«Минута молчания»

Опубликованов в газете «Известия» № 210 (8820), 6 сентября 1945 года / с. 2. Источник: www.0gnev.livejournal.com. На фото (справа) фотокорреспондент газеты 5-й армии 3-го Белорусского фронта «Уничтожим врага» Александр Иванович Становов. Источник фото: МАММ / МДФ.

Разлив, разлив на дальневосточных реках. Амур, Уссури, Сунгари вышли из берегов. Сильные ливни в Маньчжурии подняли уровень рек. Сунгари затопила низкие земли, прилила к подножью сопок, к стенам глинобитных китайских фанз, и на многих маньчжурских улочках теперь снуют легкие быстрые лодки, причаливающие порою прямо к порогам домов. Дожди, дожди, наводнение.

В Харбине говорят:

— Большая вода когда-то принесла японцев в Маньчжурию, теперь она уносит их навсегда.

Когда на одном из первых кораблей нашего воздушного десанта я прибыл в Харбин, в городе кишмя кишели японцы. Еще бродили по городу отряды вооруженных японских солдат, мчались тупоносые японские военные грузовики, сновали из квартала в квартал низкорослые японские офицеры с непомерно длинными саблями и громадными маузерами на боку, еще маячили японские наблюдатели в толпе возле «Ямато-Отеля», где остановились советские офицеры из группы генерала Шелахова, возглавлявшего первый воздушный десант на Харбин. Еще шла глухая возня в кварталах, где сосредоточены были японские дома и казармы, еще раздавались по ночам выстрелы из-за угла, еще не выветрился из Харбина чужой для города японский дух.

Разлив советских войск по городам, селам и рекам Маньчжурии вытеснил самурайский дух с освобожденной земли. Вскоре в окрестностях Харбина появились первые наши пушки и танки. Батальоны нашей пехоты, колонны наших машин, пробившихся по бездорожью, через болота и сопки, по мостам, которые не выдерживали тяжести наших машин и рушились, преграждая путь бесконечным колоннам. На реке Сунгари против Харбина появились мониторы и бронекатеры нашей Амурской флотилии. На аэродроме стало тесно от самолетов с красными звездами на плоскостях.

Больше не видно японских солдат в Харбине: они обезоружены и заключены в лагеря. Японские танки и пушки сданы представителям Красной Армии. Возле японских складов с оружием стоят советские часовые. Японскому террору положен конец. Местные китайцы и русские теперь безбоязненно проходят мимо здания японской жандармерии, мимо японских казарм, мимо японской военной миссии. Никто не ударит китайца палкой по голове за непочтительно смелый взгляд на японца, никто не плюнет китайцу в лицо за нарушение правил «великого Ниппон».

«Великий Ниппон» — так заставляли здесь называть Японию. Все японское провозглашалось великим — от японской богини Аматерасу до бамбуковой палки жандарма. Дух Японии — «Ямато Дамасин» должен был проникать всюду.

Наглость японских властей в Харбине доходила до глупости: они пытались изображение богини Аматерасу поставить в православных церквах для поклонения духу Японии. К чести местных священников нужно сказать, что им удалось отвести наглое требование, но знаменитая «минута молчания» под страхом жестокой расправы соблюдалась всеми. То был обязательный обряд поклонения японскому духу. В двенадцать часов дня ежедневно во всех учреждениях, банках, конторах присутствовавшие без различия национальностей должны были по приказанию старшего встать, следовал возглас: «Поклон японскому и маньчжурскому флагам», и все совершали поклон. «Полуоборот налево, поклон в сторону резиденции японского императора!» И снова все кланялись. «Оборот направо, поклон в сторону резиденции маньчжурского императора». Следовал третий поклон. Затем об’являлась «минута молчания» в память «героев, погибших за великую восточную Азию». И бухгалтеры, конторщики, лавочники, их клиенты и случайные посетители в течение минуты молчали, вытянувшись всем телом. Та же церемония проводилась в начале спектаклей, концертов, даже вечеринок в частных домах. Из-за этого уважающие себя люди старались опаздывать к началу спектаклей; совершая поклоны, люди боялись встретиться друг с другом взглядами, чтобы не сгореть от стыда.

