«Первая Конная»: кинематографический рейд в забвенье

Как явствует из названия, сценарий и одноименный фильм рассказывали о Гражданской войне и буденновской кавалерии. Разумеется, это была не первая попытка прославить Первую Конную на киноэкране. Так, в начале 1920-х гг. заместитель директора Первой кинофабрики, бывший буденновец Яков Блиох (Цыган, как его прозвали сослуживцы), прошедший гражданскую войну в качестве комиссара полка, бригады и дивизии, кавалер ордена Красного знамени (врученного за участие в боях на врангелевском фронте), увлек С. Эйзенштейна конноармейской темой. Он познакомил режиссера с ветеранами-буденновцами и сподвиг его писать сценарий «Первой Конной». Однако в разгар работы советское правительство поручило режиссеру постановку фильма к двадцатилетию первой русской революции, и Эйзенштейн вместо «Первой Конной» снял легендарный «Броненосец “Потемкин”».

Нереализованный замысел Блиох попытался осуществить самостоятельно, воспользовавшись тем, что в 1929 году исполнялось десятилетие Первой Конной. Киносценарий юбилейного фильма «Конармия» был написан Ю. Громовым и доработан В. Шкловским. Авторов фильма консультировали бывшие конармейцы, и даже была предпринята попытка снять заседание Реввоенсовета Первой Конной армии с реальными участниками: С. Буденным, И. Апанасенко, В. Книгой, С. Тимошенко, И. Тюленевым, Е. Щаденко и С. Зотовым. Так как Блиоху не удалось полностью воплотить тему Первой Конной, фильм вышел на экран в конце 1930 года под названием «За фронтом – фронт».

Весной 1935 года режиссер А. Иванов и писатель Б. Лавренев приступили к написанию сценария «Первая Конная». После бесед с Ворошиловым, Буденным, Щаденко и Городовиковым авторы решили построить сюжет в основном на изображении боевых действий Конной армии в Сальских степях в феврале 1920 года. В качестве персонажей намечались Ворошилов, Тухачевский и Буденный. К концу 1935 года «Ленфильм» утвердил сценарий, и Комитет по делам кинематографии включил его в производственный план. Реввоенсовет РККА обещал киногруппе полную поддержку, обещал выделить необходимые воинские части, конский состав и вооружение. Военным консультантом назначили командира корпуса И. Тюленева. Внезапно, накануне первого съемочного дня в конце апреля 1937 года, Тюленев сообщил о прекращении работы над фильмом. Режиссер А. Иванов вспоминал: «…мы поняли, почему картина не была поставлена. Там у нас фигурировал Тухачевский»².

Идея в очередной раз экранизировать историю армии Буденного возникла, вероятно, в связи с приближающимся юбилеем — осенью 1939 года предстояло отметить двадцатилетие со дня создания Первой Конной. Датировка замысла сценария разноречива. Например, исследователи Е. Марголит и В. Шмыров, реконструировавшие судьбу «Первой Конной», временем возникновения замысла фильма называют 1937 год. По их мнению, к февралю 1938 года Вишневский подготовил уже четвертый (!) вариант сценария. Тогда же в Главном управлении кинофотопромышленности состоялся разговор о киносценарии. Решено было к 10 марта 1938 года доработать окончательный вариант, провести актерские пробы и запустить фильм в производство, дабы закончить его в декабре 1938 года³.

Ситуацию с датировкой осложняет одновременное наличие двух кинопроектов о Первой Конной. По словам председателя Комитета по делам кинематографии С. Дукельского, картина «Первая Конная» была задумана в марте 1938 года⁴, однако еще в феврале того же года И. Трауберг на заседании творческой коллегии «Ленфильма» сообщил о том, что постановка фильма намечена на ленинградской студии силами режиссеров Васильевых⁵. Известно, что в июле месяце 1938 авторы знаменитого «Чапаева» были приглашены для беседы к наркому Ворошилову. Речь шла о постановке «большой и ответственной картины на тему героического пути Первой Конной армии»⁶. Идея Первой Конной перевоплотится у Васильевых, взявших за основу повесть А. Толстого «Хлеб», в ленту о боях 1918 года за Царицын.

Определяющими, видимо, можно считать сведения, исходящие от непосредственных создателей картины — драматурга В. Вишневского и режиссера Е. Дзигана. В январе 1938 года в дневнике известного писателя Всеволода Вишневского появляется запись: «Рекомендуют писать сценарий о Первой Конной. Как быть?»⁷ (до того Вишневский уже пытался воплотить в кино тему Первой Конной⁸). Думаем, не нужно уточнять, от какой именно инстанции исходило предложение… Съемки картины, как сообщила вскоре советская пресса, были намечены «по заданию правительства»⁹, а в одном из писем режиссер Е. Дзиган указывал, что фильм снимается по прямому заданию Сталина¹⁰. Разумеется, процесс обдумывания замысла не всегда совпадает по времени с написанием сценария. Позже, в статье «Фильм о народе бойце» Вишневский припомнит, что начал писать сценарий в мае 1938 года¹¹. В свою очередь, Ефим Дзиган отмечает, что весной 1938 года «Мосфильм» получил задание создать фильм о рейде Первой Конной против поляков¹². Таким образом, именно на первую половину 1938 года приходится заказ на сценарий, кристаллизация замысла и начало его оформления на бумаге. И только в 1939 году, как указывала кинорежиссер В. Строева, Дзиган приступил к постановке «Первой Конной»¹³.

К апрелю 1938 года Вишневский уже обдумывал очередной вариант киносценария: «Изнутри поднимается тема “Первой Конной” — третий вариант… Весна, молодость, задор… Рейд на Польшу, на схватку с Пилсудским»¹⁴. Выбор сюжета хорошо вписывался в тогдашний неблагоприятный международный фон. Отчетливый прогерманский крен Польши в международных делах после смерти Юзефа Пилсудского («период гитлеровской ориентации Польши»¹⁵), саботаж польским правительством предложений по организации системы коллективной безопасности в Европе не только усугубили опасения сталинского руководства относительно польско-германского сближения на антисоветской основе, но, видимо, подвели его к выводу, что таковое уже планомерно разворачивается.

В декабре 1937 года, то есть за месяц до предложения Вишневскому писать сценарий о «Первой Конной», Политбюро ЦК ВКП(б) принимает закрытое решение о переводе столицы Белорусской ССР из Минска в Могилев, подальше от советско-польской границы. В следующем, 1938 году советско-польские отношения только ухудшились. Во-первых, советское руководство вынуждено было вмешаться в польско-литовский конфликт. В Кремле были озабочены тем, что Польша, в конце концов, подчинив Литву, обеспечит себе выход к Балтийскому морю через литовское побережье. Подобный вариант был чреват ослаблением германо-польских противоречий из-за Данцига и Польского коридора. Во-вторых, с весны 1938 года начинается эскалация Судетского кризиса. Германия требует от Чехословакии политических и территориальных уступок. Нацисты находят «понимание» в Варшаве. Польское правительство также выдвигает свои территориальные претензии к Праге, которая на тот момент была связана с Москвой договором о взаимопомощи.

