Свердловская киностудия и уральский кинематограф — что общего?

Материал опубликован 10 октября 2014 года www.kultpro.ru

Свердловская киностудия — один из старейших брендов Екатеринбурга. В 1943 году она объединила кинематографистов, эвакуированных на Урал. После присоединения Свердловской студии кинохроники и вплоть до 1956 года здесь делали только документальное кино, и в дальнейшем сформировались сильнейшая операторская школа, школа анимации, а также научно-популярного и хроникального фильма. В игровом кино — это «Сильва», «Трембита», «Угрюм-река», «Приваловские миллионы», «Безымянная звезда», «Транзит», «Демидовы», «Один и без оружия», «Зеркало для героя», «Патриотическая комедия», «Первые на Луне», первые короткометражки Балабанова.

Это — история. О том, что сегодня происходит на Свердловской киностудии, я побеседовал с людьми, чья жизнь теснейшим образом связана с киностудией. Без комментариев. Выводы из этих четырех монологов читатель пусть сделает сам.

— Так судьба сложилась, что с 1992 по 1994 год я возглавлял Западно-Сибирскую киностудию. В застойные времена меня, режиссера по образованию, никто бы к директорскому креслу и близко не подпустил. Но в то время студии одну за другой стал посещать кризис, и мне предложили поехать в Новосибирск директором студии, где дела были очень плохи.

Это последняя студия, построенная при советской власти. То есть здание построено по специальному проекту, все продумано и удобно для работы. Но ее не успели как следует оборудовать. К тому же произошел конфликт коллектива с директором, он подал заявление об уходе, а сама студия была заполонена непонятными арендаторами… Я согласился, поехал, и мне (не иначе как с Божьей помощью) удалось все исправить. Меня поддерживали не только друзья — к мэру города я заходил, когда только было надо. И уже через год я заскучал: дело налажено, прихожу утром на работу — ни одной бумажки, ни одного конфликта, работа идет…

А тем временем Свердловская киностудия оказалась в куда более худшем положении, и в 1994 году меня позвали директором туда. Я, конечно, понимал, что в Новосибирске труба пониже и дым пожиже, но подумал, что уже имею некоторый опыт, который мне пригодится. И, в конце концов, надо же совершать в жизни какие-то поступки... Да и хотелось вернуться на родину — я все-таки местный.

Я попросил сначала откомандировать меня в Екатеринбург, чтобы ознакомиться с делами и понять, смогу ли я за это взяться. Заглянув в бумаги, глубину пропасти я увидел сразу: долги студии значительно превышали ее стоимость. Но я уже втянулся и отказаться было неприлично, это стало бы проявлением малодушия. Я же мужик, в конце концов! И у нас сложилась команда: я, Федорченко и Воробьев, мы действовали втроем.

На студии тогда были представлены все бандитские группировки: Уралмаш, Буш, Синие, Бурма… Нужно было мягко от них освобождаться, потому что идти на открытую конфронтацию — безумие. Никакой охраны у нас, естественно, не было. Когда приходили ко мне для переговоров очередные бандиты, старушка Анна Тагировна, сидевшая в приемной, стучала кулаком в стену кабинета Леши Федорченко. А он же мужчина крупный, солидный! Начинаем с ребятишками разговаривать, и тут в кабинет молча заходит Леша, садится на стул у меня за спиной и не произносит ни слова, но его присутствие существенно влияет на атмосферу переговоров… О подробностях того, как мы освобождали студию от долгов, Леша лучше расскажет, он этим непосредственно занимался, у него все цифры в голове.

Было порой совсем плохо — работали при отключенных отоплении и водоснабжении. Доблестный коллектив ходил испражняться в подвал, администрация не могла к этому присоединиться и ходила в туалет на Ленина, 50а, в проектный институт… А у нас же тогда был фильмофонд, и когда на улице минус 40, для фильмов это совсем не хорошо. И я сказал сантехникам: «Включайте!» Заслонка-то у нас, на киностудии. И началось! Меня вызвали в правительство области и сказали: вымаливай прощение у директора теплосетей, заползай к нему в кабинет на коленях. Что делать? Пошел к директору, Виктору Васильевичу Егорову, с повинной и сказал: «Приезжайте ко мне на студию — покажу, что меня заставило открыть заслонку». И он приехал! Мы ему сделали экскурсию по студии, и, вернувшись к себе, он отдал распоряжение: возобновить подачу тепла Свердловской киностудии, потому что там гибнет ценное имущество, так нельзя.

