Леонид Браславский: История одного журнала

Из книги «Дзига Вертов в воспоминаниях современников» (1976; с. 243-237). Фото Леонида Браславского предоставлено его вдовой Мариной Браславской.

Мне особенно запомнился один номер журнала «Новостей дня»[1] Дзиги Вертова. В те годы фильмы он уже не делал, а время от времени ему поручали монтировать киножурналы.

В тогдашнем Министерстве киножурнал, смонтированный Дзигой Вертовым, не приняли и вернули на студию для переделок. Поскольку подобное случалось не так уж часто, это было воспринято как ЧП. А то обстоятельство, что журнал монтировал Вертов, придавало «чрезвычайному происшествию» особый колорит.

Отчетливо помню, как к этому ЧП отнеслись в коллективе. Имя Дзиги Вертова стало как бы водоразделом. Люди не очень способные, не раз терпевшие фиаско именно из-за отсутствия дарования, были даже довольны. Сознание, что не только они могут потерпеть неудачу, но и сам Вертов, наполняло их весьма своеобразным удовлетворением.

Другие — способные самостоятельно мыслить и творить — испытывали искреннее огорчение, ибо завидовать они могли не таланту Вертова, а лишь его бессмертным картинам. А это прекрасная зависть!

Меня, молодого, начинающего сценариста, вызвал главный редактор и поручил переделку дикторского текста журнала.

К его чести, он не возмутился, услыхав, что я не берусь за это дело.

— Идите! — кратко сказал он, не вдаваясь в подробности.

В вестибюле студии меня остановила Елизавета Игнатьевна Свилова-Вертова. — С вами хочет поговорить Денис Аркадьевич.

Я поднялся на третий этаж. Дзига Вертов стоял прислонившись спиной к стене, помнится, с большим портфелем.

Слово «режиссер» уже тогда не вызывало у меня священного трепета. В конечном итоге, дело не в официальных наименованиях, а в соответствии личных качеств человека с тем местом, которое он занимает. Но сейчас передо мною стоял Дзига Вертов — создатель «Трех песен о Ленине», этого торжествующего гимна Революции, вечной картины, где режиссер отбросил всю киношную мишуру и поставил перед лицом зрителей их самих — не выдуманных, не приглаженных, просто их — в плоти и крови.

Дзига Вертов был совершенно спокоен. Чуть блестели полузакрытые глаза. Легко было понять его состояние, но тем явственней ощущалось его человеческое достоинство, которому он никогда не изменял.

Разговаривал он обычно негромко, но как-то быстро воодушевлялся, если предмет разговора захватывал его. А захватывали его, насколько я могу судить по кратким, незабываемым беседам, лишь две вещи: что-то новое, нарождающееся в жизни, и искусство, которым он называл лишь то, что было выражением волнующей новизны.

В тот раз голос его был чуть приглушенным.

— Я прошу вас, Леня, взяться за эту работу.

Он так и сказал — работу.

Разговаривать с ним было легко не только потому, что он не устанавливал между собой и собеседником холодной, высокомерной дистанции, к чему прибегают иные люди, для которых это является единственным способом самоутверждения. Он был Дзига Вертов.

II это было достаточно для того, чтобы оставаться самим собой.

Наверное, поэтому же он так легко устанавливал контакты с людьми, которых снимал. Это видно по экрану.

— Я не хочу этим заниматься, Денис Аркадьевич.

Разговаривать с ним было легко еще и потому, что ничего не надо было объяснять. Тонкая душевная организация выражается прежде всего в молчаливом понимании. Он сразу, конечно, понял, что я считаю для себя недопустимым «влезать» в его работу. —Журнал все равно должен выйти, — по-прежнему спокойно возразил он. — У вас будет другой режиссер. Вам будет помогать Елизавета Игнатьевна.

Он выжидающе посмотрел на меня. И тут я в свою очередь должен был понять, что если согласилась работать Елизавета Игнатьевна, то мое «отступничество» должно было оскорбить их обоих.

К счастью, у меня хватило ума это понять.

— А вы? — только спросил я.

Он впервые улыбнулся, еще больше прикрыв глаза.

— Обо мне не беспокойтесь, Леня, — сказал он с едва уловимым юмором. — Дзига Вертов умер.

