«Талант высвечивает время!»

Из интервью Джеммы Фирсовой газете «Культура» (2005 год).

«Талант высвечивает время!»

20.07.2018

Из интервью Джеммы Фирсовой  газете «Культура» от 27 октября 2005 года. Беседовала Ольга Харитонова.  Фото (из частного архива): Джемма Микоша (Фирсова) и Владислав Микоша. Середина 80-х годов. 

На Нижне-Волжской студии кинохроники проходит подготовительный период работы над фильмом о Владиславе Микоше. Знаменитом фронтовом кинооператоре и журналисте, ставшем впоследствии не менее знаменитым режиссером-документалистом, народным артистом СССР. И только что в издательстве "Алгоритм" вышла четвертая книга наследия Владислава Микоши "Я останавливаю время", подготовленная его вдовой Джеммой Фирсовой, кинорежиссером, удостоенным Ленинской, Государственной и множества других премий, актрисой, игравшей в фильмах Бондарчука, Ильенко, Жалакявичюса.

— Наследие Владислава Микоши огромно. О чем будет документальный фильм?

— Этот вопрос мы сейчас и обсуждаем с руководством студии. У меня было два друга - композитор Коля Каретников и композитор Микаэл Таривердиев. Каретников потрясающе талантлив, у него огромное музыкальное наследие. Но Каретникова мало кто помнит, а Таривердиева — все. В том числе и потому, что его вдова Верочка — умница и не дает его нотам лежать в шкафу. Каждый год она организует концерты и издает компакт-диски. У Каретникова и его творчества другая судьба. У нас много талантливых людей. И мало достойных талантливых людей. Хорошо бы, чтобы они были известны. Люди, которые достойно прожили жизнь. О них должны знать не только те, кто прочтет книгу Микоши, изданную тиражом в две тысячи экземпляров. "Высветись сам — и вокруг тебя высветятся другие". Это необходимая работа. Ее нужно делать. У меня своих, готовых к изданию, семь сборников. Но моя главная задача — сделать так, чтобы достоинство Микоши стало достоянием.

— Джемма Сергеевна, вы учились у Александра Петровича Довженко — это факт, а воспринимается как нечто невероятное. За счет особой плотности времени эпоха великих учителей и создателей отечественного кино кажется чуть ли не доисторической. Она канула?

— Конечно, придет момент, когда и Андрей Тарковский станет такой же ушедшей фигурой. Пока еще не стал, правда? Так вот без ушедших натур истории кино — Довженко, Ромма, Барнета, Юткевича — не было бы Тарковского, ШукшинаШепитькоИоселиани, не было бы никого из нас. Потому что они не учили нас режиссуре, не учили cнимать и монтировать кино, то есть тому, чему только и учат сейчас в многочисленных теле- и киношколах. Они просто делали из нас штучный товар.

В этом году в институте, где я преподавала, был такой проект — ребята снимали семиминутные сюжеты о том, как каждый из них прикоснулся к войне. Мне мой коллега посоветовал выбрать наиболее перспективных студентов и на них сосредоточиться. Выбрать я не смогла, сидела с ними без выходных, отменяя все свои дела, и думала: почему я такая идиотка? И вспомнила наш курс. Лариса Шепитько ведь очень долго казалась совершенно бесперспективной. Мухинская такая девочка с крепкими ногами, тонкой талией, очень красивая хохотунья и, казалось, без мысли в голове. То, что она делала во ВГИКе, — ну ничего!

Если бы не было Довженко, Шепитько не раскрылась бы. Другой пример — Василий Шукшин, пришедший на курс Ромма. Если бы Михаил Ильич не писал ему списки, что читать, не проверял, не проговаривал, не воспитывал, не было бы Шукшина — писателя и режиссера в том качестве, в котором мы его знаем. Может, артист только — это спонтанно. Так вот, никто из ушедших на самом деле не ушел. Они продолжаются. Сейчас не пора искусства. Она бывает почему-то тогда, когда нам особенно плохо. Сегодня маятник качнулся в другую сторону. Ничего страшного в этом нет. Придет время, люди достанут фильмы и книги с полок, вернутся к наследию ушедших. Подлинное остается живым. Посмотрите "Аталанту" Жана Виго или "Окраину" Бориса Барнета — это же потрясающе современно по своей поэтике.

