Проверенные кадры войны

Фронтовых операторов долго не считали участниками Великой Отечественной войны.

Проверенные кадры войны

22.05.2018

Беседовала  .

Опубликовано: газета "Московский комсомолец" №25322 от 8 апреля 2010 года.

Интервью было опубликовано 08 апреля 2010 года. С тех пор прошло 8 лет. Ушли из
жизни Семён Школьников и Малик Каюмов. 13 февраля 2018 года исполнилось 98 лет кинооператору Борису Соколову.
Мы дополнили интервью комментариями и пояснениями. Например, считается, что один из фронтовых кинооператоров — Николай Лыткин, во время Великой Отечественной войны был в штрафбате. Это не так. И сам Лыткин в своей книге "Как в кино. Записки кинохроникера" (изд. в 1988 году) — это опровергает...

Их было 285 — летописцев, хроникеров войны. С камерой “Аймо” и пистолетом в кармане они оказывались в самом пекле войны: на огневых позициях артиллерии, в рядах пехоты, в партизанских отрядах. Снимали в воде, на переправе, с воздуха. Благодаря фронтовым операторам мир увидел войну солдатскую, снятую из окопа на переднем крае.  
Самому старшему из них было чуть больше 30. Вчерашние выпускники ВГИКа, бесшабашные и смелые лейтенанты и капитаны, сняли свыше 4 млн. метров пленки. За уникальные кадры, которым не суждено состариться, пришлось заплатить непомерно высокую цену. Каждый второй из фронтовых операторов был тяжело ранен, каждый четвертый убит.  

Ныне в живых их осталось только трое: Семен Школьников в Таллине, Малик Каюмов в Ташкенте и самый младший — москвич Борис Соколов, которому недавно исполнилось 90 лет.  

Накануне 65-летия Победы он вспомнил боевых друзей, а также то, что оставалось за кадром.
 


“Потеря камеры грозила трибуналом” 

В углу комнаты у фронтового оператора Бориса Соколова вместо икон — галерея портретов.  

— Это Володя Сущинский, один из самых близких друзей, однокурсник, — показывает хозяин на паренька в пилотке. — Он погиб при минометном обстреле. О Владимире снят документальный фильм[1]. Там есть момент, когда кадр с изображением боя останавливается, и дальше идет черная пленка — изображение пропадает. Это момент гибели оператора. Когда пуля разорвала его сердце, падая, он не убрал руку со спускового крючка. Камера продолжала работать.  

Рядом в рамочке — пожелтевший снимок оператора Евгения Мухина на передовой.  

— “Минер-отличник”, — объясняет улыбаясь Борис Александрович. — Так Женю прозвали после того, как он дважды подорвался на минах и отделался легкими ранениями.  

В руках и на плечах у бойцов — портативные кинокамеры.  

— Наши неприхотливые, безотказные “Аймо”. Они приводились в движение пружиной, мы их заводили, как будильники, каждые тридцать секунд. Этого завода хватало на пятнадцать метров пленки, а всего в кассете было 30 метров — ровно на одну минуту экранного времени. Так что все время приходилось рассчитывать, когда включить камеру, чтобы успеть снять событие. Все карманы у нас были забиты запасными коробками с пленкой.  

С камерой операторы старались не расставаться ни днем, ни ночью. Потеря “Аймо” грозила трибуналом.  

Борис Соколов вспоминает рассказ коллег, как ранило Валентина Орлянкина. Из подбитого танка оператора вытащили с продавленной грудной клеткой. Валентин разрешил унести себя с поля боя только после того, как к нему на носилки положили залитую кровью кинокамеру.  

Одним из самых памятных для Бориса Александровича остается снимок их операторского курса ВГИКа, который стал первым военным выпуском. Вместе с частью Московской студии кинохроники в октябре 41-го новоиспеченных операторов эвакуировали в Куйбышев, а потом в Алма-Ату.  

— Моему другу — Мише Посельскому — удалось в январе 42-го попасть на фронт, а я на три года задержался в Казахстане. Встретились мы с ним только в сентябре 44-го, в киногруппе 1-го Белорусского фронта.  

Вечером еще раз убедились, что в бленду объектива 75 мм с навинченным светофильтром входит ровно 40 граммов спирта из неприкосновенного запаса для протирки объективов.  

