

— По причине…?

— Просто мы всегда делали фильмы о Великой Отечественной, а Вторая мировая вроде бы нас не касалась. А в «Зиме и весне…» представлена именно мировая, потому что на её фоне Великая Отечественная только выигрывает, поскольку советско-германский фронт был главным театром военных действий в той вселенской кровавой мистерии и значение Великой Отечественной более глобально.

Вообще-то «заказ» был сделать фильм о Дне Победы, но когда я «влезла» в материал, то поняла, что гораздо интереснее исследовать не результат, а процесс – как мы пришли к этому дню. Таким образом фильм разросся до четырёх серий, став экранным дневником 45-го года, в котором я попыталась разобраться, что происходит в конце войны, когда союзники могут стать потенциальными врагами. Ведь линия раскола прослеживалась задолго до победы.

Работая над «Зимой и весной…» и позже, я поняла, что нашу тенденцию «отгородиться» с нашей Великой Отечественной использовали зарубежные историки, когда говорили, что мировую войну выиграли западные демократии, потому что у Русских была своя война, на периферии Второй мировой. Мы сами виноваты: всё время дистанцировались от событий мировой войны, тем самым вырывая себя из контекста истории.  Мы всё время себя ставим «над», а в результате получаемся «под». Это, кстати, происходит и сейчас.

«Зима и весна сорок пятого» были первыми советским документальным фильмом о войне, который купили 58 стран, именно потому, что в нём война представлена как мировая.

Драматургия его складывалась по ходу углубления в материал. Я сделала огромные «простыни» по каждому дню 45-го года, по фронтам, и основным событиям и очень интересно было их сопоставлять. События переплетались, из отдельных фрагментов складывалась общая грандиозная картина войны. Что происходило на Восточном фронте, что – на Западном, что – в рейхе, что – на Тихом океане, как развивались отношения союзников. Например, что предшествовало Ялтинской конференции, почему на ней союзники приняли фактически все требования Сталина. И в то же время – почему у союзников возникла необходимость опередить нас, подписать капитуляцию Германии 7 мая в Реймесе и только потом согласиться на подписание капитуляции в Карлсхорсте.

— А сейчас по ТВЦ показывают «Вторая мировая. Русская версия».

—У меня нет времени смотреть. Эту школу я уже прошла и знаю все версии на уровне серьёзных историков – по документам, фактам, хронике.

— Но Запад считает, что войну выиграли они…

— Запад так не считает, они всё прекрасно понимают и просто передёргивают. Военная история – это оружие. Оружие оболванивания – как у них, так и у нас. Мы ведь тоже передёргиваем.

Идёт фальсификация – с обеих сторон. Но на Западе документы засекречивают на какое-то время, а у нас просто уничтожают.

Войну выиграла наша с Западом взаимопомощь. Нужно сознавать, что мы были в одной связке, и это позволило победить. Но главным театром военных действий, конечно, была Россия.

— Джемма Сергеевна, вы пишете стихи, на мой взгляд, очень хорошие. Как в вас уживаются поэзия и тягу к документальности?

— Наверное, в каждом из нас уживается не один человек. И во мне один – историк, именно историк, а не документалист. Второй, – наверное, лирик. А третий, четвёртый… Я была экспертом-координатором в научных экспертизах по Чернобылю – по непосредственным причинам аварии. Считайте, закончила ещё один вуз. Из 200 экспертов в моей группе были 40 человек – учёные и физики-практики, технари и эксплуатационники, и мне надо говорить с ними на их языке. Мы доказали, что причиной аварии были технические и физические недостатки реактора, а не люди, который успели осудить и посадить. Мы создали «Союз Чернобыль», участвовали в создании законов, связанных с катастрофой, добились реабилитации персонала станции… Из Киева привезли 57 томов чернобыльского дела, причём 7 из них «фонили»,  и мы вдвоём с руководителем юридической группы изучили их и докладывали на слушаниях в горбачёвском Верховном Совете, «разжёвывали» депутатам всё до мелочей. Но зато мы видели, как наши действия дают результаты: принимались законы, дорабатывался реактор, вернулись освобождённые эксплуатационники…

Я закончила эту школу.

А потом была экспертом-координатором по созданию программ сохранения и развития российских музеев. Мы получили первую премию за Пушкинский комплекс в Санкт-Петербурге – это «Лицей», «Квартира на Мойке», «Дача Пушкина», музей Некрасова. Под нашу программу Пушкинский комплекс получил мемориальные дома Державина, и музей Державина уже создан, готовят музей русской словесности XVIII века. Потом были «Архангельское», «Абрамцево»,  дом-музей Островского…

Наверное, я просто вечный ученик. Каждый раз приходит момент, когда я понимаю: этот класс я закончила, надо переходить в другой.

— Как у вас на всё хватает времени?

— А  не хватает. Поэтому что-то успеваешь сделать. И сейчас я преподаю в Гуманитарном институте телевидения и радиовещания, а надо издать книги и альбомы мужа, у него осталась потрясающая фототека. И ещё ждут издания пять моих сборников стихов. Один должен был выйти в Калининграде, но я отказалась от издания из-за предложенных иллюстраций к нему. Поэзия – очень тонкая материя, её легко разрушить даже иллюстрацией, если она «не о том».

Обо всём, чем я занималась, не расскажешь. Была, например, главным редактором группы военно-патриотических фильмов Госкино СССР. «Аты-баты, шли солдаты», «Восхождение», «В зоне особого внимания» – «мои» фильмы, выпущенные мной как редактором.

— А в планах у вас больше нет документальной режиссуры?

— Эта школа мной уже закончена. Мне это не интересно. Да и, наверное, сегодня важнее что-то другое…

— А может быть, за всеми вашими «школами» стоит одно – поиск истины?

— Конечно! А сосредоточие истины сегодня – в одном месте, завтра – в другом, послезавтра – в третьем… Ведь не случайно, наверное, я перешла от истории войны к атомной энергетике, а от неё – к культуре. Потому что сегодня здесь – момент истины. Если мы потеряем нашу культуру, нам просто придёт конец. Духовный «Чернобыль».