Предчувствие войны с Германией и Польшей не покидало Вишневского. Зависимость от международной конъюнктуры, по существу, была его творческим методом. Позже он признался С. Эйзенштейну: «Когда я писал “Конную” (лето 1938 года), я писал будущую войну с Европой. Это, где нужно, поняли, и “консультантов” с их обидами и справками о том, “как было”, отшили начисто»¹⁶. Из этой установки в сценарии возникли эпизод совещания Сталина с Ворошиловым и Буденным на мельнице и сталинское предупреждение: «Мы должны показать капиталистам, что всякая попытка нападения на Советскую Россию, откуда бы она ни исходила, не приведет ни к чему. Вернее, приведет к разгрому инициаторов этого нападения… Надо дать основательный урок… Эти простые истины придется вбивать в головы некоторых европейских политиков силой нашего оружия…»¹⁷ Фильм, как отмечалось впоследствии в советской прессе, должен был «прозвучать не как батальное воспоминание, а как грозное предупреждение врагам, как боевой клич ободрения нашим друзьям во всем мире»¹⁸. Конечно, подобное инструментальное назначение сценария и фильма отразились на качестве разработки темы.

24 апреля 1938 года Вишневский записывает в дневнике:

«Буду, надо писать “Первую Конную” для кино. Это как угроза, предупреждение и напоминание Европе… <…> Не давать анахронизмов. Сочетать действия 1920 года с действиями в будущей войне…»¹⁹ «Польская» акцентировка будущего фильма получила поддержку со стороны высокопоставленных «меценатов» от военного ведомства. Летом 1938 года состоялась встреча постановщиков фильма с К. Ворошиловым. По воспоминаниям Дзигана, в беседе с народным комиссаром обороны было «решено из огромного материала боевых действий Конной армии на ряде фронтов взять для фильма лишь период сражений против вторгшихся в 1920 году на нашу территорию войск белопанской Польши»²⁰.

Уточнение Ворошиловым центрального сюжета было симптоматичным. В середине 1930-х годов режиссер Ю. Тарич и драматург М. Блейман продолжительное время трудились над сценарием «Поход на Варшаву» — масштабным произведением о наступлении Красной Армии на запад в 1920 году. Неожиданно сценарий исключили из плана, мотивируя это тем, что заключительная часть похода завершилась неудачно для красноармейских частей. Касаться лишний раз темы «чуда на Висле» и поражения Красной Армии считалось не нужным. И не только в кино. Например, в 1937 году была издана повесть бывшего буденновца Александра Листовского «Конноармейцы», которая включала эпизод прорыва польского фронта Конной Армией. Автор отказался живописать последующее драматическое отступление Красной Армии из Польши и даже не намекнул на него, для чего по ходу повествования ранил в бою главного персонажа и тем самым обеспечил ему и себе свидетельское алиби. По мере наращивания советского военного потенциала пропаганда исподволь переосмысливала итоги советско-польской войны 1920 года. Теперь, накануне возможного вооруженного столкновения с Германией и Польшей, советскому зрителю решено было предложить оптимистическую версию противоборства с Польшей.

<…>

Не случайно из всей польской эпопеи Красной Армии создатели и заказчики фильма ограничились сугубо житомирским прорывом. Дальнейший ход польской кампании оказался довольно драматичным для всей Красной Армии и для Первой Конной в частности. Воспоминания об августовской кульминации советско-польской войны были неприятными и болезненными. Например, Семен Буденный, капризный и в то же время открытый человек, самолюбивый и талантливый военачальник, выдержит двусторонний диктат командования Юго-Западного и Западного фронтов. Невзирая на измотанность войск, Сталин и Егоров будут подгонять буденновцев и требовать, чтобы Первая Конная как можно быстрее заняла Львов. С запозданием Сталин осознает, что Конная армия выдохлась и «на занятие Львова в ближайшие дни нельзя рассчитывать»²⁷. В разгар тяжелых августовских боев за город, когда буденновцы находилась в пяти-семи километрах от галицийской столицы, поступит директива, согласно которой Первая Конная снималась со львовского направления и передавалась в распоряжение Западного фронта. Буденный не найдет взаимопонимания с командующим Западным фронтом М. Тухачевским. Попытку Тухачевского вывести из Конной армии одну из кавалерийских бригад Буденный парирует угрозой отказаться руководить Первой Конной. Потом последуют трагическое отступление на восток и отчаянные бои Конной армии в окружении.

Житомирский прорыв окажется в тени «чуда на Висле», отягощенного конфликтом Буденного с Тухачевским. Только спустя три года командарм Первой Конной будет награжден орденом Красного Знамени за житомирскую операцию. Наравне с Буденным все тяготы кампании, ее начальный триумф и конечную неудачу, испытает на себе Клим Ворошилов, занимавший в те дни должность члена Реввоенсовета Конной армии. Миссия Сталина на Юго-Западном фронте прервется в момент разразившейся на Висле катастрофы, которую он тоже не смог предвидеть. В течение первых недель наступления Красной Армии Сталин сохранял чувство реализма и предупреждал: «Наши успехи на антипольском фронтах несомненны. Несомненно и то, что успехи эти будут развиваться. Но было бы недостойным бахвальством думать, что с поляками в основном уже покончено, что нам остается лишь проделать “марш на Варшаву”»²⁸.

<…>

Советско-польская война сблизит И. Сталина, С. Буденного и К. Ворошилова. Правда, не следует упрощать их взаимоотношения, особенно Буденного и Ворошилова. Каждый из них изначально окажется в эпицентре многолетней дискуссии о причинах и виновниках неудачи кампании 1920 года, которая поддерживала внутри советской военно-политической элиты определенную напряженность, отношения личной неприязни и даже мстительности. Причем до поры Ворошилов дипломатично сторонился непосредственного вмешательства в дело публичной интерпретации хода советско-польской войны. В декабре 1928 года нарком Ворошилов писал своему недавнему начальнику А. Егорову, который опубликовал труд «Львов—Варшава»: «Нельзя забывать того, что мы с Вами не можем быть суровыми и объективными историками, так как в событиях мы принимали непосредственное участие, а кроме того, мы и в настоящее время являемся активными руководящими военными работниками. Вот почему я полагаю, что в исторических работах следует быть крайне осторожным»³¹.

Ровно через год из-под пера Ворошилова появится и будет напечатана колоссальным тиражом тенденциозная статья «Сталин и Красная Армия», заложившая фундамент сталинской полководческой мифологемы. Предварительно Сталин ознакомился с рукописным вариантом статьи и сделал ряд замечаний. По утверждению ворошиловского адъютанта Р. Хмельницкого, в рукописи нарком признавал, что в период гражданской войны у всех советских руководителей «имелись успехи и недочеты, но у Сталина ошибок было меньше, чем у других». По прочтении Сталин, зачеркнув фразу, подписал: «Клим! Ошибок не было, надо выбросить этот абзац»³². Даже при такой убежденности в собственной непогрешимости Сталин как рецензент и Ворошилов как автор-исполнитель воздержатся в 1929 году от подробного освещения сталинских заслуг на польском фронте. Перераспределение персональной ответственности и вины за печальный исход советско-польской войны произойдет постепенно и завершится в 1937–1938 годах арестами и расстрелом прежних оппонентов (М.Тухачевский) и даже единомышленников (А. Егоров). Ликвидация свидетелей позволит Сталину и буденновцам без всяких оговорок переписать историю советско-польской войны в нужном духе. Киноискусство, как один из наиболее мощных ресурсов пропаганды, предоставляло им возможность «припудрить» собственную военную биографию и предстать перед современниками исключительно в виде триумфаторов.

