Гость тринадцатой страницы. Джемма Фирсова

Воскресная газета «Неделя», октябрь 1993 года.

Гость тринадцатой страницы. Джемма Фирсова

30.11.2018

Опубликовано: газета «Неделя», октябрь 1993 года. Фото: Джемма Микоша (Фирсова). Автор фото: Владислав Микоша. Источник: www.russiainphoto.ru

Джемма Фирсова. Гордое сочетание. Её назвали в честь героини романа «Овод». В её имени – пафос свободолюбия. Она, как Мальчик-с-пальчик с хлебным мякишем в руках, крошками пройденный путь метит. Чтобы помнить, где она уже была, и не заблудиться обратно. Она режиссёр и сценарист документальных фильмов о революции, войне, атомном оружии, милитаризации космоса. Автор сказок про непослушного китёнка Ням-Ням, кенгуру-растеряху Эллис Кэрлис, тигрёнка Кис-Кис. Актриса, игравшая чаще иностранных женщин, – так располагает её облик. Поэт, признавшийся в стихотворении «Ведьма»: «Мне не прощали избранность мою…»

 

— Джемма Сергеевна, человек порой в одном творении выразит себя откровеннее, точнее, чем во всех делах, вместе взятых. Так, мне показалось, вы рассказали о себе в стихотворении «Ведьма». У вас, кажется, какие-то особые отношения с Судьбой.

— Видимо, да.  Я очень чётко вижу связи, которые идут через настоящее из прошлого в будущее. И это не только связанное со мной лично, но со всеми вокруг. Может быть, потому, что у отца в роду было огромное количество историков и это генетически заложилось. Про одного из этих историков, профессора Фирсова, ходила шуточная байка: «Профессор Фирсов – это тот, кто из истории российской весёлый сделал анекдот». Может быть, «виновато» то, что мой дед, мамин отец, был цыган. В Великих Луках, на Северо-западе России, он был подрядчиком, клал храмы.

Мы потеряли языческую связь с природой, с судьбой, друг с другом. И утратили христианское единение с природой, потому что языческая связь – на уровне подсознания, а христианская – на уровне души, которая стремится стать духом. Это заложено в каждом, просто одни не проснулись, другие и не стремятся, третьи боятся.

Моё самое первое воспоминание совершенно парадоксально, но я могу в состоянии перехода ко сну вызвать его – настолько чётко вижу. Мне поставили горчичники, закутали, я крошечная  – мама говорит, что мне не было полугода, – ору, потому что мне неприятно. Отец носит меня на руках. Я вижу комнату, чувствую руки отца. Чтобы перекрыть мой ор, ставят пластинку Шаляпина. Я слышу. Отец подносит меня к зеркалу – были раньше трюмо трёхстворчатые – я вижу отвратительную красную рожу и… ду-ма-ю! – фу, какая гадость, как же мне плохо и как мне это сказать им. Я ПОДУМАЛА, значит, это уже на словесном уровне. Значит, ребёнок приходит в мир с памятью, и в период, когда учится говорить на том языке, на котором он должен заговорить, эта память стирается. Видимо, у меня она осталась.

Я очень много всего помню. Наверное, если связь сохраняется, то ты просыпаешься раньше. Если не сохраняется, то тебя может разбудить какая-то встряска, страсть, например. И человек останавливается. Как в индийской философии считается, что для того, чтобы осознать что-то, должно остановиться.

— У вас не бывает ощущения, что вами кто-то управляет?

— Прямого управления нет. Есть соучастие, наблюдение, учение. Ведь не случайно нам дано право выбора. То главное испытание, ради которого мы пришли: как ты этим правом распорядишься?  Соответственно: как ты себя ваяешь, в каком направлении? Если бы право выбора отсутствовало, то не было б интересно тому, кто нас создал: тоже мне, заводная игрушка! Мы не просто часть Творца, но и сотворцы с ним. Человек вроде уже запрограммирован, он существует, и вместе с тем процесс творчества продолжается. Потому что есть вариантность: он может повернуть туда или обратно. Какой интерес творить механические игрушки?

У меня было желание сделать картину о вариантности. Мысль материальна – вы из любопытства можете проигрывать для себя различные пути, но выбирать должны точно, не поддаваясь самообману.

— Вы не чувствуете себя порой Богом, когда творите и создаёте что-то значительное?

— Я чувствую себя искоркой большого костра. Есть три самых страшных для меня греха: уныние, страх и гордыня. Они ведут  к саморазрушению. Потому что это самые токсичные  эмоции. Но то, что я – дитя чего-то великого, я ощущаю.

— В процессе творчества порой становится скучно от того, что делаешь, когда дело идёт, как хорошо отлаженный конвейер, а иногда бывает страх, что дар уйдёт. Вам не знакомы подобные ощущения?