Он был человек интересный, не чуждый меценатства. Вскоре он заказал для нас видеоклипы, которые теплосетям, конечно, не особенно были нужны, но он хотел дать нам возможность подзаработать. Деньги были небольшие, но отношения установились дружеские, мы уже не враждовали.

В общем, через десять лет после моего прихода на Свердловскую киностудию это было уже санированное, чистое предприятие, довольно привлекательное, хотя и вышедшее из этих баталий с потерями. Но эти потери, с учетом изменившегося характера кинопроизводства, по сути не играли роли. К тому же еще в советское время были допущены серьезные стратегические просчеты. Например, в начале 1980-х ввели в строй цех обработки пленки. Казалось бы, хорошо! Но цех был с холодным процессом, то есть он был предназначен только для обработки советских кинопленок, которые уже через пять лет перестали производить. А пятью годами ранее на «Мосфильме» ввели в строй цех с горячим процессом, где обрабатывали и Kodak, и Fuji… Почему же в Свердловске появился морально устаревший цех? Сработал человеческий фактор, и дело не только в руководстве киностудии, но и без некоторых чиновников Госкино не обошлось. Мы же были с чешским Пльзенем города-побратимы, и кому-то хотелось ездить в Пльзень. Там и закупили злополучное оборудование, которое через несколько лет стало никому не нужным.

Технологии меняются быстро, и сегодня того производственного корпуса, который имеется у киностудии, более чем достаточно для производства большого количества фильмов. Например, два тонателье. БТА (большое тонателье) практически не функционирует. Его можно задействовать для записи живой музыки. В Новосибирске, кстати, аналогичное БТА использует для записи Новосибирский симфонический оркестр. А для перезаписи звука фильмов такое большое помещение не нужно.

Есть малое тонателье, но что с ним сделали! Мы там проводили речевое озвучание нашего фильма «Последняя игра в куклы». Я с огромным трудом уговорил Екатерину Васильеву приехать на озвучание в Екатеринбург. Начинаем работать, и вдруг откуда-то сверху раздаются звуки — кто-то ходит, разговаривает, двигает мебель… Такого в принципе в тонстудии быть не может! Тонателье — это коробка в коробке: между внутренней коробкой и внешней есть воздушная прослойка, которая исключает посторонние шумы. Оказалось, что под школу кино понадобилось изменить планировку, подвинуть коридор. И они сломали одну стену, разрушив звукоизоляцию! И вот народная артистка России, поддавшись на мои уговоры, приехала к нам на озвучание, а работать невозможно! Объявил перерыв, вышел в курилку, а мимо проходит к тому времени директор студии Чурбанов. Я его окликнул: «Михаил Александрович, что происходит? Мы платим деньги, а писать звук не можем!» Он быстро распорядился, и дня два нас не беспокоили, потом все началось снова. В принципе, если эту часть привести в порядок, Свердловская киностудия могла бы предоставлять услуги, но даже и тут прокол…

С Михаилом Чурбановым я познакомился, как ни странно, в кабинете Владимира Ильича Макеранца, первого секретаря Уральского отделения Союза кинематографистов России. Сразу стало ясно, что мозги у парня работают, как у комбинатора, а в нашей среде в тот момент такого человека не хватало. И я его сделал заместителем директора по кризисным ситуациям. Он все носился с идеей открыть на киностудии производство туалетной бумаги — мол, он точно знает, что это прибыльный бизнес. Идея не встретила у нас поддержки. Но он обладал сумасшедшей энергией, все время что-то проворачивал…

В 2004 году было принято решение об акционировании киностудии (при этом 100% акций — у государства). В связи с изменением формы собственности мне, хоть я и был действующим директором, нужно было подать документы на конкурс. Мне объяснили, что это чистая формальность. Но, приехав в Москву для этой «формальной» процедуры, я с удивлением обнаружил там Чурбанова! Как потом выяснилось (Михаил сам об этом потом объявил на собрании нашего отделения Союза кинематографистов), губернатор Россель звонил Швыдкому, а председатель областного правительства Воробьев даже факс в Москву отправил: область поддерживает Чурбанова. Ну, что ж… Сейчас Чурбанов уже и сценарии пишет, и монтирует, и как режиссер выступает.