Вот что такое «минута молчания».

Минуты стыда и скрытого гнева.

На перекрестках людных улиц стояли круглые деревянные или бетонные сооружения, вроде широких афишных тумб. Сверху они проросли травой и казались своеобразными клумбами. Но в этих массивных тумбах есть амбразуры для пулеметов. Так японцы украшали здешние города — пулеметными дотами на перекрестках, на базарах, в садах. «Ямато Дамасин», дух Японии, утверждал себя с помощью палки и пули.

В интеллигентных харбинских семьях я встречал мужчин и женщин, рассказывавших, как их били бамбуковыми палками. Они говорили почти запросто:

— Вы знаете, я тоже отведала бамбука!

Это вошло в быт. Японцы не знают, что такое судебное следствие. Следствие они заменяют пытками. В каждом жандармском участке Харбина была комната пыток. Подозреваемого клали на спину, через ноздри и рот вливали в него воду, накачивали до полусмерти, затем принимались бить бамбуком по раздувшемуся животу. Ни в чем неповинные люди или сознавались в мифических преступлениях или умирали. В обоих случаях японцы чувствовали себя удовлетворенными. «Ямато Дамасин» торжествовал.

До войны многие из нас читали о таинственном и непонятном для европейца «духе Японии». О «Ямато Дамасин» написаны целые фолианты. Теперь я увидел японцев, многое обстоит значительно проще, чем казалось на расстоянии. Во время боев на пути к Харбину наши бойцы, сопровождавшие обозы, захватили одного из японских солдат. Он стоял перед нами в свете фар и бормотал что-то невразумительное. Лицо его не выражало ничего. Когда его стали усаживать в кабину, он повалился на землю и стал кусаться. Шофер с прокушенным до крови пальцем дал ему затрещину, и тут произошло нечто совсем уже дикое. Японец присмирел и через минуту на ломаном русском языке запел «Дубинушку».

— Эх, дубинушка, ухнем! — орал маленький человечек с черными раскосыми глазками.

На допросе он попросил есть. Вид у него был жалкий. Он, видимо, давно голодал, скитаясь в сопках. Наши офицеры обращались с ним мягко. Он совсем раскис и под конец рассказал, что у него пятеро детей, он хочет жить и война ему совсем не нужна. Из любопытства его спросили о харакири. Он даже зашипел от испуга и замотал головой:

— Жить! Жить!

Дух солдатчины и полицейщины внушался каждому японцу. Дух солдатчины внушался веками.

Пресловутый «Ямато Дамасин», самурайский дух выветрился быстро под воздействием Красной Армии. Но следы его еще остались. Я шел по китайскому району в Харбине, оглушенный криками уличных продавцов, когда послышались другие крики. Стояла толпа беспомощных китайцев — рикш, извозчиков, ломовиков. На моих глазах происходило что-то страшное, безобразное. Маньчжурский жандарм, разозленный тем, что его не подвезли на подводе, бил бамбуковой палкой по голове китайца — своего сородича. Он бил его наотмашь, со всей силой, на которую был способен, бил по соломенной шляпе возчика, бил его лошадь палкой по глазам, и кровь текла по лошадиной доброй морде, и возчик боялся заслоняться от ударов: он привык, что человек в японской форме имеет право бить китайца. И толпа китайцев стояла вокруг, не смея вмешаться в расправу жандарма с безропотным рикшей. Мы остановили раз’яренного полицейского и сказали ему:

— Теперь никто не позволит бить безоружного человека — японцев нет, пришла Красная Армия.

И полицейский, низко поклонившись, опустил свой бамбук.

Кто-то из красноармейцев подошел к избитому рикше и сказал:

— Говори, кричи, жалуйся. Столько лет молчал, теперь можешь говорить!

И китаец, вытирая рукой кровь с лошадиной морды, что-то быстро и торопясь заговорил, и вся толпа радостно загудела.

Кончилась «минута молчания». Японский дух выветрился. Пришла Красная Армия. Пришел дух справедливости и свободы.

МАНЬЧЖУРИЯ. 5 сентября.