Источник: ОЧЕРКИ ИСТОРИИ МВТ (1999). Очерк ПРОЦЕСС «ПРОМПАРТИИ» составлен И.Л. Волчкевичем на основе подлинных документов.
«...в конце прошлого века раздавались голоса, утверждавшие, что высшего образования в России слишком много, и его надобно сильно сократить, и уж ни в коем случае не развивать. А советская власть так просто взяла и отменила в 1918 году все аттестаты, дипломы и учёные степени. Всё это пережила русская инженерная школа, и всегда находились в ней люди, считавшие своим долгом продолжать работу в любых условиях, при любых политических режимах, гораздо менее думая о личной судьбе, нежели о задаче непрерывного формирования поколений образованных техников...»
(И.Л. Волчкевич, инженер-механик, доцент кафедры "Технология машиностроения" МГТУ им Н. Э. Баумана)
Процесс «Промпартии» проходил с 25 ноября по 07 декабря 1930 года в Колонном зале Дома Союзов в Москве.
«Когда враг не сдаётся, его уничтожают»
М. Горький
Не многие сейчас уже помнят, по какому поводу были сказаны Буревестником Революции эти знаменитые слова. А появились они в газете “Правда” пятнадцатого ноября 1930 года как заголовок статьи, посвящённой начавшемуся несколькими днями раньше в Москве судебному процессу по делу так называемой “Промпартии”. И под врагом, которого необходимо уничтожить, подразумевались не только обвиняемые по данному процессу “инженеры-вредители”, но и вся так называемая “прослойка” технической интеллигенции, признанная ответственной за хозяйственные неудачи Страны Советов.
Хозяйственных неудач было много. К концу двадцатых годов промышленное оборудование, оставшееся ещё с дореволюционных времён и пережившее гражданскую войну и разруху, находилось в весьма плачевном состоянии. Руководящие решения, при выработке которых гораздо больше прислушивались к классовому чутью, чем к техническим и экономическим расчётам, также улучшению работы промышленности не способствовали. Результатом стало резко увеличившееся в этот период число аварий и катастроф, особенно - в угольной промышленности и на транспорте.
Раз есть катастрофы - должны быть виновники. А кого объявить виновным - Клима Ворошилова, говорившего, что “материалы подчиняются революции”? История оправдания деятелей РКИ, доведших в 1922 году до самоубийства главного инженера московского водопровода В.И. Ольденборгера, показывает, что этот путь ещё не признан перспективным.
И выход был найден: разумеется, во всех неприятностях, происходящих в стране, виноваты инженеры-вредители, те самые, которые, противопоставляя пролетарской революционной необходимости буржуазные расчётные формулы, пытались этих самых неприятностей не допускать. Именно так оценивали процесс “Промпартии”за границей: “Советской власти нужно объяснить провал своих безумных хозяйственных планов обманутому ею русскому народу, оправдать этот провал в глазах некоторых кругов за границей.”
Инженеров начали судить. Первым громким процессом был суд по “Шахтинскому делу” 1928 года. Процесс этот не стал совершенно удавшимся с пропагандистской точки зрения, поскольку половина обвиняемых свою вину решительно не признавала и приводила доказательства своей невиновности. Другая же половина, обвиняя себя в самых страшных преступлениях, в доказательство приводила исключительно собственные признания. Затем последовали процессы НКПС и золоторудной промышленности, не получившие такой громкой огласки ( возможно - из-за нежелания подсудимых признавать вину ). Всё это было ещё не убедительно. И вот в ноябре 1930 года в Москве, в Колонном Зале Дома Союзов, Специальное судебное присутствие Верховного Суда СССР под председательством А.Я. Вышинского, начинает открытое слушание по делу “контрреволюционной организации - “Союза инженерных организаций” ( “Промышленная партия” )”.
На скамье подсудимых восемь человек:
На скамье подсудимых восемь инженеров-выпускников МВТУ ( точнее - ИМТУ ), среди них - последний выборный ректор Училища И.А. Калинников, знаменитые в то время профессора Училища. Все они занимали высокие должности в руководстве промышленности в середине двадцатых. И теперь они должны ответить за ошибки, сделанные в этом руководстве вопреки их мнению. Впрочем, обвинений во вредительстве уже недостаточно для того, чтобы показать стране и миру необходимость окончательного уничтожения “прослойки” технической интеллигенции, да и доказываются эти обвинения, как показали предыдущие процессы, с огромным трудом и не всегда успешно. Поэтому старых инженеров, ни при каких режимах политической деятельностью не занимавшихся, кроме вредительства обвиняют ни более ни менее как в попытке вооружённого свержения советской власти.