Михаил делился с другом самым сокровенным. Под Сталинградом в воздухе господствовала немецкая авиация. Отступающие бойцы не позволяли направлять в их сторону аппарат, кричали: “Зачем такое снимать? Прекрати съемку! Буду стрелять!”  

На командный пункт Сталинградского фронта прибыл представитель ставки Верховного командования Георгий Жуков. Фронтовая киногруппа получила возможность снять маршала. Но тот воспротивился: “Это еще что такое? Главный режиссер тут я, и делать съемки надлежит не здесь, а вон там…” — командующий указал рукой в сторону “балки смерти”, где уже вторые сутки решалась судьба Сталинграда.  

Так Михаил Посельский с оператором Евгением Мухиным вместе с танкистами попали в самую гущу боя и сняли кадры, почти полностью вошедшие в фильм “Сталинград (1943; Производство: Центральная студия кинохроники; полнометражный; режиссёр: Леонид ВАРЛАМОВ; операторы: Орлянкин В, Софьин А., Вакар Б., Ибрагимов А., Казаков А., Кричевский А., Мухин Е., Гольбрих М., Вихирев Н., Гольдштейн И., Посельский М., Шадронов Б., Кацман И., Островский Г., Малов И.; — прим. ред. #МузейЦСДФ).

“Добро пожаловать в штрафбат” 

Работа кинооператора была сопряжена с огромным риском. Нужно было поднять голову, встать или выйти из укрытия, вскинуть к глазу камеру, установить резкость и в течение не менее 10—15 секунд вести съемку так, чтобы камера не тряслась и не дрожала. С собой у операторов был только пистолет — не для серьезного боя, а скорее для психологической защиты. В пылу съемок они забывали об опасности. Думали об одном: оказаться в центре событий, найти точку, с которой можно сделать интересную съемку. И случалось, только вернувшись на базу, замечали на полах своих шинелей пулевые отверстия.  

А тут еще к концу войны главное политуправление перестала вдруг устраивать работа полевых операторов.  

— Начальство хотело видеть кадры, на которых наши солдаты врываются в окопы противника и закалывают штыками трусливых немцев, или как те падают на колени и просят пощады у своих победителей. Приходилось слышать, что “фронтовые операторы к концу войны берегут свои жизни”.  

Михаил Посельский в своих воспоминаниях рассказывал, как представители Главного политуправления затребовали к себе на просмотр снятые на фронте пленки и решили просмотреть их до монтажа. Работник лаборатории взял первую попавшуюся коробку, только что вышедшую с роликов проявочной машины, и отвез ее в кинозал Главного политуправления. На экране грузный человек в одних трусах делает физзарядку, бреется, завтракает, играет на трофейном аккордеоне. Позже выясняется, что это генерал армии Еременко. После окончания просмотра последовал вопрос: “Кто это наснимал?” В результате фронтового оператора, известного своими смелыми съемками диких тигров в глубокой тайге, объявили трусом, лишили воинского звания капитана и сослали в штрафной батальон.  

Задание снять на фронте моменты отдыха командующего фронтом генерала Еременко Николай Лыткин получил от редакции студии хроники.  

Солдаты штрафбата направлялись на самые тяжелые участки фронта, и редко кому-нибудь из них удавалось вернуться домой. Николай Лыткин стал единственным фронтовым оператором, награжденным орденом Славы в штрафном батальоне за храбрость.[2]  

Одним из немногих операторов, кто попал на фронт прямо со школьной скамьи, был Юрий Королев. Сын “врага народа” Дмитрия Королева (его отец возглавлял в 30-е годы главк авиационного моторостроения), он поклялся, что вернет в семью орден Красной Звезды, который у отца конфисковали при обыске.  

Работая помощником кинооператора на Центральной студии кинохроники, из рук знаменитого Романа Кармена он получил старенькую, но вполне надежную кинокамеру “Кинап” и рванул на фронт. Воевал в десантных войсках и в штурмовой авиации на 4-м Украинском фронте, в Белоруссии, участвовал в операциях над Карпатами и Чехословакией. Отснятые Королевым кадры тут же отправлялись в Москву для выпусков кинохроники.  