У Довженко, как ни странно, я больше всего люблю документальные фильмы, может быть, потому и сама пошла в документальное кино. Две его картины — "Битва за Советскую Украину" и "Освобождение Правобережной Украины" я считаю великими. И взлет поэтического кино Украины, Параджанова или Ильенко, состоялся благодаря тому, что эти режиссеры открыли для себя творчество Довженко. Оно послужило толчком. Все живо. Наука же приходит к мысли о том, что времени, возможно, и нет. Прошлое, настоящее и будущее существуют одновременно, а настоящее как луч — только высвечивает, проходит сквозь них.

— Один из эпиграфов к книге Владислава Микоши: "Во мне переплелись две точки зрения — человека вчерашнего и человека сегодняшнего". Как же их соединить?

— Это может соединиться только у человека, прожившего жизнь. У человека, который прошел много этих витков и понял, что возвращается на круги своя. В другом качестве, в другом времени, в другом ощущении, конечно. Вообще, наш век очень сместил понятия возрастов. В начале XX века человек в 60 лет был глубоким стариком. Толстой в свои всего-то 83 – Мафусаилом воспринимался. Зависимость получается обратной — чем более спрессованы время и события, тем медленнее развивается человек. Потому что ему надо все это пережить — отторгнуть или переработать. Сегодня человек взрослеет медленнее. Оттого у нас сорокалетние и ходят в молодых режиссерах.

— Но документалисту-то, бедному, как сложно. На него хлынуло немыслимое количество реальности. Как ему быть? Как определить тему, героя? Это труднее стало?

— Вы знаете, нет. Всегда выборочно — было и есть. Только раньше помельче и не так спрессованно. Тут опять обратная зависимость: чем ты более разборчив, тем больше успеешь. Потому что прежде всего ты должен осознать себя личностью и осознать, в каком мире ты живешь, на плечах кого ты стоишь — в литературе, истории, философии. Сегодня таких личностей мало.

Почему был Тарковский? Потому что у Тарковского был папа, родство с которым он осознавал и нес. Его картины — это претворенные стихи отца. Он сублимировал ту культуру, которую передал ему поэт Тарковский, и мыслил категориями вселенскими.

Сегодня мало кто понимает, что мы вошли в эпоху такого же перелома, каким было, скажем, Возрождение. Если мы не поймем, что иначе должны относиться к себе, к миру, другой культуре, к другой религии, что сознание первично, а мысль материальна, что из хаоса рождается новый порядок, то у нас нет будущего. Человек обязан учиться выбирать.

— Вам не кажется, что человек теряется в этом новом мире и это процесс естественный?

— Нет, не кажется. Бывают и должны быть у каждого человека моменты потери себя, потери цели. Но это моменты. Если человек, живя и получая образование, думает только о том: ага, профессия интересная, как я буду благодаря ей зарабатывать, делать карьеру, становиться знаменитым? Ничего не будет! Бабки будет заколачивать. Все!

— В вашей книге стихов "Вторая реальность" очень часто возникает образ города.

— Это один-единственный город. Кенигсберг. Город моего детства. Кенигсберг — это практически реквием по всем погибшим в войнах, в веках, городам. Знаете, что такое импринтинг? Когда цыпленок вылупляется, то, кого первым увидит, за тем и идет, принимая за маму. Мой импринтинг — это Кенигсберг, несмотря на то что я родилась в Самарканде, которого почти не помню. А Кенигсберг даровал мне первый дом, первую весну, первый подснежник, первый сад, первые книги, которые прочла сама. Гофмана в девять лет, в пятнадцать — Канта. Город-учитель, незримый, внечеловеческий.

— Недавно "Культура" вновь показала замечательный документальный фильм о Тимофееве-Ресовском. Его жена на предложение написать правду о жизни ученого ответила, что они прожили достойно и им не в чем оправдываться. Как вы оцениваете такую позицию?