Сегодня в кинопроизводственном процессе, который происходит на Урале, Свердловская киностудия никакой роли не играет, и она в принципе не нужна. Ведь уже в следующий раз озвучание, например, я там уже проводить не буду, а поеду в Москву или в Санкт-Петербург. Может, по деньгам и ненамного дешевле будет, но нервов точно будет меньше. К тому же, если у них арендуем аппаратуру, всегда счета надо десять раз проверять — обязательно выясняется, что пытаются обмануть. Какая-то мелочная непорядочность.

Почему наша кинокомпания «Снега» арендует помещение не на Свердловской киностудии, а на телевидении? Весь штат киностудии создает атмосферу, в которой неприятно находиться. А на СГТРК — приветливая рабочая обстановка.

Отдельная история — школа кино при Свердловской киностудии. Она создавалась при моем непосредственном участии. Почему Свердловская киностудия обречена? Нет творческих ресурсов. У нас в городе нет молодой режиссуры. Некому прийти на смену Лапшину, Николаевскому… А из Москвы востребованный режиссер сюда не поедет. Согласится только тот, кто сидит без работы. Когда я собираю жюри для фестиваля документального кино «Россия», каждый год одна проблема: все приличные люди загружены под завязку, и найти тех, у кого будет на время фестиваля «окно», очень сложно.

Свердловская киностудия воспитала Владимира Хотиненко, и он упорхнул в Москву. Сняли здесь свой замечательный дебют Усков и Краснопольский — и в Москву. Прославился Сергей Мирошниченко — и тоже в Москву… И я подумал: раз уж такова судьба Свердловской киностудии, почему бы не превратить ее в студию дебютов? И мы успели запустить много дебютов. Некоторые получили призы на фестивалях, некоторые не так удались… Но это же короткометражки, а надо дальше идти - к дебюту в полном метре. И я добился целевых мест во ВГИКе для наших ребят, то есть они, приехав по нашему направлению и успешно сдав вступительные экзамены, принимались на бюджетные места. Им не надо было платить за учебу, а ныне — это один из самых дорогих вузов в стране. И первую партию успел отправить.

Но для того, чтобы наши ребята могли поступать, им была нужна первоначальная подготовка. И мы создали киношколу, задача которой — дать первоначальные сведения, общие представления о профессии. А Чурбанов это превратил в лохотрон: за три месяца готовят «специалистов» по всем кинематографическим профессиям. Причем готовят выпускники той же киношколы! К нам нет-нет да и приходят люди, окончившие эту киношколу. Даже в первом приближении нет понятия о профессии! Очень жаль, что идею сделать Свердловскую киностудию стартовой площадкой для молодых талантов так извратили и превратили в фарс.

— Я пришел на Свердловскую киностудию в 1990 году. Это был пик производства студии. Тогда люди, неожиданно получившие большие деньги, стали их давать кинематографу. В 1990-91 годах на Свердловской киностудии производили 10-11 игровых полнометражных фильмов в год. Все бурлило, съемочные группы дрались за комнаты, за павильоны…

Но я пришел в качестве замдиректора по экономике в объединение хроникально-документальных фильмов «Надежда». Тогда Валерий Александрович Савчук, замечательный сценарист и режиссер-документалист, направил на Высшие режиссерские курсы молодых ребят (журналистов в основном), и они, получив образование, стали на «Надежде» снимать кино и завоевывать призы на фестивалях мира: Андрей Анчугов, Люда Уланова, Сергей Князев. Еще там снимали свои фильмы Сергей Мирошниченко, Борис Кустов, Вячеслав Тарик… Это было круто: очень хорошее кино, очень хорошее общение и очень хорошая школа.

Но в 1993 году производство резко закончилось. Директор, Геннадий Михайлович Алексеев, был в советское время директором съемочных групп. Возглавив студию, он стал заниматься нефтяным бизнесом, чтобы заработать деньги на кино. Тогда все занимались каким-то бизнесом. Первая сделка у него получилась удачная— он купил состав нефтепродуктов, выгодно продал и запустил несколько фильмов, появились квартиры для сотрудников! Но вторая сделка провалилась по не зависящим от него причинам — такой форс-мажор. Он взял кредиты и на них купил состав бензина, но не смог его вывезти за пределы нефтеперерабатывающего завода. Затормозили этот огромный состав (проблемы с лицензированием, кажется), а потом украли.

