Товарищ Лучо

Источник: журнал «Искусство кино» №4 за 1976 год (с. 36-42).

Документальный полнометражный фильм «Сердце Корвалана». Автор фильма Роман Кармен. Режиссёр О. Трофимова. Главный оператор П. Шумский. Текст читает В. Татарский. «Мосфильм», 1975.

1. «Чили, любовь моя…»

Гражданская война в Испании, 1936 год, Великая Отечественная, 1941 – 1945 годы, революция на Кубе, 1956 год. Победа Народного единства и фашистский путч в Чили, 1970 – 1973 годы.

Для документалиста Романа Кармена это не только годы, метящие драматические события в истории стран и народов, в истории человеческих судеб. Это годы, отмеченные и в его собственной судьбе. Он снимал идущих в атаку республиканцев и ослепших от слёз женщин в трагической Испании. Он снимал заснеженные, вздыбленные войной поля России и суд народов над теми, кто хотел поставить на колени народы, – Нюрнбергский процесс. Он снимал пылающую от солнца и революции Кубу. Он снимал Чили – во время надежд, во время тревог, во время борьбы.

Он всегда там, где «бой идёт святой и правый, смертный бой не ради славы, ради жизни на земле». Он всегда с теми, кто защищает народ, прогресс, своё человеческое, национальное, гражданское достоинство, кто борется с насилием, угнетением – с мужественными, бесстрашными людьми.

Не удивительно поэтому, что последние фильмы Кармена связаны с трагической судьбой Чили – ещё не дописанной историей страницей борьбы и страданий отважного народа.

Фильмы «Пылающий континент», «Чили. Время борьбы, время тревог», «Камарадос». В каждом из них эта узкая полоска латиноамериканской земли стала олицетворением духа революции, борьбы за свободу. Она искрилась улыбками людей на площадях; молчала под дулами фашистских автоматов; кричала срывающимися голосами на похоронах; звенела россыпью своих гневных, мятежных песен.

Творческий путь Кармена – это путь от эпоса к лирике, от объективного документа к документу, ставшему свидетельством личным, собственной болью и радостью, связавшему родственными, кровными связями голоса времени с голосом автора. Публицистика Кармена с каждым новым фильмом приобретает всё отчётливее выраженный, острый привкус пережитого и перечувственного лично.

В одном из чилийских эпизодов фильма «Камарадос» звучит низкий, волнующий голос генерального секретаря Коммунистической партии молодёжи Чили Гладис Марин. Это её обращение к людям доброй воли вей земли:

«Друзья и братья во всём мире! Самые тёмные, самые реакционные силы терзают Чили… Мы обращаемся к вам, прислушайтесь к Чили, моей любимой, ласковой, гордой, щедрой, скорбящей земле!.. Люди доброй воли, начните поход в защиту полоски земли, маленькой и далёкой, народа достойного и боевого»…

И через преодолённое соучастием пространство и время, словно ласково держа Гладис Марин за руку, стирая горечь её слов, вбирая в себя их доверительность и боль, Кармен отвечает ей в фильме:

«Мы слышим тебя, дорогая, бесстрашная Гладис, настанет время улыбок в твоей ласковой, гордой, скорбящей стране Мы слышим тебя»

Это не просто диалог. Это диалог близких людей, товарищей по общему делу борьбы за человеческое достоинство и свободу. Этот диалог Кармен продолжает в своей последней картине «Сердце Корвалана», посвящённой герою и мученику скорбящей страны – генеральному секретарю Коммунистической партии Чили товарищу Луису Корвалану.

2. «Человек на все времена»

«Я люблю жизнь, но не боюсь смерти». Кармен приводит в фильме эти слова Луиса Корвалана, сказанные им в интервью с бразильским журналистом, прибывшим для беседы с Корваланом на остров Досон.

В этих словах – смысл образа Корвалана, Лучо, как  его ласково и любовно называют друзья и соратники. Двухголосая антитеза этих слов пронизывает всю картину. «Сердце Корвалана» – это фильм о жизнелюбивом и мужественном человеке. Человеке весёлом и стойком, добром и бесстрашном. О человеке, над которым ежечасно, ежеминутно нависает угроза смерти.

Кадры старой хроники, фотографии, интервью – вот тот изобразительный материал, которым располагал Роман Кармен при создании фильма. Но живёт в фильме, как его материализованный компонент и отношение автора к материалу, отношение к своему герою, который для режиссёра – человек, выражающий красоту и правду времени. В этом одновременно аскетически достоверном и романтическом ключе делает Кармен фильм о Корвалане.