— Да, мне бывает скучно от того, что делаю. Значит, засиделась на одном месте, иссякла на данном этапе. Я бросаю это и начинаю заниматься другим. Потому и такой разброс в моих занятиях. А дар… У меня есть один дар – учиться. И он никогда и никуда не уйдёт. Я утром просыпаюсь и думаю: Господи, так много ещё интересного, жизни не хватит! Мне всегда 11 лет. Жалко тратить время на сон.

Я очень рано, лет в 20, научилась слушать себя и понимать, что моё, а что нет. Как-то на первом курсе ВГИКа первый раз попала с ребятами в ресторан, было весело, хорошо, но внутренний голос мне тут же сказал: нет, это не моё. Каждый из нас хотел состояться, но я для себя сразу решила, что это суета сует. Состояться невозможно, потому что тогда тебя можно хоронить. Если ты состоялся – куда идти дальше? Я осознала, что самое главное происходит внутри меня, а не вовне, не в моих взаимоотношениях с миром, а во взаимоотношениях с собой.

— Вы больше страдаете от себя, чем от окружающих вас людей?

— Конечно. Никто не может меня казнить так, как я сама себя казню. Потому что никто до конца не знает, в чём я могла провиниться. И те казни-оценки, которые раздаются извне, зачастую несправедливы, так как меня оценивают  на бытовом уровне, а я живу по совсем другим меркам.

— Был момент в вашей жизни, когда вы вдруг открыли для себя тёмные стороны мира?

— Много было таких моментов. Всю войну родители провозили меня по фронтам, и, бывало, мы ехали по местности, на которой вчера проходил бой, – ничего не убрано, и мама первое время закрывала мне глаза, а потом перестала закрывать. Самое страшное, когда вдруг в этом месиве лошадь поднимает голову, живая, а всё остальное – мертво.

Сергей Михайлович Фирсов. Фото из личного архива Джеммы Микоши (Фирсовой).

Я часто меняла школы. Папа – военный инженер, и мы переезжали из города в город. Я была высокая, тощая, наверное, страшная. И когда приходила в новый класс, знакомство начиналось с того, что я – чучело, и мне приходилось завоёвывать класс, потому что я понимала, что не чучело.

В институте курс объединился в борьбе со старостой, а старостой была я, потому что я стала закручивать гайки. Но зато потому – как курс объединился, как была любовь и как я пыталась уже уйти с этой «должности», а никто не отпускал, так как я выработала очень хорошую систему посещений: на лекциях всегда был народ, но каждый знал, что три-четыре дня в неделю он может погулять, – всё было расписано. Уже после института на меня писали анонимки в ЦК, меня много раз предавали. Но, наверное, кроме того, что природа одарила меня мужской волей, она в меня вложила ещё и оптимизм. Я из всего извлекаю уроки. И очень рано поняла: если что-то происходит не так, ищи, где виновата сама. Когда ты попадаешь в неприятную компанию, знай – ты сама её притянула, сама поступила неправильно.

Я со школы увлекалась невропатологией, психиатрией, психологией, очень любила Достоевского, так что отдаю себе отчёт в возможных тёмных глубинах человека, но вместе с тем понимаю, что всё равно они подчинены свету. Как сказал Франциск Ассизский: не делайте зла, потому что дьяволы – слуги Господни – накажут вас. Тёмные стороны мира – это тёмные стороны наших душ, мы их довели до такого состояния, что она выплеснулись в наши отношения, выплеснулись на улицы.

— Джемма Сергеевна, мне кажется, что в нашей стране нужно обязательно быть влюблённым – в кого-то или во что-то. Чтобы глаза имели перед собой высокую цель, а в голове и сердце жила страсть, тогда не будешь замечать многого, что угнетает, мешает жить, творить.

— Это в любой стране. Чехов написал по поводу своей влюблённости в Лику Мизинову: вот это, наверное, норма, а всё остальное панорма, потому что тогда совершенно иначе выгладит мир. Состояние влюблённости начинается в детстве вроде бы с инстинкта – любви к матери, потом доходит до каких-то высот в юности – в любви к другому, а потом начинаешь понимать, что влюблённость многослойна, многолика. Я долгое время не понимала, почему в 1987 году всё бросила и занялась экологий, чернобыльскими делами. Деревья мне жалко, цветы, животных – за них кто заступится? Когда такие вещи начинаешь претворять в слова, они блекнут, к сожалению, потому что чувства ярче слов. Если вы хотите что-то забыть, вы должны это записать. В тот момент, когда что-то записано, – это ушло, отложилось в архив.

— А влюблённость в себя?

— Нет. Я до сих пор, когда смотрюсь в зеркало, думаю: какой нос длинный, рожа нехорошая…. Ну как можно быть влюблённой в себя? Это что касается платья, которое я ношу. Я что касается внутреннего. Оно неуловимо. Во что там влюбляться? Я ещё в становлении.