Кредиторы стали Алексеева прессовать и весьма жестко. Сначала он им отдавал деньги, потом в счет кредитов стал сдавать в бесплатную аренду площади киностудии, а потом начал брать новые кредиты под имущество киностудии в погашение тех долгов. Под пистолетом (буквально!) он ходил из банка в банк и брал кредиты, которые банки с удовольствием давали, прекрасно понимая, что участвуют в криминальной сделке. В итоге Геннадий Михайлович свалился с инфарктом и вскоре умер.

На студию пришли бандиты — несколько группировок, которым студия была должна. В гараже сидели одни, в механическом цехе — другие… Студию заняли десятки фирм, и никто из них не платил аренду — в полном соответствии с заключенными договорами.

Бандиты поставили во главе Свердловской киностудии своего марионеточного директора, и тогда народ восстал. Бандитского директора сняли, но никто студию возглавить не хотел — это было просто опасно для жизни.

Тогда Савчук уговорил занять эту должность Георгия Негашева, замечательного режиссера, который тогда работал в Новосибирске. Он приехал и оказался один — коллектива не было, бухгалтерия не работала, уже полгода вообще не велась никакая документация… Мы в своих подвальчиках сами по себе делали документальное кино. Поскольку Негашева позвал Савчук, а я у Савчука занимался экономикой, новый директор предложил мне стать главным бухгалтером киностудии. Я отказался, поскольку не очень любил это дело (хотя был хорошим бухгалтером). Тогда он сказал: «Выбирай себе любую должность и любой кабинет». Я стал замдиректора по экономике, выбрал кабинет (благо это было несложно — все они были без хозяев). К тому времени я уже занимался бизнесом и хотел уходить со студии. Мы договорились, что я буду уделять киностудии один час в день. Этот час сразу перерос в сутки…

Мы стали разгребать завалы, постоянно общаясь с бандитами. А как иначе, если они сидят в соседних кабинетах? От разговоров перешли к «стрелкам», точно таким, которые показывают в кино. Потом объединение художественных фильмов выбрало своим директором режиссера Дмитрия Воробьева, и мы стали действовать втроем.

Я тогда написал свои «октябрьские тезисы» — десять задач, которые нам необходимо решить. Стремиться, по моему мнению, мы должны были к максимальному освобождению от основных фондов — они тянули на дно. Все надо было обогревать, ремонтировать, а прибыли эти грандиозные площади не приносили никакой, в аренду мы ничего не имели права сдавать. Тогда у киностудии было пять корпусов в центре города, гараж с огромным автопарком (сто автомобилей, из которых на ходу были только пять!).

В общем, я объявил, что мы должны избавиться от непрофильных активов (база отдыха «Курманка»), гаража, автопарка (оставить только несколько машин) и главного корпуса. Это вызвало дикие споры и неприятие, но в итоге я оказался прав — только это и спасло киностудию. Кстати, главный корпус мне был дороже, чем многим сотрудникам киностудии — в этом здании, когда в нем еще был ДК строителей, играл в театре мой дед…

И уж тем более в штыки встретили наше заявление, что нужно ликвидировать ЦОП (цех обработки пленки) — ведь это, дескать, святая святых! Но оборудование, установленное в цехе, не было приспособлено к горячему процессу, там можно было проявлять только пленку шосткинского производства, которой уже не было, а для работы с «Кодаком» нужно было бы покупать новое оборудование, которое не окупилось бы никогда, даже если бы студия выпускала по десять полнометражных фильмов в год. Продать ЦОП и проявлять пленку в Москве — вот был единственный приемлемый вариант. Но все были молодые, амбициозные, скандальные, и сколько писем на нас с Негашевым тогда написали, сколько проверок приходило!

Но сначала нужно было освободиться от бандитов. Мы стали с ними встречаться, договариваться. Это обычно происходило так. Анна Тагировна — секретарь Негашева — забегала в мой кабинет и страшно громко шептала: «Пришли!!!». Это означало, что к Георгию Александровичу пришла делегация от очередной группировки. Я без стука заходил в кабинет, садился в сторонке и молча сидел, пока Негашев вел переговоры. Это страшно нервировало пришедших, поскольку не вписывалось в обычное поведение жертв. И снижало накал встреч. Но случились подряд три встречи, после которых тех, с кем мы встречались, убили (тогда часто убивали). Мы подумали: «Наверняка кто-нибудь решит, что это наших рук дело!» На всякий случай, стали прятать свои семьи…

Постепенно, предприятие за предприятием, бандиты освобождали студию, мы врезали свои замки и занимали эти помещения.