Штурмовик только назывался летающим танком: место стрелка-радиста, что занимал военный оператор, было тогда защищено лишь… фанерой. Когда фашистский самолет подходил к хвосту, приходилось откладывать камеру и браться за пулемет.  

За 42 боевых вылета на самолетах “Ил-2” и “Ил-10” Юрий Королев не получил ни единой царапины. А заветную награду заработал. Его называли Юрка-счастливчик. Летчики брали его с собой как талисман — на счастье. Все, кто с ним поднимался в воздух, возвращались благополучно на базу. 

“Плачьте, но снимайте” 

— Однажды ночью по радио мы с Мишей Посельским услышали, что наши войска освободили Варшаву, немедленно запрыгнули в машину и выехали в столицу Польши, — рассказывает Борис Александрович. — Мчались на полуторке, не зная, что ждет нас впереди. Аппаратура того времени не позволяла нам производить ночные съемки — чувствительность пленки была низкой. Мы могли начать съемки только с рассветом.  

В пустой Варшаве операторы оказались вместе с разведчиками. Немцы, боясь окружения, покинули город. В кромешной тьме Борис Соколов и Михаил Посельский увидели пробивающийся из-за двери свет. Перед ними вырос костел. Внутри него местные жители разожгли костер. В одном из его приделов стояли лошади и коровы.  

— Мы были атеистами и не видели в этом ничего предосудительного. А зашедший в костел лощеный польский полковник был буквально взбешен. Он стал кричать на поляков, позволивших такое кощунство в храме божьем.  

А вскоре нашим операторам пришлось негодовать. В старинном польском городе Познани они обнаружили и сняли свидетельство невиданной жестокости и садизма фашистов. В комнате смерти и пыток стены были выложены белым кафелем. В самом ее центре располагалась гильотина.  

— Сверху вниз падал тяжелый нож-топор на шею своей жертве, тут же был приспособленный для стока крови желобок и стояла корзина для приема отрубленных голов. Все было как в кошмарном сне: и гильотина, и белоснежная комната, и хирургические ножницы на столе, и мраморный умывальник. В стену комнаты были вделаны четыре больших крюка — комнатная виселица на четырех человек. Под каждым из крюков в полу находился открывающийся люк… Мы видели много горя, но такие кадры снимать было особенно тяжело. Помнили наказ Довженко: “Плачьте, но снимайте”. Люди должны были знать о зверствах фашистов.  

Между тем смертельная опасность поджидала фронтовых операторов на каждом шагу. Борис Александрович вспоминает, как уже в Берлине он прямо на улице заряжал пленку, руки держал в мешке, и в этот момент мимо него пробежал вооруженный немец. Соколова фриц не заметил.  

Позже мимо увлеченных съемкой Соколова и Посельского проскочили немецкие разведчики на мотоциклах с автоматами. Через несколько минут операторы услышали стрельбу. Фашисты нарвались на советских бойцов.  

— На такие мелочи мы не обращали внимания. Как-то мы с Михаилом попали под минометный обстрел — в нашей машине пробило радиатор. Нашли где-то цемент, заделали дыру в радиаторе и кое-как добрались до нашей базы.  

А в воздухе между тем витал запах победы. Это придавало всем силы. Ночами операторы после съемок сматывали пленку в черных мешках в большие рулоны. Один рулон вмещал в себя десять кассет по тридцать метров. Заворачивали его в черную бумагу, упаковывали в коробки, оклеивали их изоляцией, писали монтажные листы и отправляли в Москву на проявку. А утром снова с камерами выходили на улицы Берлина, где их ждали неожиданные встречи.  

— Однажды в переулке ко мне подошел немец в гражданской одежде и стал показывать руку. На запястье у него была татуировка с номером. Немец стал объяснять, что он из концлагеря. Тогда я не знал, что эсэсовцы тоже имели татуировку с номером, это стало известно позже. Я так и не понял, что он хотел мне сказать. Пожав плечами, мы разошлись.  

На бензоколонке, где операторы заправляли свою полуторку, к ним подошел человек с оружием, но в гражданской одежде. На левом рукаве у него была повязка. Борис Соколов и Михаил Посельский догадались, что он из фольксштурма — народного ополчения.  

