ДИНАСТИЯ...

Чем связаны оператор, снимавший фильм «МАТЬ», и оператор «Первого», снимавший теракты 11 сентября.

08.05.2018

Наталья Чайкова

Журналист, путешественник. В 2012 году окончила факультет журналистики МГУ.

Опубликовано: «Журналист» №8, 2007, с. 69. 

Владимир ГОЛОВНЯ — потомок знаменитой операторской династии. Точнее, одной из династий Головни, потому что таковых — две. Одну возглавил легендарный Анатолий Дмитриевич ГОЛОВНЯ, который вместе с режиссёром В. Пудовкиным снял фильм «Мать». Они сделали свою работу — и, как говорят, наутро проснулись знаменитыми. Так случилось, что Анатолий Дмитриевич стал учителем для трёх поколений второй операторской династии, носивших уже известную операторскую фамилию. К этой, второй, династии принадлежит и Владимир, работающий сейчас в программе «Время» на «Первом».

— Владимир Борисович, почему вы всё-таки решили стать оператором? Фамилия обязывала? Хотели продолжить операторскую династию?

— Сейчас очень трудно это определить. Когда ты с детства живёшь в семье, в которой разговоры, в основном, о кино, а в гости приходят режиссёры, операторы, документалисты, то это становится образом жизни.

— Как связаны между собой две династии Головни?

— Так получилось, что мой дед учился во ВГИКе у Анатолия Дмитриевича…

— То есть после фильма «Мать» каждого, кто носил знаменитую фамилию Головня, по-родственному принимали во ВГИК?

— Да нет же! Носить нашу фамилию как бы почётно, но не всегда удобно, всякий раз приходится объяснять одно и то же. Мы — однофамильцы! Но мой дед, а потом отец, а потом и я чуть-чуть застал — все учились у Анатолия Дмитриевича. Но судьбы были очень разными.

Дед в 1940-м году окончил институт и, когда началась война, стал фронтовым оператором (Головня Владимир Николаевич. - Прим. ред. #МузейЦСДФ). Потом его отозвали, и скоро он занял пост директора Мосфильма, затем — директора ВГИКа, после этого был руководителем Центральной студии документальных фильмов и заместителем министра кинематографии. И это уже была отдельная судьба, согласитесь. Ну, а потом пошла череда: мой отец (Головня Борис Владимирович. - Прим. ред. #МузейЦСДФ) и я. Всю жизнь эти две линии Головни имели между собой очень дружеские отношения, но жили и развивались параллельно.

— Как вы учились? Дед и отец передавали вам знания? Они говорили: делай эдак, делай так?

— Мой дед Владимир Николаевич, пожалуй, передавал мне опыт на уровне жизненной теории, а вот с папой мы часто занимались практической работой. Я с отцом мог просто поехать куда-то фотографировать, или, скажем, дома он мне мог объяснить что-то по операторскому делу, например, как поставить свет, чтобы снять натюрморт или портрет. Это как-то всё исподволь делалось. Никогда не говорилось: «Давай-ка мы сейчас с тобой займёмся операторским мастерст­вом!» — нет. Всё было вполне естественно, как и всё в жизни. Кроме этого, когда я учился в школе, начал ходить в фотокружок Дворца пионеров. Там был замечательный преподаватель Израиль Исаакович Гольберг. У него были такие всё понимающие грустные еврейские глаза. Между собой мы называли его просто Изей.

— А что было потом?

На фото Профессор ВГИКа Анатолий Головня с учениками  (слева направо): Александр Мелкумов, Сергей Гуреев, А.Д. Головня, Юрий Притула, Владимир Головня. Начало 80-х годов, ВГИК. Фото Эдуарда Реджепова (facebook)

— После института я работал на ЦСДФ. Но когда заканчивал ВГИК, не мог представить себе, что когда-нибудь пойду на телевидение. Операторы, которые учатся во ВГИКе, стремятся в кино. Не хочется обижать телевидение, так как для многих операторов оно стало спасением, в том числе и для меня, когда несколько лет назад документальное и научно-популярное кино стало разваливаться. Почему? Так понятно же! Такие фильмы редко окупались, на них перестали выделять деньги, и всё пришло в упадок. На программу «Время» я пришёл в 1993 году, когда понял, что наша студия уже совсем умирает, и надо было искать новую работу.