Фильм построен как повествовательный рассказ о Корвалане, который не имеет фабульного или событийного стержня. В нём нет и временной последовательности. Он возвращается вспять, что-то вспоминает, тормозится, продолжается. В нём есть интонации будничные, поэтические, трибунные. Его выстраивает, цементирует, направляет авторское чувство – богатое интонационно, цельное в своём главном посыле. Это рассказ лирический, сдержанный по тону, волнующий внутренним драматизмом, перерастающий в кульминации в открытый пафос. Образ жизнелюбия и насилия, жизни и смерти – вот его подспудные движущие силы. «Познай, где свет, поймёшь, где тьма».

Кадры хроники. Сенатор Корвалан выступает с трибуны. В его внешнем облике, манере говорить, держаться есть безусловная интеллигентность, достоинство человека, сознающего, что он творит живое дело. Какая-то располагающая неброскость, природная элегантность, непоказная надёжность. В нём нет никакой избыточности, обычной для юга, экспансивности. О уравновешен, спокоен, мягок. С ним просто и тепло.

Крестьянский сын, голодавший в нищих кварталах пригорода Сантьяго, с шестнадцати лет – народный учитель. Затем профессиональный революционер, подпольщик, редактор «Эль Сигло», главной газеты чилийских коммунистов. Сенатор Луис Корваан. Сенатор в крестьянском пончо. Наш Лучо.

Кадры хроники из жизни страны в дни Народного единства. Кармен выбирает для своего рассказа эпизод одного из молодёжных маршей тех дней. В этих рядах иногда шагал и пожилой человек в крестьянском пончо

А вот фотография Корвалана у стены, расписанной юными художниками лозунгами Народного единства. Он стоит в удивительно озорной, эксцентричной, прямо чаплинской позе, смешливо отставив ногу, словно делает какой-то весёлый, ироничный пируэт.

Смеющийся Корвалан на фотографии, открытые, смелые лица ребят в рядах молодёжного марша. Длинные планы, создающие ощущение света, воздуха, свободы. И сразу, встык, по контрасту режиссёр монтирует короткие, как неожиданные удары, планы: фашистские молодчики в касках, мрачно сидящие с автоматами в грузовиках; люди с заломленными сзади руками, подталкиваемые автоматами; улица города с мусорной свалкой, отбросами, среди которых ходят вперевалку какие-то неузнаваемые, жирные, неповоротливые голуби, напоминающие грифов. Короткий монтаж известной хроники. Другие лица, другая жизнь. Образ угрозы, насилия. Чёрный день в истории Чили. Убит Альенде. Арестован Корвалан.

И ещё один образ фильма. Образ смерти. Остров Досон. Самый страшный концлагерь в Чили. Смонтированные кадры этой забытой богом земли у порога Антарктиды леденят душу. Острые, колючие куски льда едва шевелятся в тусклой, безжизненной воде. Зябко пожимают лапы и взмахивают крыльями одинокие птицы. Безлюдна бесконечная снежная пустыня с чёрными лишаями проталин. Покорёженные, искривлённые изломы деревьев. И над всем этим в звуковом решении эпизода – скулящий   вой метели. Сюда вместе с другими руководителями Народного единства был заключён Луис Корвалан.

Хроникальный образ смерти переходит в графический – на экране рисунки одного из узников Досона, который долгое время был в заключении вместе с Луисом Корваланом, известного чилийского архитектора Мигеля Лаунера.

«Его рисунки, сделанные в лагере смерти, приобрели сегодня ценность обвинительного документа», – спокойно комментирует рисунки В. Татарский. Кстати сказать, он читает весь авторский текст фильма в безупречно строгом интонационном рисунке, волнующим своим сдержанным пафосом, благородством пропорций в сопереживании. Бывают голоса, как и лица, которым сразу веришь. Именно такой голос у Татарского. Веришь, что это не просто слова, звуки, фразы. Что в них – человек. И то, что он передумал, пережил. Поэтому дикторский текст в исполнении Татарского становится в фильме одним из главных компонентов его мужественного и лирического звучания в целом.

Ценность обвинительного документа приобретает и интервью с Мигелем Лаунером, бывшим узником лагеря Досон. Всё в этом интервью – обвинительный документ. И сам факт его живого свидетельства, свидетельства обвинения. И его рассказ о Корвалане, страшный своей детализированностью, бытовой достоверностью, умением передать ощущение безысходности, ставшей ежедневной жизнью заключённых.