Этому был посвящен 1994 год. Потом начались суды. Ведь Алексеев под угрозой для жизни брал кредиты на любых условиях, под 600-700% (при просрочке — 900!!!). Каждый день накручиваются миллионы, а платить нечем, люди два года зарплату не получали. Потом мы вышли на Ельцина, и из президентского фонда заплатили долг людям.

А мы пошли судиться с банками. Это был мой звездный час в юриспруденции. Я был юридически не образован, но начитан, и мне запомнилась одна история из романа Анатолия Рыбакова «Тяжелый песок». Там главу семейства судили как вредителя — расстрельная статья. Но адвокат Терещенко, обложившись множеством бумаг, стал обвинять подсудимого: он ошибся здесь, и здесь, и здесь… В итоге обвинение переквалифицировали, и вместо расстрела человек получил год условно за халатность.

Я понимал, что по сути дела ничего не смогу доказать, стал думать, что мне делать, и обнаружил, что в договоре в одном месте не поставлена запятая. Благодаря этому я доказал, что мы не должны платить проценты. «Тело» кредита подтвердили, проценты списали. А это огромная сумма — в десятки раз больше тела кредита. Я думал, представители банка меня убьют!

С другим банком мы рассчитались квартирой в недостроенном доме. Еще один огромный кредит погасили, продав здание гаража, еще несколько — многолетними запасами складов студии...

Но мы были должны не только банкам — «проснулись» коммунальщики, которым мы не платили уже несколько лет. Отопление и электричество нам отключили, сидели зимой в шапках, шубах и монтировали. Шла настоящая война, совершенно абсурдная: мы бьемся за государственное предприятие, а другие государственные предприятия нас добивают…

Мы дошли до банкротства, нам был назначен внешний управляющий, который ни в чем не участвовал. И тогда мы позвали тех, кому были должны: водоканал, тепловые сети, какие-то банки еще оставались — примерно с десяток основных кредиторов. И стали им показывать мультики, чтобы они поняли, чем занимаются те, кого они убивают. Они наши мультики посмотрели и сняли с нас банкротство.

Пришло время что-то сделать с главным корпусом, который к тому времени был развален, потому что в него ни рубля не было вложено за полвека. Вся площадь, выходившая на улицу Луначарского — аварийное здание с провалившейся крышей.

Проблема была в том, что юридически главный корпус киностудии не принадлежал. Мы должны были его содержать, но не могли сдавать в аренду или продать — это государственное имущество, находится в ведении Агентства по охране памятников. Мы обратились к тогдашнему губернатору Страхову: давайте вы погасите наши долги, а мы отдадим вам главный корпус. Страхов ответил: «Да я у вас его и так заберу». Очень нам это не понравилось, мы стали помогать Росселю, сопернику Страхова. Губернатором, как известно, стал Россель.

Областное правительство, в конце концов, разрешило нам сдать в аренду на 50 лет не принадлежавший нам главный корпус с выплатой арендной платы вперед. Сделка не имеет аналогов! Этой арендной платой на полвека вперед мы погасили все долги, и к 1998 году студия никому ничего не была должна.

Как мы снимали тогда кино? Расскажу на примере фильма Ярополка Лапшина «На полпути в Париж». Нам что-то выделило Госкино, что-то — область, но не деньгами, а освобождением от налога на имущество, и надо было его обналичить. Мы завели его на какое-то предприятие (с большим дисконтом, конечно) и получили от него шпалоукладчик. Началась эпопея: шпалоукладчик мы обменяли на какие-то трамвайные пары, трамвайные пары — на нефтекачалку, нефтекачалку — на белорусскую мебель, белорусскую мебель — на вексель какого-то левого банка. Договорились с одним московским жуликом, который обещал нам помочь получить деньги по векселю, но он решил нас кинуть, и вексель оказался у грузинской банды.