Именно поэтому Вишневский и Дзиган сразу же попали под корыстную опеку Ворошилова и Буденного; впрочем, авторы и сами не возражали против такого авторитетного попечительства. Творческий союз художников с заинтересованными лицами предопределил известную долю фальсификации исторического прошлого в киносценарии. Позже, когда съемки фильма были в разгаре, ведомственная газета «Красная звезда» отмечала целеполагание усилий Ворошилова: «Очень большую помощь оказал творческому коллективу товарищ Ворошилов. Его личные указания и тщательное изучение архивных материалов дадут возможность, по утверждению тов. Дзигана, представить в фильме значительно более полно всю поистине гигантскую деятельность товарища Сталина на польском фронте»³³.

Возможно, активное вмешательство буденновцев пошло не только в ущерб историзму, но также предопределило художественные недостатки сценария или даже, как считают некоторые авторы, творческое поражение Вишневского.

<…>

В отличие от вышеназванных критиков, Дзиган находил, что некоторые фрагменты сценария «выглядели на экране весьма внушительно, масштабно, ярко выразив творческие взгляды Вишневского»⁴¹.

Думается, в будущем литературоведы не раз обратятся к «Первой Конной», скрупулезно сопоставят ее различные сценарные варианты, выделят канонический текст, в наибольшей степени соответствовавший замыслам писателя, и вынесут взвешенную оценку этому произведению Вишневского. Для нас более важным кажется анализ существенных концептуальных узлов сценария, а также маркировка тех моментов «Первой Конной», в которых исторические события фальсифицировались наиболее рельефно. Оговоримся, что при решении данной задачи был использован текст отдельного типографского издания «Первая Конная—прорыв польского фронта», который хранится в Российском архиве литературы и искусства в фонде Е. Дзигана.

<…>

В-четвертых, в киносценарии Вишневского обосновывалось право советской стороны на реванш, и даже мщение за польский поход на Восток. Польша и поляки, по сценарию, творили преступление за преступлением, обрекая себя на последующее возмездие. За расстрелом пленных коммунаров поляками в «Первой Конной» следовал призыв Буденного, обращенный к кавалеристам: «Пошли на Польшу»⁵⁰. В другом колоритном эпизоде Петро Таран, рассматривая необозримую панораму Польши, спрашивал Буденного: «Вона нам еще ответит?.. Так?» На вопрос лаконично отреагирует Ворошилов: «Ответит»⁵¹. В финальной части сценария Вишневский посчитал нужным на более высоком уровне пригрозить тогдашней Польше. В штабном вагоне Сталин обращается к секретарю со зловещими и, как оказалось впоследствии, пророческими словами: «Отложите пока карту Украины… Дайте мне сюда карту Польши и Европы… Посмотрим, что тут можно сделать…»⁵²

Отметим, что во время работы над «Первой Конной» Вишневский побывал на западной границе. Дневник писателя сохранил впечатления от этой поездки и сокровенные ожидания, вызванные ею («Думал про Западную Украину — и она будет советской. Панов, иезуитов и пр. попрем…»⁵³). Скорее всего, «картографический» эпизод киносценария был спроецирован на восточные земли Польши (Западная Украина и Западная Белоруссия), закрепленные за польской стороной Рижским договором 1921 года. Пересказанные сцены «Первой Конной» иллюстрировали конфронтационный и предконфликтный характер советско-польских отношений конца 1930-х годов.

Как известно, киносталиниана контролировалась лично диктатором. Одним из первых наличие в архивах сценария «Первой Конной» со сталинскими замечаниями установил Д. Волкогонов⁵⁴. Однако Волкогонов не счел нужным их прокомментировать. Несколько лет спустя историк Л. Максименков частично озвучил сталинские поправки к сценарию, подытожив их недостоверным заключением о том, что фильм «Первая Конная» за два месяца до пакта Молотова — Риббентропа утратил всякую актуальность, и сценарий был положен на полку⁵⁵. Причастность Сталина к редактированию сценария пока прослеживается с февраля 1939 года.

1 февраля 1939 года С. Дукельский дважды в течение дня был принят в кабинете Сталина и находился там, в общей сложности 50 минут⁵⁶. Можно предположить, что в тот день Сталин и Дукельский могли среди прочих вопросов затронуть в какой-то мере тему «Первой Конной». Как установили Е. Марголит и В. Шмыров, 10 февраля 1939 года Дукельский провел большое совещание по обсуждению сценария с участием наркома К. Ворошилова и его заместителя по кадровым вопросам Е. Щаденко. Председатель Комитета Дукельский сообщил Вишневскому об ощущении неудовлетворенности, которое сложилось после чтения сценария у Сталина. Нарком обороны отметил вторичность литературной основы будущего фильма—по отношению к «Чапаеву» и «Щорсу»—и выразил неудовольствие по поводу того, что в сценарии отражен только один эпизод из истории Первой Конной армии, а не вся ее боевая биография (недовольство Ворошилова сюжетом сценария ставит под сомнение позднее свидетельство Дзигана о том, что именно в результате бесед с Ворошиловым создатели фильма решили ограничиться материалом советско-польской войны).

<…>

В мае Сталин ознакомился с новым вариантом сценария «Первая Конная». О впечатлении, которое вынес диктатор по его прочтению, можно судить по сталинской резолюции, адресованной Дукельскому: «Есть поправки в тексте (редакционно-стилистические). Вышло в общем не плохо. Ст.»⁵⁹ (датировка резолюции 31 мая 1939 года, как уточнил Л. Максименков, произведена канцелярией Особого сектора ЦК⁶⁰). Одно из замечаний отразило иерархический склад ума кремлевского рецензента. Сталин посчитал важным переписать заново очередность упоминаемых в сценарии буденновских соратников, причем в такой последовательности, которая, по мнению Сталина, вернее отражала их прошлые заслуги и реальное положение в армейских кругах в настоящем времени.

На авторскую версию событий заметно повлияли беседы с Хмельницким: «За вождями Конной ехали боевые соратники: Хмельницкий, Зотов и прославленные начдивы: Пархоменко, Апанасенко, Тимошенко, Городовиков и др.». Сталин отредактировал фразу так: «За вождями Конной ехали боевые соратники, прославленные начдивы: Тимошенко, Пархоменко, Апанасенко, Городовиков, а также Зотов, Хмельницкий и др.»⁶¹. Еще в упомянутом выше «картографическом» эпизоде Сталин слегка видоизменил нюансировку фразы «Дайте мне сюда карту Польши и Европы… Посмотрим, что тут нужно сделать». Вместо директивно-обязательного «нужно», обернувшегося в 1920 году недооценкой сил противника, Сталин предложил воспользоваться посильно-расчетливым «…что тут можно сделать». Замена как бы подчеркивала военно-политический реализм персонажа.