Пока мы живы, мы не совершенны,

Пока мы живы, мы не завершены,

А где тот мастер, что нас завершит?

И есть ли совершенство во Вселенной?

— Ради чего совершенствоваться?

— Я уверена, что только через материю во Вселенной происходит восхождение.  Потому что энергией обладает только материя. Наше совершенство – это совершенство мира. Представьте, что сегодня две трети россиян проснулись и решили, что им надо совершенствоваться. Значит, тут же уменьшилось количество пьяных. Потому что когда пить-то?  Надо же совершенствоваться. Тут же уменьшилось количество злобы. Самосовершенствование требует самоотдачи, жертвы, отношения к миру лучшего, чем к самому себе. Если бы мы были настолько совершенны, что аж противно какие мы хорошие, тогда зачем совершенствоваться? Я думаю, нам ещё много надо сделать, чтобы дойти хотя бы до нормального человеческого существования. То, что мы называем homo sapiens, – это только в будущем, это аванс. В большинстве своём мы остаёмся голыми говорящими животными. Причём я глубоко убеждена, что животные гораздо разумнее, чем мы представляем.

… На верхней полке книжного шкафа стоит огромное количество папок. В них – история войн. Военную библиотеку собирал ещё отец Джеммы Сергеевны, продолжила она. Сейчас в доме столько книг – не только о войнах, что полки для них в отсутствие древесины приходится делать из пластмассы, металлических реек. Но книги радость хозяйки – бесконечное познание.

— Почему вас так долго не отпускала война?

— Она меня отпустила в 1983 году, когда я сделала фильм «Предупреждение об опасности», впервые в России открыто сказав о том, что необходимо новое мышление. 1983 год! Видимо, я прошла через осознание войн, и пришла к тому, что до меня осознали Рассел и Эйнштейн. Но каждый идёт своим путём. Наша страна только в 1985 году дошла до «нового мышления». А сколько было неприятностей у меня по этому поводу! Картину клали на полку, пока был Брежнев. Потом пришёл Андропов и, очевидно, осознал, что мы на тупиковом пути, занимаемся самоуничтожением. Два или три года я ездила с картиной, показывая её по два раза в день в военных, партийных организациях. Даже когда не стало Андропова. Вот тогда для меня и завершился «военный этап». Потом – тоже, очевидно, как логическое продолжение, пришла экология.

Я поехала в Чернобыль, чтобы написать статью о картине своего однокурсника Р. Сергиенко. Одну я уже написала, не побывав там, о предыдущей его картине, а тут подумала: нехорошо, надо поехать, посмотреть. Оказалось, что моя первая статья продавалась на месте за какие-то колоссальные деньги. Её вынимали из газеты четыре или пять раз – я отказывалась что-либо исправлять, там были вещи, которые никто тогда не говорил. Четыре дня я практически не спала: читала документы, ко мне приходили физики, медики, пострадавшие рассказывали. Я поняла, что мы сидим на «мирных» бомбах и они могут в любой момент взорваться. Мы организовали Союз «Чернобыль». Участвовали в экспертизе по Чернобылю, работали с Комиссией Верховного Совета СССР, подготовили слушание в 1989 году на Верховном Совете. Я практически закончила технический ВУЗ. Пришлось. Была экспертом-координатором  по непосредственным причинам аварии: это авторский коллектив – 24 человека – учёные высокого ранга. Самое главное – мы доказали, что эти аппараты на атомных станциях опасны, требуют доработок.

Наверное, я исчерпала себя и в этой ситуации. Мне уже это не интересно – я сделала всё, что могла. Остальное – без меня.

— Бывают ситуации, когда от вас ускользает смысл того, что вы делаете?

— Бывают ситуации  усталости, когда кажется, что в том, что ты делаешь, нет смысла. Бывают ситуации, когда смысл исчерпан, тогда нужно очень точно дать себе в этом отчёт. Для меня, например, исчерпана ситуация кино. История войн как история мне интересна, а как творчество, соучастие – уже нет. Исчерпана ситуация с атомной энергетикой.

— А что вы собираетесь делать дальше?

— Я пока не знаю, что должна делать дальше. Наверное, должна писать. Надо сделать сборник стихов – они просятся, стучатся. Это не для кого-то, а только для меня. А что для соучастия, пока не знаю. Это выбираем не мы, это как раз то, что нам даётся. Значит, я ещё не готова.

— Вас не смущает мысль, что человек, который так разбрасывается, редко создаёт нечто великое, если, конечно, он не гений?

— Естественно. Но меня это не тревожит. Видимо, если ты думаешь, что умрёшь и от тебя ничего не останется, уверен, что с этой жизнью всё кончается, – тогда, конечно, – это страшно. Может быть страшно. Я же знаю, что впереди – вечность. Мы не конечны. Я не тороплюсь. Я создаю себя. Пока.