— Мы с ней по-разному живем. Я еще в школе, когда училась, думала о том, как прожить свою жизнь так, чтобы в этом мире вокруг меня было светлее и лучше. А она думала: как прожить так, чтобы в ее доме, в ее семье все было хорошо. И это замечательно. Но у нас разные жизненные задачи. В один прекрасный момент я бросила кино и ушла в Чернобыль. Я была экспертом-координатором по непосредственным причинам аварии. Я практически закончила второй вуз. Я знаю по секундам, что случилось в этой "кастрюле". А началось все с моей рецензии на фильм однокурсника о Чернобыле. Ее раз пять вынимали из газеты, а когда я добилась публикации, то экземпляр продавали в Киеве за три тысячи. Во время поездки в Чернобыль я практически не спала. Вокруг была масса лжи, люди это понимали и шли высказаться, шли со всеми своими болями.

Я поняла тогда, что между прессой и учеными — пропасть. Ученые не могут сказать, пресса не может воспринять. В то время я была художественным руководителем документальной студии "Экран" на телевидении, уволилась и приняла участие в создании организации "Союз-Чернобыль", создании первой научной экспертизы. К тому времени я уже сняла картину о ядерной войне и знала, что сделанное мною работает, влияет на происходящее. Я была единственным журналистом среди ученых, руководителем группы народных движений. И в своем заключении написала, что ложь Центра по отношению к Украине и Белоруссии может привести к развалу Союза. Так и произошло. Почему случилась Беловежская пуща? Да потому, что против Москвы в обеих республиках были мощнейшие национальные движения, выросшие на Чернобыле.

Наша экспертная группа работала в рамках горбачевского Верховного Совета над первыми законами о чернобыльцах, об атомной энергетике. Я ушла из кино, потому что поняла: в настоящий момент это важнее. Может быть, потому что я рано видела смерть и войну, я с детства хотела строить, а не разрушать, знала, что нельзя жить только для себя. Другая жизненная установка — мерить по себе. Это тоже к вопросу о том, как существовать в документальном кино. На каком уровне мыслить и работать.

— Вы находили на этом пути понимание, отклик людей, среды?

— Я находила единомышленников. Пока последние лет пятнадцать сидела дома, потому что мама очень давно болела, я не могла ее оставлять надолго, а потом заболел муж, я делала программы сохранения и развития российских музеев. Узнаем, например, что второй, малый дворец Архангельского хочет забрать себе Английский клуб. Мы никому ничего не говорили, зная, что никакого понимания не встретим, но так прописали программу, что забрать не удалось. Когда летишь в небе, держась зубами за тонкий прутик, не стоит кричать: это я, лягушка! Надо лететь себе и удовольствие получать.
И вообще: если человек намерен прожить долго, то он должен быть готов к тому, что всю жизнь заниматься одним и тем же делом нельзя. Скучно.

— А с актерской частью жизни без сожаления расстались?

— Актерство и не было частью жизни. Оно всегда было между делом. Когда выпадали свободные моменты. И снималась я в основном только у своих друзей — Юры Ильенко или Алеши Спешнева. У меня были потрясающие предложения — от поляков, болгар, французов. Жалакявичюс практически утвердил на главную роль в "Это сладкое слово – свобода", но это совпало с тем, что утвердили мой сценарий, и я стала снимать кино.

— Джемма Сергеевна, а есть в реальности загубленные таланты?

— На моей памяти самый первый загубленный талант был Володя Китайский с курса Тарковского и Шукшина. Ромм считал его едва ли не лучшим своим учеником. Хотя и не знаю, что его сгубило и что произошло. Возможно, не выдержал прессинга профессии — в кино, в режиссуре ты должен понимать, куда идешь. Что значит загубленный талант? Если хочу быть загубленным, то и буду. Но ощущение того, что упираешься в стенку, что не можешь реализоваться в полную силу, что не можешь отдавать, не брать, а именно отдавать — это реальность. И это способно убить. В прямом и переносном смысле. Но не мне судить о загубленных талантах. Я — очень сильный человек.