С этой же целью Сталин вычеркнул из текста перечень стран, которые якобы ассистировали польскому походу на Восток. В сценарии «Первой Конной» член Реввоенсовета Сталин, склонившись над картой, говорил Ворошилову и Буденному: «Что же такое поход панской Польши? Поход панской Польши есть, по существу, новый поход Антанты, мобилизовавшей все черные силы Германии, Австрии, Венгрии, Румынии (курсив наш.—Н.Т., В.Ч.). Без поддержки капиталистических стран Польша не смогла бы организовать своего нападения. Польшу поддержали оружием, обмундированием, деньгами, инструкторами… Выяснено, что ряд польских дивизий переброшен на Украину, по прямой договоренности с Берлином…»

Вишневский частично процитировал в сценарии подлинные слова Сталина из статьи «О положении на Юго-Западном фронте», опубликованной в июне 1920 года: «Ведь мы воюем не только с поляками, но со всей Антантой, мобилизовавшей все черные силы Германии, Австрии, Венгрии, Румынии (курсив наш.—Н.Т., В.Ч.), снабжающей поляков всеми видами довольствия»⁶².

Сталинская рекогносцировка той поры была отчасти ошибочной—в союзники Польши были зачислены некоторые государства, которые таковыми тогда не являлись. Последовало самоопровержение—Сталин вычеркнул упоминание о Германии, Австрии, Венгрии, Румынии, однако посчитал нужным сохранить антигерманскую концовку выступления («Выяснено, что ряд польских дивизий переброшен на Украину, по прямой договоренности с Берлином…»⁶³). Сталин оставался верен своей привычке увязывать искусство с текущей международной политикой.

Заключение Сталина («Вышло в общем не плохо») открывало дорогу экранизации «Первой Конной». 11 июня 1939 года И. Большаков, сменивший С. Дукельского на посту председателя Комитета по делам кинематографии, подписал приказ по комитету приступить «Мосфильму» к постановке кинокартины «Первая Конная». Сроком сдачи кинокартины намечалось 15 марта 1940 года. Но долгожданный приказ застал создателей фильма вдали от Москвы. В мае 1939 года Всеволод Вишневский, Ефим Дзиган и оператор Евгений Андриканис отправились на машине в двухмесячную поездку по местам боев Первой Конной армии. По словам А. Высторобца, многие решения будущего фильма рождались в ходе этой поездки⁶⁴.

11 мая 1939 года, т.е. за месяц до приказа Большакова, нарком Ворошилов распорядился, чтобы Военные Советы Московского военного, Северо-Кавказского военного и Киевского Особого военного округов выделили войсковые части для съемок фильмов «Минин и Пожарский» и «Первая Конная». Столь щедрая поддержка кинематографистов военным ведомством, однако, вскоре обернулась новыми проблемами, главной из которых оказалась оппозиция маршала Буденного. Именно Семена Михайловича, которого чаще других советских военачальников той поры изображали на экране («Красные дьяволята», «Будёныши», «Детство маршала»), оригинальный киносценарий разочаровал. Отношение Буденного было одновременно и неожиданным, и предсказуемым.

<…>

17 сентября 1939 года под Майкопом группа Дзигана снимала эпизод перехода буденновцев в 1920 году через польскую границу. Известие о начале так называемого «освободительного похода» Красной Армии, по словам Дзигана, было принято с восторгом и придало работе особый смысл: «Командиры, политработники, тысячи бойцов, местные жители, колхозники, актеры—все участники съемки с особенным подъемом продолжали работу. Люди видели знаменательные исторические параллели между прошлым и сегодняшней действительностью. У людей возникали ассоциации, полные глубочайшего смысла. Совпадение ситуации сплетало воедино прошлое и настоящее, реальность и художественный образ, искусство и жизнь!»⁷⁸ В письме, адресованном Вишневскому, Дзиган с радостью приветствовал советизацию западных областей Украины и Белоруссии: «Ура и да здравствует! Наша страна растет и ширится. Еще одиннадцать миллионов становятся Советскими гражданами. Испытываю огромную досаду, что прикован картиной к Майкопу и не могу быть там, где сейчас все мысли и чувства всех наших людей. Ведь до чего здорово и интересно будет сейчас видеть, как путь, который мы прошли за двадцать лет, будет пройден за несколько месяцев народами Западной Украины и Белоруссии! Готов бросить все и пойти на год, на два на любую рядовую советскую работу в эти новые советские земли, чтобы быть свидетелем замечательных проявлений новых завоеваний социализма»⁷⁹.

Тем временем Вишневский срочно выехал обратно в Москву с Дальнего Востока, где ситуация после разгрома японской группировки на Халхин-Голе несколько разрядилась. По дороге писатель отправил в Главное политическое управление Красной Армии телеграмму с просьбой командировать его на Украинский фронт в Польшу (пожелание будет удовлетворено). Мысли о «Первой Конной» не покидают Вишневского. На газетной заметке, рассказывающей, в соответствии с политической конъюнктурой 1939 года об агрессии Польши против Германии, рукой драматурга написано: «Ответить этим блядям — фильмом о 1920 г.! Разгром их — показать везде — в СССР и за рубежом»⁸⁰. Из Москвы Вишневский пишет Дзигану: «Живо представляю себе огромный подъем в группе. Западная Украина и Западная Белоруссия наши! Польша—будет народной!..—Ефим, это все места, мною исхоженные еще с 1914 года! Опять поеду и увижу свою молодость. <…>. Огромную страну на западе надо в кратчайший срок окультуривать… Варшава, Львов, Вильно… Ефим, как потрясающе метка фраза: “Дайте мне карту Европы,—посмотрим, что там можно сделать”… И как все это будет работать в нашем фильме!»⁸¹.

В очередной раз, возможно, под впечатлением «освободительного» похода, сценарий «Первой Конной» вновь привлекает внимание Сталина, о чем сохранилась запись от 28 сентября 1939 года в дневнике Вишневского: «Сценарий вторично прочел Сталин. Когда у него хватает времени… Замечаний мало, но они интереснейшие. Точность языка, образов, выражений…»⁸² В архиве Сталина сохранился еще один из вариантов сценария, быть может, с последними его поправками. Любопытно, что на этот раз диктатор вычеркнул из эпизода с политической картой, которым очень дорожил писатель, заключительные слова: «Посмотрим, что тут нужно сделать…»⁸³ Тем самым сталинская фраза, освобожденная от созерцательного «посмотрим», обрывалась многоточием, которое как бы растворяло реальную дистанцию в двадцать лет. Благодаря несложной редакции сталинские слова, вписанные в 1920 год, совмещались с действительной ревизией восточноевропейского пространства в году 1939-м.