Пока все это происходило, чтобы Ярополк Леонидович мог снимать, я заложил свою квартиру, и на эти деньги он провел съемочный период. И вот у нас заминка с векселем, а Лапшин подходит за следующей суммой. Я говорю: «Ярополк Леонидович, потерпите, пожалуйста, я уже и так собственную квартиру заложил». Он ответил: «Это ваши проблемы». С тех пор у меня отношение к этому всему изменилось…

Итак, нам надо было выручать вексель. Грузины нам назначили «стрелку», и мы с Чурбановым (нынешним директором студии а тогда замом Негашева по юридическим делам) отправились в Москву. Я пришел к председателю Госкино Голутве и сказал: «Нам нужна ваша помощь. Денег, понятно, вы дать не можете, но одолжите ваш кабинет для важной встречи». И он предоставил в наше распоряжение свой министерский зал для переговоров в Госкино. Я звоню этому Гиви: так и так, головная организация у нас здесь, так что встретимся в Госкино. Тем самым пафос бандитской разборки мы сбили. Но разговор все равно был довольно колоритный. Мы сидим в Госкино, а один из бандитов разворачивает окровавленный платок и достает из него пулю: «У меня в машине брат кровью истекает, давай скорее!» Но нам нужно было тянуть время, и продолжался разговор. Часов в восемь вечера нам сообщили, что министерство закрывается, и я предложил переместиться в «Макдональдс» на Пушкинской. Представляете: в «Макдональдсе» сидели с криминальными грузинами и пилили какие-то миллионы! И я этот вексель у них украл. Там было много бумаг, и я, перекладывая их, вексель стащил под стол. Дело сделано, я говорю Чурбанову: «Рванули!» И мы от них побежали какими-то дворами и оторвались. Но они знали, что мы сегодня улетаем, и в аэропорту я обратился в пункт безопасности, нас провели каким-то другим ходом, и мы оттуда видели, как они стоят и нас караулят. Когда же настало время идти на посадку, мы спохватились: у нас же нет посадочных талонов, мы не зарегистрировались на рейс! Нас не посадили в самолет, мы вернулись в Москву, одолжили у кого-то из знакомых деньги на билет и улетели из другого аэропорта… Вот так были добыты деньги на фильм Ярополка Лапшина. Дело даже не в фильме как таковом (он как раз получился очень слабый), главное было, чтобы люди работали, деньги получали, производство не умирало.

В 1998 году начались попытки рейдерских захватов киностудии. Чистое от долгов предприятие, пять гектаров в центре города — лакомый кусок. Налоговая, ОБЭП, КРУ, изъятия документов, допросы… Спрашиваю следователя: «Чего вы нарыть-то хотите?» — «Да есть у вас такой доброхот из депутатов областных, хочет вас посадить…»

Ничего, конечно, не нашли, но стресс я испытал сильный, и желание заниматься тем, чем занимался, пропало полностью. А тут еще на каком-то худсовете я выступил с замечаниями по фильму, а сценарист мне говорит: «А какое право вы имеете мне давать советы?» И я подумал: действительно, мужики по тридцать фильмов сняли, ВГИК закончили, а я кто такой? Надо мне подучиться. И я окончил сценарное отделение ВГИКа, после чего сказал Негашеву, что не хочу быть заместителем директора, а буду заниматься производством фильмов. Мы создали два продюсерских управления (по сути, творческих объединения). «Первое» (его возглавил Воробьев) занималось игровым кино, а мое, «Второе» — документальными и короткометражными игровыми.

И однажды я нашел в интернете на вгиковской базе сценариев удивительную историю про то, как еще в 30-е годы был запущен первый советский космический корабль. Я пришел к Георгию Александровичу и рассказал ему историю. И про то, что снимать фильм «Первые на Луне» я хочу сам. Негашев не был полностью уверен в моем творческом потенциале, но благословил меня на режиссуру — спасибо ему большое!

Закончилась история по-шекспировски. Мы были одной командой: директор Негашев и его замы — Воробьев, Чурбанов и я. Но когда Негашев приехал в Москву, где проводился конкурс на должность директоров (как мы полагали, это будет чисто формальная процедура), там уже оказался Чурбанов, тоже подавший документы на эту должность. Чурбанов заручился письмом о том, что будто бы областное правительство поддерживает его кандидатуру. Так наша бурная совместная деятельность закончилась. Негашев, конечно, сразу ушел, потом ушел Дима Воробьев, я закончил фильм «Первые на Луне» и тоже ушел. С тех пор никаких дел с киностудией я не имею.