Стенограмма процесса “Промпартии” была опубликована, и эта книга доступна в библиотеках. В ней более пятисот страниц мелким шрифтом. Каждому инженеру, особенно - интересующемуся политикой, - было бы очень полезно эту книгу хотя бы один раз прочитать. И даже - не инженерам. Редко в каком историческом труде можно найти такую яркую картину жизни страны в целом и промышленности в частности, от начала века и до 1930 года, как в стенограмме процесса “Промпартии”.
Итак, первые шестеро подсудимых обвиняются по следующим пунктам:
а) направили свою вредительскую работу по расстройству хозяйственной жизни страны на создание кризиса в основных отраслях промышленности к 1930 году, т.е. - к сроку, указанному генштабом Франции для военной интервенции в СССР;
б) установив по договорённости с генштабом Франции личную связь через посредство специально установленных для этого должностных лиц французской службы г.г. К... и Р..., получали и исполняли задания генерального штаба Франции по шпионажу, добывая, согласно заданиям этого штаба, нужные сведения секретного характер, касавшиеся военных сил СССР и обороноспособности СССР;
в) по предложению того же генштаба организовали специальную военную группу, имевшую задачей подготовить разложение Красной Армии вплоть до отдельных изменнических актов со стороны отдельных частей во время интервенции;
г) по предложению того же генштаба Франции создали в своей организации диверсионную группу для оказания помощи иностранным военным интервентам путём взрыва общественных сооружений, электростанций, железных дорог, военных заводов и фабрик.
В.И. Очкин обвиняется в том, что “...войдя в организацию “Промпартии” и зная о целях и задачах последней, исполнял её задания, в частности входил непосредственно в сношения в целях шпионажа и изменнической деятельности с должностными лицами французской службы г.г. К... и Р..., передавая им секретные сведения, получая и исполняя их задания...”
К.В. Ситнин обвиняется в том, что “...состоя членом той же контрреволюционной организации, заведомо зная о поставленных её целях, принимал на себя исполнение соответствующих заданий в области вредительской работы м кроме того лично входил в сношения с деятелями “торгпрома” в бытность свою за границей, в частности с Коноваловым...”
Какова же была цель процесса? На самом деле она состояла не в том, чтобы доказать виновность или невиновность конкретных людей. Лучше всего истинную цель сформулировал...подсудимый Рамзин:
“Полной ликвидацией “Промпартии” я хотел бы достигнуть не только окончательного и бесповоротного прекращения дальнейшей борьбы известной части инженерства против советской власти, но преданной и самоотверженной работы всех без исключения инженеров Союза с твёрдой верой в успех социалистического строительства на базе полного и взаимного понимания и доверия между инженерами и советской властью.
Я хотел, чтобы в результате теперешнего процесса “Промпартии” на тяжёлом и позорном прошлом всей интеллигенции, как кастовой, обособленной прослойки, можно было поставить раз и навсегда крест, чтобы все инженеры, как один, вошли в дружную семью пролетариата, строящего социализм, и всоей самоотверженной работой смыли то позорное клеймо вредительства и предательства, которое нанесла “Промпартии”.
То есть судят на самом деле не Рамзина, Калинникова, Чарновского, а всю интеллигенцию. Процесс отличается от множества других ещё и тем, что государственный обвинитель Крыленко играет здесь не самую важную роль.
Главный “обвинитель” сидит на скамье подсудимых. Это — директор Теплотехнического института Рамзин. Именно на его показаниях основывается обвинительное заключение. Именно он, ещё до официального допроса, даёт суду пространные объяснения, заслушивание которых продолжается два дня. Рамзин долго рассказывает всю историю возникновения подпольной инженерной организации - сначала как союза, потом - перерождение в политическую партию, называет имена, даты, раскрывает планы и резко всё это осуждает. Такая речь естественна для прокурора, но кажется странной, когда её произносит обвиняемый: “...мы пришли сюда не бороться, не защищаться, мы пришли капитулировать.”
К его помощи часто прибегает обвинение, когда само оказывается не в состоянии разобраться в каких-то технических или экономических вопросах — Рамзин охотно разъясняет. Если кто-то из других обвиняемых вдруг запутывается в рассказе о своих преступлениях или отказывается что-то признавать, вызывают для разъяснений Рамзина — и он напоминает, что они должны были сказать. Когда В.И. Очкин, поведав о фактах своей биографии, в том числе - как в своё время остался единственным инженером в отделе топлива ВСНХ, упорно повторяет, что все годы честно и преданно работал для Советской Власти, - опять приходится прибегать к разъяснениям бывшего директора теплотехнического института.