«Освободительный» поход Красной Армии и сопутствующая ему советизация западных областей Украины и Белоруссии актуализировали «польскую» тему в советском кинопроцессе и внесли коррективы в производственные планы и содержательную часть фильма «Первая Конная». Уже в первые дни польской кампании руководство «Мосфильма» просит съемочную группу усилить к финалу моменты встречи буденновцев с населением Западной Украины. Из-под Майкопа Дзиган пишет Вишневскому о необходимости доработки сценария: «Сообщи свои планы и намерения в смысле отображения в сценарии ряда вещей, которые диктуются теперь новыми условиями—освобождением Западной Украины. Естественно, что в связи с этим надо изменить кое-какие акценты, развить то, что показывает отношение населения Зап. Украины к Красной Армии, а возможно и продумать линию показа военной силы поляков»⁸⁴.

<…>

Осенью группа Дзигана вернулась с Северного Кавказа в Москву. По предварительным данным, относящимся к сентябрю 1939 года, группе удалось отснять до 40–45 процентов фильма. Рабочий материал первоначально произвел на руководство студии, в пересказе Вишневского, «отличное впечатление»⁸⁹. Вскоре, однако, настала пора разочарований. Обнаружились проблемы с записью звука, тогда как изобразительная часть фильма находилась на более высоком уровне. Художественные итоги были подведены на производственном совещании съемочной группы «Первая Конная», состоявшемся 19 февраля 1940 года. Выявилось «много недостатков», среди которых наиболее существенным, наверное, оказался созданный кинопортрет Сталина.

<…>

В 1940 году съемки возобновились. Руководство «Мосфильма» расщедрилось и разрешило группе Дзигана произвести натурные съемки на местах боев Первой Конной армии в западных районах Украины. В июле под Львовом Дзиган ставит очередные фронтовые сцены, включая эпизод «Бегство Пилсудского». Тем временем заметно меняется внешнеполитическая конъюнктура. Континентальная гегемония нацисткой Германии, ставшая фактом летом 1940 года, а также усилия просоветски ориентированной польской диаспоры (Ванда Василевская и др.) напомнили сталинскому руководству об открытости польского вопроса. В Кремле, возможно, задумались о предстоящей тяжбе за душу польского народа.

<…>

Ожидания, связанные с «Первой Конной», были противоречивыми. На одном из летних совещаний 40-го года драматург М. Блейман предположил, что «лучшей и единственной оборонной лентой этого года окажется “Первая Конная”, потому что в ней, надо надеяться, проявится настоящий темперамент Вишневского и Дзигана»⁹⁵. На другом совещании, как припоминал М. Ромм⁹⁶, проскальзывала тревога и были высказаны серьезные замечания. Таким образом, различные обстоятельства 1940 года поставили перед группой Дзигана гряду «подводных камней», которые необходимо было оперативно и безошибочно миновать.

<…>

После ноябрьских торжеств последовала подозрительная информационная пауза. Московские кинотеатры не торопились вывешивать афиши «Первой Конной». Внезапно, 22 ноября центральная газета «Кино» в передовой статье «Художественная кинематография в 1941 году» мимоходом отметила, что фильм Дзигана «Первая Конная», снимавшийся свыше двух лет, «отнюдь не блещет художественными достоинствами»¹⁰². За фразой скрывались многочисленные претензии, которые вдруг обрушились на Дзигана после того, как в праздничные или послепраздничные дни с «Первой Конной» ознакомились в Кремле и Наркомате обороны. Фильм был принят, мягко говоря, прохладно, о чем режиссера сразу же поставили в известность.

10 ноября 1940 года в Комитете по делам кинематографии состоялся первый раунд проработки «ошибок»¹⁰³. Председатель Комитета Большаков, непосредственно представлявший картину в верхах, прежде всего, отметил слабый режиссерский уровень картины («Главн[ым] обр[азом] реж[иссерская] неудача»), которая имела «ряд кр[упных] дефектов». По словам Большакова, отрицательно фильм оценили К. Ворошилов («нудно, растянуто») и его преемник на посту наркома обороны маршал С. Тимошенко. Военные ожидали познакомиться с фильмом, соразмерным по уровню «Чапаеву», но были разочарованы увиденным. Правда, во многом их неприятие картины было продиктовано не художественным вкусом, а неудовлетворенным честолюбием. Маршал Тимошенко, выдвинувшийся на первое место в Красной Армии благодаря польской кампании 1939 года и финской войне, вправе был ожидать, как того требовал советский политический ритуал, большего внимания и почтения к своей особе. Фильм, в котором «начдивы ничего не говорят», разумеется, мало тому способствовал. Попавший в опалу Ворошилов был озабочен поддержанием собственного реноме, подпорченного неудачным походом Красной Армии на Хельсинки. Работа Николая Боголюбова в роли Ворошилова не устроила высокопоставленных зрителей: «…играет Боголюбов плохо, с надломом. В “Вел[иком] гр[ажданине]” неизмеримо выше» (парадокс заключается в том, что Боголюбов в будущем за исполнение роли Ворошилова в многочисленных фильмах соберет внушительную коллекцию Сталинских премий). Корыстная подоплека со стороны Ворошилова и Тимошенко была слегка прикрыта одиниково негативной оценкой того, как были поданы в «Первой Конной» персонажи Буденного и Сталина. Бывший командарм Конармии ленты еще не видел, и Большаков обещал уже следующим днем продемонстрировать фильм Буденному, а также бывшему конармейцу маршалу Г.Кулику. Пока же угроза исходила от нового наркома обороны.

По словам Большакова, Тимошенко резко выступил против допущения «Первой Конной» на экраны. В таких обстоятельствах очень важной была позиция Сталина. На вопрос Дзигана, видел ли картину Сталин, Большаков внятного ответа не дал («Как будто нет»). Ошарашенные режиссер и сценарист заявили о своем желании «узнать мнение т. Сталина». Вчерашний именинник и триумфатор Дзиган при этом пошел на попятную, оговорившись: «Гольдштаб местами хорош—  местами плох»¹⁰⁴.

Второй раунд проработки «недостатков» состоялся 11 ноября. На этот раз Большаков был чуть более конкретен. Тогда как роль Ворошилова в передаче Большакова получила «плохо», роль Сталина была признана наполовину удачной. Можно предположить, что игра Гольдштаба если и не удовлетворила, то, наверно, устроила Сталина. Наконец-то Дзиган и Вишневский узнали в общих чертах о сталинской реакции на фильм в целом. Среди записей Вишневского выделяется лаконичная фраза: «Сталин: “Картина не совсем удачна”». Другие замечания, высказанные Большаковым, возможно, также принадлежали диктатору: «Актер[ская] игра слаба», «Показ бат[альных] сцен. Где враг?», «Дзиган пошел по пути “Мы из Кр[онштадта]”. Нет роста». Претензии были уместными, однако сталинская формула «Картина не совсем удачна» все-таки обнадеживала. Сравнение «Первой Конной» с предыдущим фильмом Дзигана «Мы из Кронштадта» не было равносильно приговору—критерий по меркам 30-х годов был действительно высоким.