— И вопрос вопросов: какое место в вашей жизни занимает работа?

— Очень большое, очень.

— Так не годится. Можно я напишу, что первое?

— Первое… Если сказать первое, наверное, будет немного обидно для моих близких, которые и так вынуждены смириться с моими нестандартными исчезновениями и появлениями. Например, мы сейчас работаем по такому графику, когда я узнаю, что делаю завтра, только накануне вечером. Это просто такой образ жизни, под который хочешь, не хочешь, вынуждены подстраиваться родные.

— То есть сейчас программа «Время» — это ваше всё? А про кино остались одни воспоминания…

— Нет, слава Богу, есть возможность работать на документалистику. Например, я снимал фильм о Лилии Брик, на который ушла половина прошлого года. Сейчас предстоит снять ещё две картины. Одна — про нашего патриарха Алексия II, а вторая — о священниках, погибших во время репрессий.

— Знаете, мне кажется, что в любой работе есть периоды, которые запоминаются лучше всего, оставляют самый яркий след. У вас такое было? Ну, во время съёмок какого-нибудь фильма, конечно, а не просто так…

— Мне очень запомнились съёмки в Арктике, когда почти месяц мы жили на Земле Франца Иосифа. Безумно понравилось! Если бы мне сейчас предложили выбрать: поехать в какую-то заманчивую страну или в Арктику, на Север, я бы отправился на Север. Он приглянулся мне не только из-за своеобразной суровой природы, но и из-за людей, которые там работают. Это, можно сказать, последние романтики. Ещё хочется побывать в Антарктике.

— Семь с половиной лет вы прожили в США, работая в Вашингтонском кор­­­­пунк­­те. Чем, на ваш взгляд, русские отличаются от американцев?

— Мне кажется, на этот вопрос нельзя точно ответить, потому что есть разные русские и разные американцы. Я заметил, что граждане США больше, чем мы, соблюдают законы, и поэтому живут очень комфортно.

— А где вы находились во время трагедии 11-го сентября?

— В тот день — дома. Мы жили не в самом Вашингтоне, а в пригороде, в штате Вирджиния, в двадцати минутах езды от столицы. В городе живёт довольно мало народу, утром туда все съезжаются, а вечером возвращаются обратно.

Мне позвонил мой коллега, корреспондент Владимир Сухой и сказал, что в Нью-Йорке что-то произошло, и мы срочно вылетаем. Кстати, нас бы туда и не пустили, потому что воздушное пространство над всей страной было сразу перекрыто. Но, выезжая из гаража, мы услышали оглушительный взрыв, он был такой силы, что даже земля сотряслась. Я и Владимир Сухой жили недалеко от Пентагона. Это был тот самолёт, который врезался в Министерство обороны США. С ходу помчались туда. Сухой связался с Москвой, объяснил ситуацию, нам дали добро ехать к Пентагону. Пробивались очень тяжело, хотя ехать надо было по прямой, но полицейские перекрыли дорогу: кого-то пускали, а кого-то — нет. Там была полная неразбериха, никто не понимал, что случилось. Потом мы бросили машину и бегом добрались до того места. Что смогли, мы сняли.

— Было что-то такое, чего не показали по телевизору?

— Ни по американскому, ни по нашему телевидению я так и не увидел останки самолёта, который туда врезался. Именно это породило массу различных версий о причинах взрыва и разрушения. Пента­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­гон построен по принципу матрёшки: сначала — один пятиугольник, внутри — ещё один и ещё… Самолёт пробил, по-моему, три таких стены. Но я его там не видел. И потом на всех кадрах, которые снимали американские агентства, я его тоже не увидел.

— А что же об этом говорили в Аме­­­рике?

