ХРОНИКА, УПРЯТАННАЯ В ЗАСТЕНКИ


ХРОНИКА, УПРЯТАННАЯ В ЗАСТЕНКИ

27.05.2023

Игорь Войтенко

Автор:
Игорь Войтенко

Режиссер, сценарист научно-популярного и документального кино. Заслуженный деятель искусств Российской Федерации (1992). В 1964 году окончил Ленинградский Институт киноинженеров, в 1971 году окончил ВГИК (мастерская сценаристов научно - популярного кино). Работал на Ленинградской студии кинохроники / ЛСДФ и «Леннаучфильме». За 35 лет работы в кино снял более 50 фильмов, среди них «В двух шагах от полюса», «Загадки бухты кратерной», «Обезьяний остров», «Косматые робинзоны» и др. С 1994 по 1998 руководил мастерской режиссеров научно-популярного кино факультета творческих профессий Санкт-Петербургского Института Кино и Телевидения. Автор книг «Территория недоступности», «Косматые робинзоны» (совместно с Н. Шерманом), «Крестник императора», «Гомо сапиенс! Кто следующий?», «Новая Земля. Объект 700 Ю.Я.», «В тени своего величия».

Материал впервые был опубликован на сайте издания Florida Russian Magazine в марте 2011 года, позже вошел в книгу Игоря Войтенко «ЧЕРЕЗ ЖЕРНОВА ИСТОРИИ» (Изд.: Publisher «ПРОСВЕТИТЕЛЬ», Tampa, FL, USA. 2020). 

10 марта 1966 года, на небольшом финском кладбище посёлка Комарово под Ленинградом, среди огромных ещё сугробов, появился свежий холмик земли, заваленный цветами. На простом деревянном кресте вырезано:                    

Анна Андреевна Ахматова 

1889 — 1966

Накануне, в Москве, на траурном митинге во дворе больницы Склифосовского поэт Лев Озеров сказал:

«Завершилась большая, полная испытаний, горечи и позднего триумфа жизнь Анны Андреевны Ахматовой. Начинается её бессмертие!»                                             

***

Этот холодный, промозглый мартовский день я хорошо запомнил. И, как оказалось впоследствии, именно с ним, в большей или меньшей степени, связаны судьбы людеймира кино, рассказы которых я записал в разные годы.

Сложилась мозаичная, в некоторой степени даже детективная история. Итак, 10 марта 1966 года… Я работаю инженером на Ленинградской студии кинохроники, которая в те времена занимала, пожалуй, ведущее место в документалистике, сделав немало острых, проблемных фильмов в период хрущёвской оттепели. На студию пришло из ВГИКа много одарённой молодежи, которой тоталитарное государство уже не могло наглухо наодеть шоры всё разлагающей, двуличной партийной пропаганды.

Сойдя около 9 утра с трамвая на Театральной площади, я обратил внимание, что в сторону Никольского собора, который находился буквально в трёхстах метрах от студии, движется необычно много людей.     

Был вторник. И, вроде, не день какого-то  важного церковного праздника. На студии же была совершенно иная картина. В большом холле первого этажа, где ежедневно в это время стоял шум и гам групп, отъезжающих на оперативные съёмки, сейчас стояла странная, напряженная тишина… Ни одного человека. Только перепуганная вахтёрша держала дрожащими руками телефонную трубку и подобострастно кивала головой:

— Да, слушаюсь, Валерий Михайлович… Всё сделаю, как вы сказали… Всё сделаю… Не беспокойтесь…
— Тетя Вера, что случилось? Куда народ-то подевался? — спросил я, когда она закончила разговор.
— Да тут такое — не приведи господь. Все помчались в церковь, в Никольский собор… Там какую-то Ахматову отпевать будут… И снимать… А мне директор только что приказал никого из наших больше со студии не выпускать. Никого… А вот и он сам!   

И точно. Со второго этажа по широкой мраморной лестнице (студия находилась в шикарном здании бывшего дома-манежа  сенатора  А.А. Половцева) вниз  буквально скатывалась троица: впереди — шестидесятилетний директор студии, лауреат двух Сталинских премий (за фильмы «Линия Маннергейма» и «Ленинград в борьбе»), режиссёр Валерий Михайлович Соловцов. Справа от него семенил наш студийный цербер — начальник Первого отдела — грузный, с одышкой Михаил Николаевич Красавицкий. Ему студийный народ, не без оснований, в годы войны отводил роль грозного начальника одного из сибирских лагерей… За Красавицким следовал поджарый главный редактор студии Олег Петрович Ханеев.

На ходу Соловцов кричал:     
— Я спрашиваю вас, кто разрешил эти съёмки? Кто дал свет, транспорт, плёнку? Вы что, не понимаете, в какое дерьмо вляпалась студия? Мало мне мылят шею за наши молодые дарования… Теперь вот ещё это разгребать?! 

Вся троица пронеслась мимо меня, вылетела на улицу и по набережной помчалась налево к Никольскому Морскому собору.