Если Большаков на этой встрече с авторами действительно озвучил сталинский взгляд на «Первую Конную», следует признать, что фильм имел некоторые шансы выйти на экран. В самом начале беседы Большаков выделил сдерживающий фактор, с которым, думается, Сталин по каким-то личным соображениям предпочел считаться — мнение генералитета в лице Тимошенко и Ворошилова. Председатель Комитета по делам кинематографии подтвердил, что критика фильма исходит главным образом от военных¹⁰⁵.

<…>

Потом оба маршала предложили Дзигану и Вишневскому обогатить сцену в штабном вагоне Сталина, где вместе с Ворошиловым и Буденным обсуждался план прорыва польского фронта. Даже на фоне Сталина Буденному и Ворошилову хотелось выглядеть более значимыми фигурами, активными и более инициативными. Диспропорция между образами Сталина и командованием Первой Конной была велика и заметна. Через несколько дней после встречи постановщиков фильма с маршалами другой известный буденновец Ока Городовиков следующим образом определил этот персонифицированный дисбаланс: «Сталин хорошо дан», в то время как «Буд[енный] и Вор[ошилов] упрощены»¹⁰⁸.

<…>

Если военные, критикуя картину, руководствовались личными амбициями и ожиданием нового киношедевра о собственных подвигах, то кинематографисты смогли профессионально выявить основной художественный изъян «Первой Конной». В чем крылась неудача «Первой Конной»? Ответ во многом заложен в афоризме В. Пудовкина: «Творческий процесс в кинематографе —монтаж, а съемка — это заготовка полуфабрикатов». Режиссеру Дзигану как раз удалась «заготовка полуфабрикатов». На это обратил внимание еще в 1939 году Сергей Эйзенштейн, когда оператор Е. Андриканис, возвратившись из Майкопа в Москву, показал Сергею Михайловичу отснятый материал. После просмотра Эйзенштейн воскликнул: «Какие же вы молодцы! Такого отличного материала я давно не видел. Женя, передай, пожалуйста, мои искренние и горячие поздравления Ефиму Львовичу»¹¹². В ноябре 1940 года Ромм также отметил хорошую операторскую работу — кадры, снятые в 1939 году в Майкопе¹¹³. Неудача ожидала постановщиков на стадии монтажа.

Режиссер фильма, видимо, дорожил каждой сценой, каждым кадром и, в конце концов, перегрузил ленту, так, впрочем, и не сумев использовать весь отснятый материал. Форма оказалась не в ладах с содержанием. Сценарий Вишневского, сюжетно малопригодный для двухсерийного фильма, был материализован в почти трехчасовую ленту-переросток. Несоразмерность оказалась очевидной. Фильм, по признанию Ромма, был колоссально завышен по метражу¹¹⁴. Скепсис Эйзенштейна по поводу полной версии фильма («Удача или неудача? То, что мы видели—еще не фильм»¹¹⁵) также был продиктован параметрами ленты: «”Первая Конная”. Размах самоудушающий»¹¹⁶.

В тот же день, 14 ноября, Комитет по делам кинематографии принял решение по фильму, в котором учитывалось мнение обеих, правда, неравноправных сторон — кинематографистов и генералитета. Фильм требовалось, прежде всего, сократить. Предстояло доработать сцены на мельнице и совещания в штабе, в которых действовали Буденный, Ворошилов и другие командиры Первой Конной. Не забыли про пожелание маршала Буденного обогатить ленту песнями. Из рабочих пометок Вишневского можно понять, что драматург предлагал изъять неудачную сцену беседы Сталина с беженцами, сопровождавшуюся угощением табаком. Сценарист намечал переписать сцену совещания Сталина с Ворошиловым и Буденным, видимо, в духе, желательном для маршалов. Поправки должны были коснуться также изображения вражеского стана («Усилить о евр[опейских] политиках!», «Штаб Пилсудского»). Не оставил Вишневский без внимания и чисто технический аспект предстоящей работы («Камера.—Четче перемонтаж!»)¹¹⁷.

Художественным руководителям студии «Мосфильм» Эйзенштейну и Ромму было поручено взять под свое личное наблюдение реализацию поправок по картине. Вместо того, чтобы все свои силы уделить фильму «Мечта», который и так отставал от производственного графика, Ромм вынужден был вместе с Эйзенштейном думать над планом «Первой Конной» в новой редакции. Можно предположить, что Эйзенштейн и Ромм были, впридачу ко всему, наделены финансовыми полномочиями. Когда завершился флирт дирекции студии и киноруководства с группой Дзигана, режиссеру был предъявлен производственный счет: при монтаже «Первой Конной» в фильм не попал колоссальный метраж сложнейших массовых сцен, перерасход пленки по фильму составил 12 000 метров, а режиссерский, актерский и операторский брак — сумму в 114 000 рублей. После такого финансового демарша постановщики картины и ее невольные кураторы обязаны были найти максимально экономическое решение реализации поправок к фильму. О том сложном периоде Вишневский позже рассказал в письме к режиссеру-документалисту Эсфири Шуб: «Идет неизменная московская напряженная жизнь. Меня и Дзигана вызвали в Комитет. Поправки мои все приняты. “Немедленно снимать”. Правительственное задание: “1 мая фильм на экраны”. — Доснять надо (и переснять) до 1000-1200 метров. На месяц-полтора бешенной работы… Рад, что зимой… написал все, что нужно, — практически заново 1500 метров, половину вещи.—Вторжение войны, ряд перемен и пр. — мучительные трудности при съемках (два дождливых лета, уходы армии и пр.) повлияли на работу. В жизни бывают трудности… Их надо преодолеть. Это и надеемся к 1 маю сделать…»¹¹⁸

 К майским праздникам фильм так и не вышел. В середине апреля 1941 года было объявлено о том, что возобновляются съемки «Первой Конной». Внезапно моральную поддержку Дзиган получил из Кремля — ему была присуждена Сталинская премия за предыдущие ленты «Мы из Кронштадта» и «Если завтра война». В мае-июне группа «Первой Конной» находится в экспедиции и на натуре снимает декорации «Окопы», «Штаб Пилсудского», «Хата Кацуры». За несколько дней до нападения Германии на СССР снимаются объекты декорации «Штаб Реввоенсовета». Все это время продолжаются встречи постановщиков с Ворошиловым и Буденным. Приближался долгожданный финал беспокойного киномарафона…

22 июня 1941 года обрекло «Первую Конную» сначала на моральную, а потом и на физическую смерть. В тот день никто из создателей фильма не предвидел, что началась агония «Первой Конной». Великая Отечественная война, казалось бы, могла поспособствовать выходу картины на экраны. Группа Дзигана, как было отмечено в многотиражке «Мосфильма», в первые дни войны работала «не покладая рук, для того чтобы выпустить картину в первой половине июля»¹¹⁹. Вскоре на фронт убыл Вишневский, который находил, что настал тот момент, когда «Первая Конная» востребована событиями: «Подумал—если выйдет фильм «Первая Конная»: вторжение врага, неудачи, предательство шайки врагов и трусов; приезд Сталина; Ворошилов, Буденный, Тимошенко; собирание сил; контрудар; разгром врагов… Как это все нужно, верно»¹²⁰.