«На Досоне мы выполняли непосильно тяжёлую работу. Но в отношении Лучо тюремщики проявили особую злобу, хотели уничтожить его физически. Он волочил тачку с камнями весом в девяносто килограммов, волочил по сыпучему песку до самого лагеря. Так работали каждый день в течение всей недели. И несмотря на то, что мы были физически ослаблены, товарищ Лучо всё время заставляли грузить тачку камнями. А другим заключённым, которые были в лучшем физическом состоянии, не позволяли оказать ему помощь»

И внешняя пластическая выразительность Мигеля Лаунера, когда он переламывается в поясе, горбит спину, вытягивает вперёд напряжённые руки, показывая, как Лучо волочит тачку с камнями, помогает ощутить, как там, на Досоне, жить человеку, действием усиливает, даёт почувствовать драматический смысл своего рассказа.

И неожиданно его прямое, как с экрана телевизора, обращение в зал, которое в упор, требовательно вызывает к отмщению. Ломкий голос Мигеля Лаунера, набравший в эти минуты высоту и звучность, ставший почти пророческим, звучит грозно и страстно:

«Нас подвергали, кроме того, и психологическим издевательствам. Вот, например, как мы обедали на острове Досон: между столами прохаживался лейтенант Валенсуэла – я называю его имя, мы никогда не забудем его, когда-нибудь он предстанет перед нашим судом, – он наставлял на каждого свой автомат, целясь прямо в затылок. Так под дулом автомата мы должны были быстрее съесть обед, который состоял из тарелки фасоли и гнилы овощей. Тарелка днём и тарелка вечером».

Весь эпизод о Досоне пронизан гневным напряжением. С особенной силой, силой факта, он говорит о мужестве Луиса Корвалана, революционера, борца, коммуниста, о силе его духа.

Внутренне подвижная, чуткая к эмоциональным сломам и перепадам атмосфера фильма после драматической напряжённости эпизода с Лаунером переходит в теплоту лирического рассказа о Корвалане – народном учителе, отце, муже. На экране монтируются фотографии Корвалана с его дочерьми, фотографии его жены и друга Лили, а на их фоне, по ассоциации с ними – кадры ранней весны. Робкое, ласковое солнце, капель, играющие мальчишки – то короткое время, когда проходят зимние холода, всё тает, светится, добреет. Это эпизод-пауза. Лирическая покойная минута. Минута жизни. Музыкальная тема его, повторяющаяся в фильме ещё несколько раз, печальна, светла и непрочна, как переменчивое солнце ранней весны. Редкая счастливая минута в жизни Корвалана. Минута из его прошлого. «На его примере мы понимали не только, что такое борьба, мы понимали, и насколько прекрасна жизнь», – говорит в фильме о Луисе Корвалане его сын.

И ещё один лирический эпизод фильма, посвящённый, можно сказать, улыбке Корвалана. «Улыбке, которую мы знаем», – так говорит его сын об улыбке отца, как о чём-то материализованном, прочном, как о черте характера, глубинном свойстве этого сурового и мужественного борца. Действительно, улыбка – едва ли не самая безусловная примета его облика. И лучи-морщины у глаз, по которым она течёт.

Кармен монтирует серию фотографий Корвалана: вот Лучо с рабочими, с Пабло Нерудой, с Фиделем Кастро, один. Фотографии разные по временам. И время проходит перед нами, меняя облик Корвалана. Волосы его становятся жёстче и белее, стареет лицо, и только лучи-морщинки, разбегающиеся от углов глаз, чем глубже, тем веселее. Словно время и старит и молодит его, словно он узнаёт что-то новое, занятное, интересное о жизни, словно смотрит в неё, не отводя глаз, словно становится равен ей, вечной, в своей мудрости и неувядаемости. «Весёлые глаза человека, который не сдаётся». Это Хемигуэй сказал, конечно .е, именно  таких глазах, как у Лучо.

30 апреля 1975 года московское радио передало прямой разговор журналиста Эдуардо Лабарка из Москвы с чилийской телефонисткой, которая связала его с концентрационным лагерем Ритоке, куда после Досона был переведён Луис Корвалан. Лабарка сообщил, что Луису Корвалану присвоена Международная Ленинская премия мира. Фильм Кармена воссоздаёт этот эпизод с Эдуардо Лабарка, пользуясь магнитной записью его разговора, достигая документального эффекта присутствия, сиюминутности события – мы чувствуем себя его свидетелями, соучастниками. И словно спрессовывается, преодолевая пространство – голос неизвестной телефонистки (она не пожелала себя назвать, но это тоже примета той жизни, которой живут сейчас люди Чили) сообщает, что известие о присуждении Ленинской премии принято.