— По его поведению мы догадались, что он хочет сдаться в плен. Мы стояли с кинокамерами и не знали, что с ним делать. Немец с винтовкой тоже стоял и ждал. Тогда я взял у него оружие, вытащил затвор и разбил приклад о ступеньку. Он что-то залопотал, показывая на дом. Мы поняли, что он спрашивал, можно ли ему пойти домой поесть. Мы его, конечно, отпустили и сами решили поскорее оттуда уехать.  

А как-то, встретив случайно американского кинооператора, Борис Соколов и Михаил Посельский поспешили привезти союзника на базу. За что получили от начальства хорошую взбучку. 

Гитлер в штопаных носках? 

По-настоящему Борису Соколову было страшно лишь однажды, когда он попал в подвал Рейхсканцелярии.  

4 мая 1945 года по Берлину распространился слух, что в Рейхсканцелярии обнаружен труп Гитлера. Разрешение на съемки должен был дать комендант. Путь в его кабинет лежал через полуподвальное помещение, где лежали раненые фашисты. Они лежали вповалку, накрытые шинелями. Лавируя по узкому проходу, я вспомнил случай, что произошел в Познани. В захваченной цитадели тоже лежали тяжело раненные немцы. Наши войска ушли уже за 100 километров, там был практически тыл. В цитадель зашел летчик, Герой Советского Союза. Когда он открыл дверь в зал, где лежали раненые немецкие солдаты, оборонявшие цитадель, один из них бросил летчику под ноги гранату. Когда я перешагивал через лежащих фашистов, у меня выступила испарина на лбу, мне стало страшно.  

Первым снять труп двойника Гитлера удалось Михаилу Посельскому.  

“Мы с Иваном Пановым были дежурными кинооператорами по Берлину. Прибыли в имперскую канцелярию первыми из журналистов, даже раньше комиссии по опознанию, — вспоминал фронтовой оператор Посельский. — В глубине просторного зала, в полумраке на полу лежал труп человека, покрытый серым солдатским одеялом. Около него находились дежурный офицер и солдат. В просьбе поднять одеяло, чтобы увидеть лицо покойника, нам было категорически отказано. Труп охраняли так строго, будто там лежал живой человек. К нему не разрешали даже приблизиться.  

Позже мы увидели, что часть его лица была повреждена: выстрел перебил нос. Предполагаемый Гитлер был одет в черный штатский костюм. В его петлице была ленточка ефрейторской награды. В опознании участвовали приближенные к фюреру лица. В основном это были работники Рейхсканцелярии, среди них его личный фотограф Гофман.  

Окончательный итог подвел главный судебно-медицинский эксперт 1-го Белорусского фронта. Он попросил принести ему фотографии Гитлера, где он снят в профиль. В кабинетах Рейхсканцелярии найти такое фото было нетрудно. Эксперт сравнил строение ушной раковины лежащего на полу человека с ушной раковиной на фотографии. Членам комиссии эксперт пояснил, что у каждого человека неповторимое строение этой раковины, как не бывает и двух одинаковых отпечатков пальцев. 
Когда с покойника сняли одеяло, члены комиссии увидели его ноги в штопаных носках. Тут же пошли разговоры, что перед комиссией лежит старший камердинер Гитлера, который в жизни был удивительно похож на своего господина”.  

Михаил Посельский и Иван Панов оказались единственными не членами комиссии, присутствовавшими на опознании Гитлера. Но слабое освещение в зале не позволило им снять работу экспертов.  

По их просьбе генерал Серов разрешил перенести труп на улицу, к входу в Рейхсканцелярию, где ожидала большая группа журналистов. Киносъемка этого двойника до сих пор хранится в Красногорском киноархиве под шифром 1118–29.  

Самой запоминающейся для Бориса Соколова стала съемка подписания капитуляции в Карлхорсте, пригороде Берлина, в здании бывшего военно-инженерного училища.  

Юлий Райзман прикрепил нас с Мишей Посельским к немецкой делегации. Мы должны были снимать Кейтеля и его окружение, начиная от их прилета на аэродром и заканчивая подписанием капитуляции.  

Посельскому удалось снять Кейтеля в неформальной обстановке.  