Тем не менее, уже в июле ряд декораций «Первой Конной» был передан под другие оборонные фильмы. Многомесячный труд съемочной группы и надежды постановщиков увидеть свое детище на экране похоронили дипломатические события. Советское руководство восстановило дипломатические отношения с польским правительством Владислава Сикорского, чье бытие прежде отрицалось. Польша отныне стала союзником Советского Союза, что окончательно деактуализировало антипольскую тему в советском кинематографе. К началу войны, например, группой «Пархоменко» были поставлены батальные сцены с участием нескольких тысяч статистов. Летом 1941 года, когда немецкая авиация уже бомбила Киев, писатель Борис Горбатов (кстати, участник польского похода 1939 года), видевший отснятый материал, рекомендовал режиссеру Л.Лукову переориентировать фильм на другого врага: «У вас много места отведено боям с белополяками. А время требует, приказывает — ревом вот этих штурмовиков со свастикой — показать бои с немцами в гражданскую войну… У поляков и так много ран, чтобы бередить их фильмом. Они — наши друзья, братья, соратники. За провокации Пилсудского польский народ не отвечает! Художник не должен забывать этого. Покажите нашествие вильгельмовских грабителей»¹²¹.

«Польские» сюжеты, как недружественные по отношению к новому союзнику, выпадают из «Пархоменко» и фильма режиссера А. Файнциммера «Котовский» (С. Эйзенштейн по собственному почину несколько ослабляет в сценарии «Иван Грозный» самостоятельную роль Польши и заостряет антинемецкую линию в Ливонской теме¹²²). Более драматичной была ситуация с «Первой Конной», фильмом, основанным сугубо на польском материале. Никакими переделками изменить ленту было невозможно. Летом 1941 года досъемки картины на «Мосфильме» были остановлены.

«Первая Конная» не пережила первую военную осень. Негатив картины, по сведениям Е.Андриканиса, погиб во время эвакуации «Мосфильма»¹²³. О потере или пропаже негатива во время эвакуации пишут также Е. Дзиган и биограф Вишневского В. Миронова¹²⁴. По воспоминаниям режиссера, после возвращения студии в Москву обнаружилось, что потеряно несколько важных частей картины: «Снять их заново в условиях военного времени и даже после него было невозможно»¹²⁵. По словам Дзигана, многие годы негатив картины искали, но безрезультатно¹²⁶. Уцелевшие кадры, по свидетельству режиссера В. Строевой, уже в годы Великой Отечественной были рассыпаны по многим документальным и художественным фильмам: «Особенно часто появлялся на экране действительно великолепный фрагмент несущейся по полям многотысячной армии конников Буденного»¹²⁷. Разумеется, вся ответственность за гибель «Первой Конной», если не за безрезультатные ожидания обитателей Кремля, была возложена на режиссера. По словам А. Коноплевой, на начальном этапе Великой Отечественной Е. Дзиган был фактически выброшен из кинематографа¹²⁸.

И Дзиган, и Вишневский болезненно пережили драматический финал «Первой Конной». Осталась только ностальгия по совместной работе, скрепившая дружеские отношения режиссера и драматурга. Уже после окончания Великой Отечественной войны на вечере, посвященном воспоминаниям о гражданской войне в каком-то московском военном клубе, Вишневский представил слушателям режиссера Дзигана в качестве своего сослуживца, второго номера пулеметного расчета из Первой Конной, кем Дзиган никогда в жизни не являлся¹²⁹. Это было своего рода эхо «Первой Конной»… Вишневский пережил фильм на десять лет.

В 1951 году Константин Симонов, занявшийся литературным наследием писателя, предложил пьесу «Первая Конная» М. Чиаурели для новой постановки и сам вызвался написать об этом Сталину. Но, видимо, это предложение Чиаурели не принял¹³⁰. Реанимировать проект не удалось.

Будучи детищем, безусловно, талантливых людей, «Первая Конная» была вызвана к жизни политической и международной конъюнктурой предвоенных лет. Первыми среди кинематографистов В. Вишневский и Е. Дзиган примерили на Сталина френч военного стратега, предвосхитив тем самым будущую полководческую киномифологему режиссеров М. Чиаурели («Падение Берлина»), И. Савченко («Третий удар») и В. Петрова («Сталинградская битва»). Потом кинопроект стимулировал неожиданный поход Красной Армии в Польшу. Теперь «Первая Конная» как бы оправдывала советское вторжение 1939 года и наводила на мысль о том, что Польшу настигло историческое возмездие за год 1920-й. Творческие просчеты Дзигана и обиды советских военачальников оказались теми барьерами, из-за которых которых «Первая Конная» «застряла» в Великой Отечественной войне. И вновь международная конъюнктура распорядилась судьбой картины, однако, уже не в пользу «Первой Конной». Трехлетний рейд на встречу советскому зрителю оказался малопредсказуемым рейдом в забвение.

____________________________________

 

1. В ы с т о р о б е ц  А. И.  Евгений Андриканис. М., 1981, с. 59, 61.

2. И в а н о в  А. Г.  Экран судьбы. Роман жизни. Л., 1971, с. 269–279.

3. М а р г о л и т  Е., Ш м ы р о в  В.  Изъятое кино. Каталог советских игровых картин, не выпущенных во всесоюзный прокат по завершении в производстве или изъятых из действующего фильмофонда в год выпуска на экран (1924–1953). М., 1995, с. 75.

4. «Кино», 1938, 11 августа.

5. «Кадр», 1938, 3 марта.

6. В а с и л ь е в  Г. Н., В а с и л ь е в  С. Д.  Собр. соч. Т. 2. М.,1982, с. 416.

7. В и ш н е в с к и й  В.  Статьи, дневники, письма. М.,1961, с. 347.

8. В и ш н е в с к и й  В.  «Первая Конная».—«Искусство кино», 1970, № 12.

9. «Адыгейская правда», 1938, 24 мая.

10. РГАЛИ, ф. 2450, оп. 2, ед. хр. 1134, л. 102.

11. В и ш н е в с к и й  В.  Фильм о народе бойце.—«За большевистский фильм», 1940, 
7 ноября.

12. Д з и г а н  Е.  Вместе со всем коллективом студии.—«За большевистский фильм», 1939, 23 февраля.

13. С т р о е в а  В. П.  О друге.—В кн.: Писатель–боец. Воспоминания о Всеволоде Вишневском. М.,1963, с. 152.

14. В и ш н е в с к и й В. Статьи…, с. 347.

15. Т р а й н и н  А. Н.  Защита мира и уголовный закон. М., 1937, с. 79.

16. В и ш н е в с к и й  В.  Указ. соч., с. 524.

17. Б о р о д и н а  О. К.  Всеволод Вишневский (Очерк жизни и творчества). Киев, 1958, с. 162.

18. Р о з а н о в  Б.  «Первая Конная».—«Красная звезда», 1940, 30 января.