Не остаётся ни малейших сомнений в том, что именно Рамзин был истинным автором обвинений в адрес своих товарищей. В этом отношении любопытно мнение В.А. Ковалёва, бывшего министра юстиции РФ, профессионального юриста и члена коммунистической партии: “...в стенограмме процесса весьма многословные показания подсудимого Рамзина сгруппированы по разделам, почти совпадающим с рубриками обвинительного заключения. Между этими документами не только нельзя обнаружить каких-либо противоречий, но даже формулировки многих фрагментов обнаруживают несомненные признаки единого авторства.” Дальнейшая судьба Рамзина и других осуждённых по процессу “Промпартии” только подтверждает этот вывод.
Из объяснений Рамзина:
“Безоговорочно признаю себя виновным. Перед лицом верховного суда и всей страны я не собираюсь защищаться и оправдываться. Ибо разве можно защищаться при совершённых мною величайших преступлениях? Смягчением моей вины могут служить лишь мои откровенные показания, мои честные и открытые признания в своих преступлениях и ошибках. Потому, принося здесь моё полное и чистосердечное раскаяние, решительно порывая с антисоветскими кругами как СССР, так и за границей, окончательно разоружаясь и навсегда прекращая мою борьбу против советской власти, я хочу перед верховным судом и перед широкими массами нашего Союза, перед мировым пролетариатом вскрыть с беспощадной ясностью всю правду.
Я не буду пытаться выгораживать себя или перелагать свою вину и ответственность на других. Прошедши вместе с “Промпартией” безумно тяжёлый путь вредительства, предательства и измены, я хочу, не щадя себя, использовать наш тяжкий урок для достижения двух главных целей: во-первых, вскрыть нашу преступную работу по внешней подготовке интервенции и все причины её и тем облегчить Советскому Союзу борьбу против военных замыслов мирового капитализма. Ибо, работая в союзе с мировой буржуазией, я имел возможность видеть её скрытые замыслы и планы и обнаружить её искреннее стремление, выражающееся в территориальном разделе нашей страны и экономическом её порабощении, и, во-вторых, развернув перед вами полностью, без утайки, всю картину преступной деятельности “Промпартии” внутри страны и основные конттреволюционные очаги в инженерной среде, я хочу показать на нашем позорном опыте всю мишурность контрреволюционных устремлений, показать их вопиющие противоречия с жизненными интересами нашей страны.”
Объяснения остальных обвиняемых гораздо короче и сводятся к безоговорочному признанию своей вины, раскаянию и пожеланию, чтобы произошедшее с ними стало хорошим уроком для остальных инженеров. Вот пример из показаний Н.Ф. Чарновского:
“Мы вышли из нашего преступления с твёрдой верой в творческие силы трудящихся масс, конечное торжество советской системы и планового хозяйства, которая обеспечит стране наилучшие условия хозяйственного развития, а населению — наилучшие условия для хозяйственной жизни и культурного прогресса.”
На основании чего же оказались на скамье подсудимых эти восемь человек? На основании собственных признаний. Никаких других доказательств их вины не существует. Более того, когда варшавская газета “За свободу” двадцать первого ноября пишет о том, что следствие якобы готовится представить какие-то подложные документы, доказывающие вину обвиняемых, Крыленко не только цитирует эту статью в зале суда, но и в ответ возмущается: как это кому-то могло прийти в голову, что советскому суду для доказательства вины нужны какие-то документы. Он повторяет:
“Никакими документами мы не пользуемся.”
Какие же реальные доказательства удалось добыть из признаний? Начав с разговоров во вредительстве, суд вскоре убеждается, что этот путь бесперспективен: подсудимые даже придумать по-настоящему не могут, чем же они вредили экономике страны. Тогда выдвигается обвинение прямо противоположное: наоборот, они стремились эту экономику развивать и поддерживать. Что же тут криминального? Оказывается, делалось это по приказу старых хозяев-промышленников в ожидании близкой интервенции. Если убрать идеологию - получатся, что инженеров обвиняют в работе, направленной на укрепление экономики. Тогда это никому не казалось парадоксальным.