Свердловская киностудия сегодня в приличном состоянии — все отремонтировано, покрашено, даже есть какой-то стиль. Для государства, для Фонда имущества все хорошо — имущество содержится надлежащим образом, аренда приносит деньги. А что к кинематографу киностудия имеет лишь косвенное отношение, Фонд имущества не интересует. За последние десять лет принципиально изменилась технология, на пленке снимают считанные единицы, все остальные — на цифре. Студия заточена под пленочное производство. Они даже купили кинокамеру Аrriflex, очень хорошую камеру. Наверное, они были последними в мире, кто ее купил. Сейчас для производства фильма нужны очень скромные площади. Чтобы существовать за счет кино, Свердловская студия может выжить, только запустив какой-нибудь огромный сериал, на тысячу серий, с местными актерами. Все остальное — случайно. Так что будущего у киностудии нет. Ролики для «Единой России», реклама ЭКСПО — это несерьезно, тут даже говорить не о чем. За десять лет студия сделала около 70 документальных фильмов. Хотя бы один из них должен был получиться? Нет, ни одного яркого.

У нас сейчас в Екатеринбурге только три студии, снимающие кино: «29 февраля», «Снега» и «А-фильм».

Михаил Чурбанов, директор Свердловской киностудии

— То, что сегодня происходит в кино, нельзя оценивать с позиции даже десятилетней давности. Хотя по факту, конечно, не сильно что-то менялось на Свердловской киностудии, кроме названия «Акционерное общество». Киностудии в России последние лет 15 материально государством не поддерживаются, за исключением «Ленфильма», которому целевым постановлением правительства России выделяли 30 и 60 миллионов рублей. «Мосфильм» отчасти живет за счет своей киноколлекции, и еще там сидят много компаний.

Сегодня киностудии существуют как кинофабрики, и ничего другого они не в состоянии делать, потому что сама их структура требует серьезного реформирования. По всему миру успешно действуют частные компании. Сегодня доход от показа фильма в кинотеатре составляет максимум 40%. Все остальное — использование прав на фильм (телевидение, в том числе кабельное, игры и вся остальная продукция).

В Советском Союзе существовала система госзаказа, генеральным продюсером выступало государство. На Свердловской киностудии в советское время работали в штате порядка 1500 людей. А сегодня экономика совсем другая, сейчас у нас около 70 штатных сотрудников.

Лет семь-восемь назад мы не могли предположить, что будем смотреть «Сумерки-3», «Сумерки-4», «Сумерки-5» или «Пилу-8». Снимают, по сути, киносериалы, а это уже другая логика — логика проверенных тропинок, логика проверенных денег.

Второй момент. Если мы вошли в глобализацию, это еще не значит, что наши фильмы кому-то понадобились. В советское время наши фильмы смотрело полмира, а сейчас ситуация совсем иная.

Какой завтра должна стать киностудия? Сегодня перед нами стоит задача сформулировать концепцию студии на десять лет вперед. И надо понимать, что это все относится к индустрии СМИ и развлечений. Конечно, никто не отменял кино как искусство. Но выросло поколение, которое в отношении к кино делится полярно на тех, кто воспринимает его как развлечение, и тех, кто относится к нему как к искусству. Середины, к сожалению, нет.

Студия в регионе должна стать старт-ап площадкой. Нужно собирать таланты, давать им возможность пробовать, ошибаться, просто трогать кино на ощупь. Даже можно без образования. Даже нужно без образования! Нужно давать им технику, развивать их внутреннюю культуру, советовать, что им нужно читать, смотреть, слушать… И эти молодые люди должны для себя решить, о чем они хотят снимать. Я над ними подшучиваю: «Сколько можно себе под ноги смотреть? Мы на Урале живем, у нас под ногами, как правило, грязь: климат такой. А поднимешь голову — увидишь сосны, горы, поля, реки, и обнаружишь, что у нас вообще-то крутая страна».