19. В и ш н е в с к и й  В.  Указ. соч., с. 348.

20. Д з и г а н  Е.  Жизнь и фильмы: Статьи. Свидетельства. Воспоминания. Размышления. М.,1981, с. 116.

<…>

27. Директивы командования фронтов Красной Армии (1917–1922 гг.). Т. 3. М., 1974, 
с. 235, 246.

28. С т а л и н  И. В.  Сочинения. Т. 4. М., 1947, с. 339.

<…>

31. РГАСПИ, ф. 74, оп. 2, ед. хр. 93, л. 55.

32. С у в е н и р о в  О. Ф.  Трагедия РККА 1937–1938. М., 1998, с. 25.

33. Р о з а н о в  Б.  «Первая Конная».—«Красная звезда», 1940, 30 января.

<…>

41. Д з и г а н  Е.  Жизнь и фильмы: Статьи. Свидетельства. Воспоминания. Размышления. М., 1981, с.124.

<…>

50. «Первая Конная—прорыв польского фронта»…, с. 185.

51. Там же, с. 192.

52. Там же, с. 202.

53. В и ш н е в с к и й  В.  Статьи. Дневники. Письма. М., 1961, с. 350-351.

54. В о л к о г о н о в  Д. А.  Ленин. Политический портрет. Кн. 2. М., 1994, с. 44.

55. М а к с и м е н к о в  Л.  Главный режиссер. Сталин смотрит кино.—«Родина», 2003, № 2, с. 27.

56. Посетители кремлевского кабинета И.В.Сталина. Журналы (тетради) записи лиц, принятых первым генсеком. 1924–1953 гг.—«Исторический архив», 1995, №5–6, с. 31.

<…>

59. РГАСПИ, ф. 558, оп. 11, ед. хр. 165, л. 1.

60. М а к с и м е н к о в  Л.  Указ. соч., с. 27.

61. РГАСПИ, ф. 558, оп.11, ед. хр. 165, л. 69.

62. С т а л и н  И. В.  Сочинения. Т. 4. М., 1947, с. 332.

63. РГАСПИ, ф. 558, оп. 11, ед. хр. 165, л. 94.

64. В ы с т о р о б е ц  А. И.  Указ. соч., с. 57.

<…>

78. Д з и г а н  Е.  Искусство и жизнь.—«Кино», 1939, 7 ноября.

79. РГАЛИ, ф. 1038, оп. 2, д. 381, л. 3.

80. М а р г о л и т  Е., Ш м ы р о в  В. Изъятое кино, с. 75.

81. РГАЛИ, ф. 3015, оп. 1, д. 387, л. 5.

82. РГАЛИ, ф. 1038, оп. 1, д. 2076, л. 51.

83. РГАСПИ, ф. 558, оп. 11, д. 166, л. 142.

84. РГАЛИ, ф. 1038, оп. 2, д. 381, л. 4.

<…>

89. РГАЛИ, ф.3015, оп.1, д.387, л. 5.

<…>

95. «Кино», 1940, 5 июля.

96. РГАЛИ, ф. 1038, оп. 1, д. 1425, л. 26об.

<…>

102. «Кино». 1940, 22 ноября.

103. Этап ноябрьской критики отчасти отражен в заметках Всеволода Вишневского. К сожалению, авторам статьи в настоящее время не известны другие авторитетные источники, которые бы позволили более полно реконструировать события осени 1940 года.

104. РГАЛИ, ф. 1038, оп. 1, д. 1425, л. 13–16.

105. РГАЛИ, ф. 1038, оп. 1, д. 1425, л. 17об–18.

<…>

108. РГАЛИ, ф. 1038, оп. 1, д. 1425, л. 68–82об.

<…>

112. А н д р и к а н и с  Е. Н.  О Пресне, о Париже, о кино: Воспоминания кинематографиста. М.,1988, с. 91.

113. РГАЛИ, ф. 1038, оп.1, д. 1425, л. 32.

114. РГАЛИ, ф. 1038, оп. 1, д. 1425, л. 27.

115. РГАЛИ, ф. 1038, оп. 1, д. 1425, л. 57–58.

116. Э й з е н ш т е й н  С.  М.  Выступление на партийно-производственной конференции киностудии «Мосфильм» 27 января 1941.—«Киноведческие записки», №36–37 (1997/98), с. 311.

117. РГАЛИ, ф. 1038, оп. 1, д. 1425, л. 77об., 78об.

118. Ш у б  Э.  Крупным планом. М.,1959, с. 174–175.

119. «За большевистский фильм», 1941, 1 июля.

120. В и ш н е в с к и й  В. Письма из Таллинна и Ленинграда. Письма к С.К.Вишневецкой, 1941 г.—В кн.: Литературное наследство. Т. 78,  кн. 2. М.,1966, с. 200.

121. К у л и к о в  С.  Леонид Луков. Киев,1985, с. 47.

122. Р о ш а л ь  Л.  «Я уже не мальчик и на авантюру не пойду…» Переписка С.М.Эйзенштейна с кинематографическим руководством по сценарию и фильму «Иван Грозный».—«Киноведческие записки», № 38 (1998), с. 146.

123. А н д р и к а н и с  Е.  О Пресне, о Париже, о кино: Воспоминания кинематографиста. М.,1988, с. 93.

124. М и р о н о в а  В.  М.  Театр Всеволода Вишневского. Л.,1986, с.123.

125. Д з и г а н  Е.  Жизнь и фильмы: Статьи. Свидетельства. Воспоминания. Размышления. М.,1981, с.125.

126. Д з и г а н  Е.  Постигая героику времени. М., 1975, с. 58–59.

127. С т р о е в а  В. П.  О друге.—В кн.: Писатель–боец. Воспоминания о Всеволоде Вишневском. М.,1963, с.152. Свидетельство Строевой подтверждает оператор Е.Андриканис: «Во время съемки грандиозной конной атаки на вражеские окопы на возвышенности, расположенной вдоль широкого поля, были установлены операторские рельсы, по которым двигался киносъемочный аппарат, снимая битву с верхней точки. Грандиозные кавалерийские силы ринулись на вражеские укрепления, сметая все, что встречалось на пути. Динамика движения конницы сочеталась с динамикой движения кинокамеры. Сейчас во многих документальных фильмах мы узнаем эти снятые нами фрагменты. Они как бы стали хрестоматийными кадрами времен гражданской войны» (А н д р и к а н и с  Е. Эпос и романтика революции—«Искусство кино», 1979, №6, с.147). Среди последних документальных лент, в которые были включены настоящие кадры, можно назвать фильм Елены и Станислава Раздорских «Любовь Чапая» (студия «Марафон-АРТ», 2003).

128. К о н о п л е в а  А. И.  Б.Н. (Борис Николаевич).—«Искусство кино», 1998, № 12, с. 149.

129. Ш т е й н  А. П.  Небо в алмазах: документальная проза. М.,1976, с. 284.

130. М а р г о л и т  Е., Ш м ы р о в  В. Указ. соч., с. 76.