Иван Андреевич Калинников, который руководил составлением плана первой пятилетки (многие ли сейчас об этом знают?), в своих показаниях рассказывает чистейшую правду: сначала был составлен экономически реальный вариант, который не устроил руководство страны ввиду недостаточных темпов промышленного роста. И уже потом, по директивам свыше, по определённым властью контрольным цифрам, пишется план совсем другой, который оказался невыполнимым именно из-за заложенных в нём избыточных темпов. В чём же обвиняют Калинникова — в первом или во втором? Разумеется, и в том и в другом! Было ли тут вредительство? Возможно, что и было, только вот кто был вредителем?
Все громкие обвинения в шпионаже в конце концов сводятся к тому, что по заданию “Промпартии” профессор Стечкин составил для передачи за границу записку о состоянии авиации. При этом даже Крыленко признаёт, что никаких сведений военного характера в записке не содержалось, а технические данные не относились к числу закрытых. В итоге разговор о шпионаже сходит на нет и практически не отражается в приговоре.
Самая главная вина подсудимых - подготовка интервенции и получение заданий от французского генерального штаба. И лица, эти задания им в Москве передававшие, следствию известны. Тем не менее, они не только не арестованы, но даже не названы, фигурируют в деле как “г.г. К... и Р..” Почему?
Подготовка “Промпартией” интервенции, оказывается, сводилась к приказанию осушать болота на возможных направлениях вторжения иностранных армий. Возникает вопрос: а какое отношение к осушению болот имеют специалисты по текстилю, металлургии, энергетике? В конце концов ответственность за это подсудимых признаётся моральной.
И так — по всем пунктам. Никаких доказательств конкретной вины обвиняемых так и не было найдено - только доказательства преступных намерений, которыми являлись собственные их признания и многословные, подробные, до мелочей совпадающие с обвинительным заключением, показания Рамзина.
Возникает вопрос: а пытались ли как-то себя защитить другие обвиняемые? Да, пытались. Они достаточно безропотно, в крайнем случае - после некоторого нажима, признаются в самых ужасных намерениях. Очевидно, если бы они не согласились это сделать, то не дожили бы до открытого процесса, как не дожил знаменитый инженер П.А. Пальчинский, которого посмертно определили главой и организатором “Промпартии”. Он был арестован раньше Рамзина и остальных, но ни на один открытый процесс его так и не вывели, объявив, впрочем, о расстреле.
Но когда дело доходит до каких-либо конкретных деяний, картина меняется. Подсудимые упорно отказываются признавать что-либо такое, что поддаётся проверке. Никто не хочет рассказывать, как они действительно вызвали какую-либо аварию или катастрофу.
Более того, им удалось показать всему миру лживость обвинений в свой адрес. Не признававшие никакой конкретики обвиняемые, когда речь заходит о связях с эмигрантскими промышленными кругами, охотно и подробно рассказывают о происходивших встречах между представителями “Промпартии” и знаменитым русским промышленником-эмигрантом Рябушинским. Много раз в показаниях разных подсудимых называются конкретные места и даты этих встреч, на которых они будто бы получали инструкции то по развалу экономики страны, то наоборот по её сохранению до возвращения старых хозяев. Обрадованное таким успехом обвинение вскоре оказывается в шоке: за границей сразу в нескольких газетах публикуются сообщения о том, что Рябушинского к моменту этих якобы встреч уже два года как не было в живых. Откровенная, много раз повторенная подсудимыми и поддающаяся проверке, неправда была их последней попыткой спасти если не жизнь, то хотя бы доброе имя.
Советский суд отреагировал на это разоблачение спокойно. Сначала попытались опровергнуть, потом сказали, что имелся в виду другой Рябушинский ( что уж совсем не правдоподобно, ибо о том, кем был этот человек до революции, говорилось многократно ), а потом и просто эту тему оставили в покое. Тем не менее данный эпизод позволяет взглянуть несколько по-другому на позицию обвиняемых на процессе. Всё-таки некоторые из них пытались бороться. И если бы суд был беспристрастным, возможно, им бы удалось победить своих обвинителей — Вышинского, Крыленко и Рамзина. Впрочем, в беспристрастном суде такой процесс никогда бы не состоялся.
И уже никакого шума не производит другое фактическое опровержение: свидетель Осадчий рассказывал о своей встрече со Всеволодом Ивановичем Ясинским, единственным из профессоров МВТУ, который был выслан из страны в середине двадцатых и таким образом оказался в эмиграции. Вскоре в газете “Руль” появилось сообщение:
“Проф. В.И. Ясинский, ректор Русского Научного института, к которому мы обратились за проверкой показаний Осадчего, просил нас сообщить, что Осадчего не видел с 1921 года, ...Показания Осадчего о встрече в Берлине являются ложью от начала до конца.”