— Говорили, что туда врезался самолёт, рисовали подробные схемы. Но потом, месяца через четыре после этой трагедии, была обнародована плёнка, снятая камерой, которая установлена на том месте, где открывается шлагбаум, была показана стенка, и вдруг — неожиданный взрыв. И всё. Самолёта я там опять не увидел. Не могу сказать, что его не было, но лично я не видел. Не знаю, конечно… Ведь на само место аварии нас не пустили, всё было оцеплено, и мы не смогли подойти ближе метров трёхсот…

— Туда вообще не пускали журналистов?

— Там могли снимать камеры, работающие специально в интересах следствия. А журналистам ТВ разрешили снимать только издалека.

— Я знаю, что вы часто бываете на правительственных съёмках. Легко ли снимать Путина?

— Легко, потому что там ты снимаешь с определённой точки, и президентская пресс-служба работает чётко. Сам глава государства — человек предсказуемый и адекватный, его не надо никак приукрашивать, так что, ничего сложного нет. А вообще, дело здесь даже не в Путине, а в том количестве журналистов и операторов, которые работают рядом. Если камер много, то снимать становится трудно. Но так бывает не всегда, потому что пресс-служба всё хорошо понимает и ограничивает число журналистов в зависимости от площади помещения.

— Он сам идёт на контакты с прессой?

— Если его окликают, то, конечно, может подойти и пообщаться. Судя по его последним пресс-конференциям, он спо­­­собен говорить на все темы достаточно свободно. И я предполагаю, что если Президент не хочет отвечать на какой-то вопрос, то причина скорее в спешке, в нехватке времени, нежели в чём-то другом. Мне кажется, запретных тем для него нет.

— А как он держится, на ваш взгляд?

— Свободно, абсолютно свободно. Часто после его заявлений выходит пресс-секретарь и говорит, что именно в новостях давать не следует. Иногда я не понимаю, по каким признакам определяются эти моменты. Это — политика, и мы — часть этой политики, ведь «Первый» — официальный канал, и нас в чисто новостном виде рассматривать не надо. Ни для кого не секрет, что новости центральных каналов каждодневно контролируются из Кремля.

— Вы снимали всех руководителей нашего государства, начиная с Брежнева. С кем из них было интереснее всего работать?

— Интереснее, наверное, с Ельциным в силу неординарности его поведения, но и очень трудно, потому что предсказать его действия было невозможно.

— Вы смотрите сюжеты о тех событиях, которые приходилось снимать?

— Стараюсь, когда есть возможность.

— Являясь свидетелем события, как вы можете оценить то, что было, и то, что показали?

— По-разному бывает. Порой акценты расставлены абсолютно неправильно. Настолько, что приобретается совершенно другой смысл. Дело в том, что иногда журналисту заранее определяют, под каким углом зрения должна быть освещена та или иная тема.

— А как вы относитесь к новинкам отечественного кинематографа? Какие фильмы вы бы отметили?

— Мне «Остров» понравился Павла Лунгина. А почему… Он хорошо снят, хорошо срежиссирован. Не буду сейчас его анализировать, он мне понравился, потому что просто лёг на душу. Иногда устаёшь от постоянного анализа и хочется просто целиком принять что-то.

— В интервью журналу «Искусство кино» (1954 г., №10) Анатолий Головня признался, что искусству света, пониманию светотени он учился у Рембрандта. А есть ли у вас любимый художник, картины которого дают вам знания?

— Одного нет. А насчёт Рембрандта абсолютно согласен с Анатолием Дмитриевичем. Сейчас очень много молодых операторов, которые в принципе не считают нужным ходить смотреть картины. Я же, оказываясь где-то в командировках, стараюсь попасть в музей. Скажем, были мы в прошлом году в Мадриде, и появилась возможность пойти в Прадо, с удовольствием шли, смотрели… Когда ты постоянно снимаешь, отдаёшь и отдаёшь, то наступает время, когда надо что-то впитать, наполнить себя каким-то духом. Только познавая творчество других, можно напитать художественным потенциалом себя. Из чего рождаются новые операторские откровения? …Тайна.