«Сеньорита, прошу вас передавать то, что я буду говорить». – «Говорите, сеньор». – «Говорит из Москвы журналист Эдуардо Лабарка, из московского радио. Нам нужно передать заключённому Луису Корвалану сообщение чрезвычайной важности». – «Передаю ваши слова. Говорите, сеньор». – «Сообщение следующее. Луис Корвалан удостоен Ленинской премии мира. Просим передать, что эта премия присуждена ему сегодня… Радио Москвы благодарит вас, сеньорита. Всего вам хорошего!»

Эпизод заканчивается кадром огромного современного города, снятого с верхней точки, над которым, как нити, связывающие людей, протянулись телеграфные провода. Нити, связывающие людей… Митинг солидарности с народом Чили на автозаводе в Тольятти… Кадры хроники – демонстрация протеста против чилийской военной хунты с вмонтированными названиями стран: «Мексика», «США», «Англия», «Бразилия», «Франция», «ГДР», и голос автора фильма, который становится патетичным, предсказующим, чеканится ритмами поэтических повторов, создаёт волнующий параллельный монтаж внутри словесной канвы, сливается с голосами честных людей всего мира:

«Если бы вы, чилийцы, видели всё это!

Если бы все вы, кого мучают, пытают,

кому сейчас выламывают руки, кого ведут на расстрел,

если бы вы видели всё это!

Если бы вы услышали эти голоса земли!

Голоса в вашу защиту!..»

Но это ещё не конец фильма.

В финале его – отрывок из письма Луиса Корвалана из лагеря Ритоке сыну Луису Альберто.

Сыну, которого больше нет.

3. «И выросли сыновья…»

Это самая драматическая часть фильма, потому что она свершается на наших глазах. Буквально на наших глазах. И всё-таки она кажется невероятной, немыслимой, невообразимой…

Фильм «Сердце Корвалана» начинается привычными в документальных фильмах кадрами летней многолюдной улицы. Камера выделяет в толпе фигуру молодого человека и следует за ним. Он очень хорош собой – это первое, что замечаешь. В остальном же проход его в уличной толпе более чем будничен. И потому странным несоответствием звучат на этой деловой улице полные драматизма слова закадрового голоса рассказчика:

«Этого юношу мы сняли в сентябре 1975 года в Софии. Он выжил, и этому трудно поверить… Как истязали его в подвалах чилийского гестапо… Совсем недавно… Его избивали. Потерявшего сознание били прикладами, топтали сапогами… Подвешивали вниз головой, пытали электрическим током. Пытка, от которой можно потерять рассудок… Ему 28 лет. Луис Альберто. Сын генерального секретаря Коммунистической партии Чили Луиса Корвалана».

Роман Кармен начал снимать картину, когда Луис Альберто только что вышел из застенков Пиночета и обосновался в Болгарии. Красивый молодой человек с нежным, чистым лицом, с мягкими, чёрными прядями волос, обрамляющими лицо чёткой волнистой линией. Очень спокойный, сдержанный. Беспрерывно курит, но без всякой нервозности. Рассказывает лаконично, несколько даже отстранённо. Очень похож на отца и вместе с тем не похож. Почти не улыбается.

Подробное интервью с Альберто Корваланом снято и смонтировано в картине так, что он периодически появляется на экране на протяжении всей картины и, можно сказать, ведёт рассказ об отце параллельно с рассказом автора. Характерно: Луис Альберто сидит за столом в одной и той позе, фронтально к зрителю, и кадры, в которых он присутствует, все внешне статичны. Но зато как насыщены эмоционально, как динамичны внутри! Портрет его искусно снят в чистой, глубокой, выразительно спокойной тональности. В лице Луиса Альберто как будто никаких эмоций (снимал интервью главный оператор фильма П. Шумский), но психологическая пристальность камеры сразу же обнаруживает в его облике подробность, от которой уже нельзя освободиться. Она вызывает в нас уже какое-то подспудное внутреннее движение, ощущение тревоги, боли: зрачки Луиса Альберто время от времени расширяются и становятся неподвижными, а веки глаз всё время напряжённо морщатся. Так бывает, когда человек постоянно смотрит внутрь себя, во что-то мучительное, хочет одновременно и отогнать эту мучительность и сосредоточиться на ней. Когда в человеке живёт постоянная боль, её, может быть, не всегда чувствуешь, но она даёт о себе знать каким-то рефлекторным внутренним ощущением.