“Без всякого сопровождения шел по дорожке сада к особняку №103, парадная дверь была не заперта, — вспоминал оператор позже. — В прихожей вешалка, на которой висели немецкие шинели. Над вешалкой полка с генеральскими фуражками, среди которых выделялась одна, самая высокая и крупная — фельдмаршальская, Кейтеля. Снимаю свою фуражечку и кладу ее рядом.  

В руках у меня камера “Аймо”, а на плече висит “ФЭД”. Обхожу комнаты первого этажа — всюду безлюдно. Заглядываю на кухню и там вижу женщину-повариху. Она сообразила, кто мне нужен, и указала пальцем в потолок. Осторожно приоткрываю дверь и вижу тех, кому предстоит подписывать безоговорочную капитуляцию Германии. У стола в глубоком кресле сидит глава немецкой делегации, правая рука Гитлера — фельдмаршал Кейтель. Тот самый Кейтель, который еще не предполагает, что окончит свою жизнь на виселице. Я поднял камеру и нажал на спусковой рычажок.  

Адъютанты следили за каждым моим движением, опасаясь, как бы я не позволил себе чего-нибудь лишнего. Фельдмаршал начал медленно застегивать на себе мундир. Появление в особняке кинооператора было полной неожиданностью, и сейчас, должно быть, он обдумывал, как в этой ситуации лучше выглядеть перед камерой. Мундир Кейтеля был сверху расстегнут… Генерал-адмирал Фридебург и генерал-полковник Штумпф сделали вид, что не замечают оператора.  

Вся съемка проходила при гробовом молчании, и только треск работающей камеры нарушал тишину. Кейтель достал из портсигара сигарету, закурил ее и принял важную позу.  

Мокрый от нервного напряжения, я покинул эту комнату. В холле вспомнил о фотоаппарате, который висел на плече. Пересилив себя, вновь вошел в эту комнату и повторил, но уже в фотографиях, — последние минуты ожидания немцами своего поражения в войне”.  

— При подготовке к подписанию капитуляции 8 мая произошел небольшой казус, — дополняет Борис Соколов. — Приготовили три флага — советский, американский и английский, а французского не было. Никто не знал, что они тоже будут присутствовать. Францию признали членом коалиции только на Ялтинской конференции. В срочном порядке французский флаг прикрепили не в специальном гнезде, а прямо к стене. 

“Сталин фильм забраковал” 

В июне 45-го троих операторов — Посельского, Фроленко и Соколова — вместе со сводным полком направили в Москву на Парад Победы.  

“Когда поезд подошел к границе с Советским Союзом, к вагонам заспешили бравые пограничники. Это были необстрелянные на войне солдатики, недавно призванные на военную службу, — вспоминал Михаил Посельский. — Они должны были провести досмотр вещей фронтовиков. Проще говоря, обыскать их... Эта акция недоверия вызвала возмущение у бывалых солдат. Начальник поезда, фронтовой генерал, приказал выставить у вагонов вооруженных солдат и не допустить унизительного досмотра”.  

Первый послевоенный праздник Победы состоялся 24 июня 1945 года. Борис Александрович должен был снимать Красную площадь с воздуха, но в самый последний момент вылет отменили из-за дождливой погоды и плохой видимости.  

Михаила Посельского сначала не допустили с камерой на Красную площадь. Майор госбезопасности попросил предъявить пропуск, увидев кобуру, висевшую у оператора на поясе, насупил брови. Накануне праздника операторам, допущенным к съемке Парада Победы, было приказано сдать личное оружие в спецотдел студии.  

“Грустно было расставаться с пистолетом, который в трудные минуты на войне вселял в меня уверенность. На память о нем я оставил кобуру, а пистолет и восемь патронов сдал, о чем получил справку из спецотдела, — вспоминал Михаил Посельский. — Майор долго смотрел на пустую кобуру, затем встал, бросил в ящик своего письменного стола мой пропуск и сказал: “Можете идти домой, на этом работа для вас закончена”. Только вмешательство высокого начальства позволило мне прорваться с камерой на Красную площадь. Моя точка съемки была у Спасской башни Кремля”. [3]

Но отснятый документальный фильм Сталин забраковал. В картине о параде не были показаны Баграмян и Еременко. Дело в том, что восемь командующих фронтами вышли на парад в мундирах и погонах маршалов, а двое оставались генералами.  