Стало ясно, что с одной стороны получить какие-либо фактические доказательства вины подсудимых трудно, если не невозможно, с другой — суд в них совершенно не нуждается, поскольку располагает “царицей доказательств” — собственными их признаниями.
В своей обвинительной речи Крыленко очень много внимания уделяет вопросам, вроде бы к преступлениям обвиняемых не относящимся. Так, он рассуждает о необходимости инженеров для индустриализации страны, о подготовке красных инженеров, о том, что проблема кадров в стране пока не решена. Специальный раздел его речи посвящён тому, “почему признаются обвиняемые?” Напомнив ещё раз, что следствие не располагало какими-либо документами, подтверждающими преступную деятельность “Промпартии” и само её существование, государственный обвинитель вновь подчёркивает, что “...лучшей уликой при всех обстоятельствах является всё же сознание подсудимых.” И вообще, отметая заранее любые вопросы, связанные с юридической чистотой процесса, он заявляет: “ Суд, наш суд в вопросах борьбы с контрреволюционерами является прежде всего орудием диктатуры рабочего класса, орудием правящего класса в нашей стране.”
Повторив в общих чертах основные идеи, высказанные в объяснениях и показаниях Рамзина, Крыленко требует для всех подсудимых “высшей меры социальной защиты” — смертной казни.
Защита, как это было принято в советском судопроизводстве того времени, когда речь не шла о “социально-близких” подсудимых, тоже не упускает случая поддержать обвинение. Вот фрагмент из речи защитника Брауде:
“...вместе со всеми трудящимися защита переживает чувство глубокого внутреннего протеста от сознания того, что подсудимые подготовили для нашей страны такие ужасы, создавали базу для кровавой интервенции, собирались залить страну кровью, сорвать пятилетку, разрушить народное хозяйство.”
Даже своё последнее слово обвиняемые, особенно — Рамзин, используют для того, чтобы не только снова заклеймить позором себя, но и лишний раз напомнить об истинной цели процесса:
“ Я думаю, что настоящий процесс, весь этот длинный, позорный путь, который прошла “Промпартия”, и наглядные успехи социалистического строительства ясно показали широким массам и в частности инженерству всю тщетность контрреволюционных устремлений и построений и глубочайших противоречий их с жизненными интересами страны. Поэтому я глубоко убеждён, что теперь всё инженерство с увлечением примется за работу на великой социалистической стройке и покажет невиданные ещё до сих пор успехи и достижения.”
И эта цель достигается. Газета “Правда” с удовлетворением пишет: “ Две тысячи студентов и профессоров бывшего МВТУ вышли вчера на улицу, требуя одного: расстрелять.” По стране прокатилась целая волна подобных митингов.
Седьмого декабря оглашён приговор. С.В. Куприянов, В.И. Ситнин и К.В. Очкин приговаривались к десяти годам исправительных работ плюс пять лет поражения в правах. Остальные — к расстрелу.
Все осуждённые обратились с ходатайством о помиловании или смягчении приговора, и уже на следующий день президиум ЦИК постановляет: заменить осуждённым расстрел на десять лет заключения, а десять лет — на восемь. Через несколько дней они были вывезены из Москвы и отправились отбывать наказание.
Никто из них не вернулся.
Никто.
Кроме Рамзина.
Определённый для отбытия наказания, в отличие от остальных осуждённых, не в тюрьму или лагерь, а в специальное режимное учреждение НКВД, в 1936 году Рамзин был полностью освобождён, после чего награждён орденами Ленина и Трудового Красного Знамени, получил Сталинскую премию первой степени. ВАК присудил ему степень доктора технических наук без защиты диссертации.
Его не вернули на работу в МВТУ ( тогда — МММИ), а определили в МЭИ. Говорят, там ему не подавали руки. В 1943 году Рамзина пытались провести в члены-корреспонденты Академии Наук, но при тайном голосовании он получил двадцать четыре голоса против и только один — за.
Портрет этого человека висит в ряду выдающихся выпускников и основателей научных школ МВТУ.
И до сих пор в сознании многих остаётся отношение к технической интеллигенции, привитое грандиозным трагическим спектаклем под названием “Процесс Промпартии”.
В дни судебного процесса в Москве в Колонном Зале Дома Союзов проводились киносъёмки документальныого полнометражный звукового фильм «13 дней (Процесс по делу "Промпартии")» (1930; Производство Союзкинохроники; реж. Я. М. Посельский)