Шутить он любил — иногда открыто, безудержно, иногда с таким грустным юмором. Он не умер даже в том журнале.

Прежде чем приступить к переделкам, мы посмотрели его работу.

Это был обычный киножурнал того времени, показывающий некоторые события и достижения тех дней. В нем не было ничего крамольного. Дзига Вертов — человек и художник, до последней капли крови, до последнего нерва преданный революции,— не мог изменить самому себе. Этому намертво противостояла чистота его веры и помыслов, кристальность всей его работы и жизни.

В журнале было другое. В нем было бесценное, неуловимое «чуть-чуть», превращающее любую, самую рядовую работу в искусство. Это ощущение я отчетливо помню. Помню, наверное, потому, что оно не выражалось в чем-то конкретном, оно просто присутствовало в журнале, создавая необъяснимую атмосферу чего-то редкостного, неповторимого. Вы можете забыть героев, можете забыть сюжет, но это ощущение свежести, своеобразия неистребимо.

Люди на экране были приближены к нам. Режиссер словно хотел заглянуть в их глаза и души. Вещи отступили. Безмолвный мир вещей стал лишь фоном. Он существовал постольку, поскольку его одухотворяли люди.

Сюжеты в журнале были поданы тоже несколько необычно — откровенно крупно, с каким-то ясным душевным доверием к зрителю. Режиссер разговаривал с единомышленниками, он не уговаривал, не убеждал, он призывал их вместе с ним полюбоваться и восхититься зрелищем нового мира.

Он как бы говорил своим оппонентам: искусство не отчет, не бухгалтерская ведомость, не доклад или лекция, искусство не должно разъяснять и втолковывать, оно обязано воодушевлять, возбуждать человеческие эмоции, энергию, веру. К этому всегда стремился Вертов.

Мы изменили в журнале немногое. Кое-что перемонтировали.

Добавили сюжет по сельскому хозяйству — разделу, которого недоставало в обязательном наборе сюжетов, где наряду с промышленным сюжетом полагался сельскохозяйственный, наряду с заглавным — конечный, по культуре или искусству.

Мы убрали «второстепенные, незначительные» вещи, избавили от слишком «легких необязательных» фраз дикторский текст и в освободившееся место вставили цифры и данные, которые, за редким исключением, не воспринимаются с экрана, ибо зритель не успевает их осмыслить. Он ведь смотрит кино, а не читает статистический справочник.

Мы сделали сюжеты такими, какими они были в предыдущих номерах, — и журнал вызвал теперь ровное, уютное чувство чего-то знакомою, привычного, удобного, благополучного.

По существу, журнал остался прежним. Просто исчезло это «чуть-чуть». Но так ли уж это важно!

Журнал приняли… Лотом, помнится, его посмотрел Вертов. Мне на экран не хотелось смотреть, я украдкой следил за его реакцией.

Пока шел журнал, Денис Аркадьевич сидел чуть откинув голову, стараясь не пропустить ни кадра, ни слова. Мне редко приходилось встречать людей, которые бы с таким вниманием и с такой серьезностью, без всякого предубеждения, смотрели на экран.

Так могут смотреть люди, умеющие многое сами, люди, уважающие чужой труд и никогда не перестающие учиться, вне зависимости от достоинства зрелища и ранга учителей.

Денис Аркадьевич учился, наверное, до последнего дня своей жизни. Но до этого же последнего дня своей жизни не мог переучиться. Он так и остался художником.

1. Киножурнал «Новости дня» выходил с 1944 по 1983 годы пять раз в месяц. Демонстрировался в кинотеатрах перед киносеансами. Длительность выпуска составляла не более 10-ти минут. Темы сюжетов — события из жизни страны, внутренние и международные общественно-политические процессы. Выходили и специальные выпуски, посвященные очередному съезду КПСС, выборам, праздничным датам, торжественным похоронам видных государственных и политических деятелей. В ряде городов СССР, например, в Минске, были созданы специальные кинотеатры «Новости дня» для демонстрации выпусков одноименного киножурнала. С 1984 года журнал поменял своё название на «Хроника наших дней» (изменились заставка и музыка журнала).