Операторам в срочном порядке пришлось исправлять “политическую ошибку”. Михаил Посельский вылетел к командующему 4-м Украинским фронтом генералу Еременко в Краков.  
“В дирекции студии меня попросили объяснить генералу, что его съемка на параде забракована из-за капель дождя, попавших в объектив, — вспоминал оператор. — Услышав это, генерал стукнул кулаком по столу и грозно произнес: “Кто научил вас врать генералу, капитан? Мимо меня пробегали ваши операторы, и ни один не удосужился остановиться и снять меня на параде. Кругом! Марш отсюда!”  

Убедил Еременко в необходимости съемки начальник военной миссии в Польше генерал Шатилов. Два раза Михаил Посельский выставлял генерала под дождь. Необходимые кадры, которые в фильме длились всего несколько секунд, были получены. 

* * * 

Удивительно, но многих фронтовых операторов долго не считали участниками войны.  

— Я носил форму капитана, а в военном билете указано, что я рядовой необученный, — рассказывает Борис Александрович Соколов. — Согласно документам, я проходил не по офицерскому составу, а по рядовому. А все потому, что был призван на фронт не через военкомат. Имея удостоверение политуправления и медали, я и многие мои боевые товарищи не считались участниками войны. Только вмешательство Романа Кармена и Леонида Брежнева помогло получить нам заветные корочки. 
____________________________________________
1. Приказом Комитете по делам кинематографии при СНК СССР от 12 марта 1945 г. Центральной студии документальных фильмов было предложено "смонтировать из лучших работ Сущинского спецвыпуск для показа среди работников советской кинематографии в учебных целях". В 1946 году на ЦСДФ вышел документальный фильм «Фронтовой кинооператор» о Владимире Сущинском. В фильме использована кинохроника, отснятая В. Сущинским. Режиссёр монтажа М.Е. Славинская.
2. В 1943 году оператор Николай Лыткин был уволен из фронтовой киногруппы и секретным приказом отправлен рядовым на передовую (якобы не было снято освобождение Смоленска, хотя на этом фронте работала другая киногруппа). Из воспоминаний Н. Лыткина: "Фронтовые кинооператоры и многие, кто меня знает, до сих пор убеждены, что я был в штрафной роте. Это не правда. В штрафные роты попадали по суду. Провинившихся судили в их присутствии, можно было оправдаться. Осуждённый имел определённый срок, который сокращался в случае ранения. По окончании срока штрафнику возвращалось звание, должность и всё остальное, снималась судимость. Меня же отправили на передовую, не задав ни одного вопроса. Тайным приказом. Только потом я узнал о той "рубке леса" в верхах, от которой полетели на передовую "щепки" — я и редактор фронтовой газеты. Нужно было отстранить командующего фронтом. Для этого и было подстроено моё назначение — а командующего обвинили в том, что он "окружил себя подхалимами, которые расхваливали его в газете и снимали в кино". [Николай Лыткин ("Как в кино. Записки кинохроникёра"; — М.; Изд. "Современник", 1988 год, стр. 136-137), Источник]
3. Из воспоминаний М. ПосельскогоНакануне праздника операторам, допущенным к съемке парада Победы, было приказано сдать личное оружие в спецотдел студии. Грустно было расставаться с пистолетом, который в трудные минуты на войне вселял в меня уверенность. На память о нем я оставил кобуру, а пистолет и 8 патронов сдал, о чем получил справку из спецотдела.
Майор долго смотрел на пустую кобуру, затем встал, бросил в ящик своего письменного стола мой пропуск и сказал:
— Можете идти домой, на этом работа для вас закончена.
Объяснять причины своего решения и отвечать на вопросы «бдительный» майор отказался.
На улице «25 октября» меня поджидал Виктор Иоселевич любимец и наставник операторов, один из основателей советской кинохроники.
— Почему ты не выполнил приказ и не сдал свой пистолет? — спросил он. К счастью, справка о сдаче оружия была при мне, и я отдал ее Виктору. Вскоре он вышел из дома с тем самым сотрудником. Тот вернул мне пропуск, и мы отправились на мою точку съемки к Спасской башне Кремля. [Михаил Посельский. Cвидетельство очевидца. Воспоминания фронтового оператора. Источник: http://www.kinozapiski.ru]