Луис Альберто несколько оживляется, когда рассказывает о самом дорогом, милом его сердцу – о маме, о её мужестве, о том, как отец любит её, как он ласково и смешливо называет её «моя половинка апельсина».

Но чем драматичнее его рассказ, тем ровнее и отдалённее звучит его голос. И только трепещут, подрагивают веки.

«Мой арест произошёл после очень крупной операции, когда в доме, где я живу, было арестовано 60 человек. Это началось ещё до комендантского часа, около 5 часов утра… Тогда были арестованы и женщины, даже беременные женщины, дети, старики»

Он останавливается на той фразе и несколько раз утвердительно кивает головой, словно подтверждая то, во что трудно поверить.

«Я вспоминаю последние слова, которые мы сказали друг другу в августе прошлого года в концлагере Ритоке… Он тогда прибыл с Досона и на лице у него были след издевательств», – веки Аьберто прыгают, собираясь в мучительные морщины. Они живут отдельно от спокойного нежного лица, живут своей потаённой жизнью, своей неумирающей болью.

Что может быть радостнее в жизни отца, коммуниста, революционера, чем повторение этой жизни в сыне, который продолжает дело отца?! Ещё вчера у самого Корвалана были мягкие чёрные волосы… «Мы не успели оглянуться, а сыновья уходят в бой»… Ещё вчера у его сына были мягкие чёрные волосы…

Первая половина фильма «Сердце Корвалана» снималась при участии живого Луиса Альберто. Во вторую часть картины он пришёл уже мёртвым. Он умер от разрыва сердца.

В кадре гроб с телом Луиса Альберто. Чистое, нежное лицо. И как странно: рот его немного приоткрыт, обнажая жемчужные  зубы, словно в улыбке. Вот оно, мучительное счастье документального кино! Оно идёт по следам человека. Оно оставляет его след на плёнке, оно фиксирует «жизни и смерти спутанный бег».

«Двадцать восемь лет. Разрыв сердца. Нет это не смерть от сердечной болезни. Это убийство. Убийство»… Голос Татарского срывается. Как может сорваться голос у человека, рассказывающего о непоправимом, личном горе.

Это срывается голос картины, которая сейчас не просто обвиняет. Она скорбит и потому приобретает силу и величавость реквиема.

Репортаж похорон Луиса Альберто лаконичен и молчалив. Вцепившиеся в руки друзей, побелевшие пальцы Рут, жены Луиса Альберта.

 Люди, молча стоящие на коленях у гроба. Развёрнутая на камеру могильная яма, засыпаемая землёй. И охрипший от горя и ярости голос, выкрикивающий:

«Луис Альберто Корвалан! С нами! Сейчас! И всегда! Сейчас! И всегда!»… Голос, напоминающий другие похороны, похороны Пабло Неруды, у которого тоже разорвалось сердце, напоминающий о трагедии Чили – «ласковой, гордой, щедрой, скорбящей земли».

Роман Кармен заканчивает картину лирическим послесловием. В нём – возврат в прошлое и обращение в будущее. По пустынному берегу моря идёт вглубь кадра, удаляясь от нас, Луис Альберто за руку со своим маленьким сыном Диего. И этот примелькавшийся в документальном кино кадр-знак – берег моря с бредущими по нему людьми – здесь е претендует и на символическое обобщение, ни на акцентировано элегическим настроением.

Это просто большое пространство, Пространство, где много земли, неба, моря, где отчётливо слышны и хорошо запоминаются строки из письма Луиса Корвалана из лагеря Ритоке сыну Луису Альберто:

«Дорогой Альберто, сегодня твоему маленькому Диего исполнилось столько же, сколько было тебе, когда мы подвергались преследованиям, когда я был заключён в лагерь Писагуа. Эти времена остались позади. Та же и эта чёрная ночь пройдёт. И твой сын вырастет в новом обществе, где будет счастье для всех».

Письмо Луиса Корвалана, заточённого в лагерь, сыну, которого больше нет, о внуке, который ещё делает свои первые в жизни шаги. Какие мучительно разорванные узы! И всё же нет ничего крепче уз, связавших этих троих. Неистребима вера человека в то, что «чёрная ночь пройдёт, и будет счастье для всех». Неистребимо дело человека, который борется за свободу своей родины, за счастье её детей.

С такими людьми всегда была камера Романа Кармена. Об этих людях и его новый фильм.