При этом нужно относиться к фильму как к проекту и быть его менеджером. Нельзя надеяться, что кто-то за тебя придумает идею, деньги найдет, снимет, продвинет… Главная беда сегодняшних кинематографистов — у них нет хватки. Любой известный режиссер — бизнесмен. Вот Спилберг в 14 лет пошел красить заборы, чтобы заработать деньги на покупку кинопленки и снять дебютный фильм. А Тарантино придумал, как снять «Бешеных псов» за минимум денег. Они относились к кино как проекту. И этот проектный подход должен быть у сегодняшних кинематографистов. Нельзя построить здание, если у тебя нет хорошего проекта — а фильм создать ничуть не проще. В Екатеринбурге работают всемирно известные режиссеры Василий Сигарев и Алексей Федорченко, но к Свердловской киностудии они не имеют отношения. Почему? Потому что во всем мире кинематограф существует по схеме: независимые продюсеры и режиссеры приходят или не приходят на студию в зависимости от источников финансирования. Алексей Федорченко создал себе имя на европейском рынке. Я участвовал в создании фильма «Первые на Луне». В процессе работы бюджет увеличивали дважды. Начинали снимать фильм по этому сценарию на другой киностудии, в Москве, но деньги потратили, проект заморозили, а фильма нет. Алексею понравился сценарий, и мы выкупили права и дали ему возможность снять фильм. Но такие картины с индустриальной точки зрения не дают студиям никаких плюсов, кроме имиджевой составляющей. Все, что удалось — поставить в «Закрытый показ» на Первом канале. И дальше ничего не произошло. Для конкретного режиссера возник некоторый эффект, но не для студии.

Как происходит финансирование его следующего проекта? Он приходит в министерство культуры и говорит: «Я снял фильм, у меня есть идея следующего». Ему не нужна студия. Он сюда если приходит, то за какими-то услугами. А многие вещи можно сделать вообще у себя на компьютере…

Киностудия сейчас нужна режиссеру как кинофабрика — он пользуется павильоном, тонстудией, осветительной аппаратурой… А во всем мире студии работают по-другому: осуществляют маркетинг, финансирование и дистрибуцию. Конечно, Свердловская киностудия останется кинофабрикой. Но не только! Мы ищем пути, чтобы поменять структуру собственности, чтобы наши возможности расширились. Мы должны создавать индустрию. У нас фильмы есть, а индустрии нет. И Василий Сигарев, и Алексей Федорченко — не индустрия. На этом нельзя зарабатывать. Если молодые ребята будут брать пример с Василия и Алексея, они отправятся в Минкульт за деньгами, а там же касса не резиновая. Надо создавать проекты! Если мы хотим индустрию, нужно создавать бизнес-инкубатор, кинокластер. Потихоньку собрать здесь людей, которые, кстати, могут жить в своих городах. Кто-то в Челябинске снимает, кто-то в Кургане, кто-то в Екатеринбурге… Нынешняя система коммуникаций позволяет это.

Вот мы поддерживаем проект Андрея Григорьева о ветеране войны, 94-летнем Николае Васенине, воевавшем во французском Сопротивлении. Я почувствовал, что это правильный проект, и не ошибся. В ходе работы Андрей даже смог договориться, чтобы Васенину сделали операцию лицевого нерва, и ветеран впервые за много лет перестал испытывать боль. Андрей меня спрашивает: «А будет здесь дальше кино или не будет?» Но зависит все в первую очередь от него.

У нас есть школа кино. Для чего она существует? Мы должны быть перевалочным пунктом. Мы сейчас открыли проект «Креативная лаборатория». Идея простая: человек без роду, без племени, без регалий и нашивок приходит с улицы и сразу начинает участвовать в процессе, цель которого — создание какого-то контента.

В прошлом году была летняя школа для детей и подростков, и мне запомнились две девочки. Одна сказала: «Я пришла сюда, чтобы написать свой сценарий». А вторая заявила: «Я хочу снять свой фильм». Им всего 10-11 лет, но я поверил, что все у них получится. В их возрасте мы были беззаботными и несерьезными, а этих ребят собрать, помочь им — да мы взорвем ситуацию!

Понятно, что для осуществления этих планов нужны большие деньги. На первом этапе это будут средства окологосударственных структур, на втором — частных корпораций, в первую очередь небольших, малый бизнес надеемся привлечь. К сожалению, пока не получается выйти на индустриальный уровень. Была попытка с сериалом, «Дело было в Гавриловке» — ожидания не оправдались. Надеялись, что область поддержит, что будет продолжение — нет, не случилось. На западе бизнесмены инвестируют в кино — почему у нас это невозможно? Один молодой парень мне недавно сказал, что собирается в Новую Зеландию, в компанию Питера Джексона, учиться делать визуальные эффекты. А потом хочет вернуться и работать в российском кино. Пока такие ребята у нас есть, есть и надежда. Мы должны поступать, как Петр Первый: сохраняя свою аутентичность, не чураться нового и использовать его.