Часа через полтора, после завершения панихиды в соборе, возбуждённый студийный народ начал подтягиваться в родные пенаты. Холл гудел как растревоженный улей. Все обсуждали слова директора: «Мы эти съёмки так не оставим!.. Чьи-то головы полетят! Это я вам обещаю!»

Из беседы с кинорежиссёром Людмилой Лазаревой.

— Да, головы тогда, действительно, полетели у многих. И я, волею случая, оказалась в их числе. Я училась во ВГИКе в мастерской великого режиссёра–документалиста и оператора Романа Лазаревича Кармена, и в том далёком, 1966 году, проходила преддипломную практику у вас, на студии кинохроники.

Я мечтала снять здесь и свой дипломный проект — фильм о дочери царского генерала, первой в мировой истории женщине-дипломате и «секс-бомбе» Александре Коллонтай, которая накоротке была знакома со знаковыми фигурами международного революционного движения Карлом Каутским, Полем Лафаргом, Георгием Плехановым, Владимиром Ульяновым-Лениным.

После Октябрьского переворота 17 года она состояла в браке с вожаком моряков Балтийского флота Павлом Дыбенко, который был младше её на 17 лет, и не раз мужественно спасала его от смерти – мужик он был неуравновешенный, склонный к авантюрам, любивший крепко приложиться к «зелёному змию»… В общем, дворянке Коллонтай с ним было не просто.

Пока уже известный тогда драматург Борис Добродеев писал сценарий этого совсем несоветского фильма, мы с главным редактором студии Ханеевым договорились, что я сниму специальный выпуск журнала «Ленинградская кинохроника» к очередной красной дате — Дню 8 марта. Причем, я твёрдо оговорила, что самый большой сюжет будет посвящён Анне Андреевне Ахматовой, которая не без уговоров, но всё-таки дала мне согласие на съёмки.

Конечно, я понимала, что жизненные коллизии и поэтическая судьба этой женщины достойны большого, значимого фильма… Но и пятиминутный сюжет о ней в те времена означал пусть небольшую, но победу здравого смысла над убожеством партийного руководства.

Но снять этот сюжет мне не удалось. Казалось бы, к началу 60-х, после десятилетий забвения и травли, к Анне Андреевне пришло всемирное признание. Её стихи переводились и печатались во многих странах мира.

В 1964 году в Италии она получила очень престижную литературную премию Таормина, и посольство СССР в Риме устроило в её честь пышный приём. В следующем году Ахматова заслуженно стала почётным доктором литературы Оксфордского университета.

Впервые в истории этого старейшего учебного заведения была нарушена незыблемая традиция: не Анна Андреевна всходила за мантией по мраморной лестнице, а ректор сам спустился к ней...

Анна Андреевна Ахматова. 1965 год. Автор фото: Виктор Ахломов.
Источник фото: МАММ / МДФ.
 

Да и дома, в Советском Союзе, один за другим вышли, наконец-то, два сборника Ахматовой: «Поэма без героя» и «Бег времени». Но в конце 65 года, как раз накануне моих съёмок с  ней,  Анну  Андреевну настиг в Москве четвертый инфаркт, от которого она уже никак не смогла оправиться.

После трёхмесячного лечения в больнице Ахматова скончалась 5 марта 1966 года в подмосковном кардиологическом санатории «Домодедово». Символично, но именно в этот же день, 13 лет назад (а 13 — сакральное число) ушёл из жизни тиран и мучитель её  И. Сталин.

Именно к нему были обращены пронизанные душевной болью строки Ахматовой: 

Я приснюсь тебе чёрной овцою           
На нетвердых, сухих ногах. 
Подойду и заблею, завою:                       
— Сладко ль ужинал, падишах?                          

Ты Вселенную держишь, как бусу,                         
Светлой волей Аллаха храним.                         
И пришёлся ль сынок мой по вкусу                         
И тебе, и деткам твоим?

О внезапной кончине Анны Андреевны я, к сожалению, узнала слишком поздно — когда гроб с её телом уже доставили из Москвы в Ленинград. И тут меня окончательно выбил из колеи нокаут моего сокурсника по ВГИКу Семёна Арановича.

Он быстро сориентировался и взял все съёмки проводов Ахматовой в последний путь под свой контроль.

Семёну несколько повезло — он защитил свой диплом на студии почти на 2 года раньше меня, сняв честный и чистый фильм «Последний пароход»,  который  власти  сразуже положили на полку…

Но Роман Лазаревич Кармен и комиссия ВГИКа безоговорочно зачли этот фильм как отличную дипломную работу Арановича… А той весной он уже снимал большой полнометражный фильм «Друг Горького – Андреева» и мог ни с кем не согласовывать съёмки даже не запланированных сценарием эпизодов. Мы часто пользовались такой привилегией, снимая «для будущего» интересные события.

Этим Семён и воспользовался. Всё у него было — и плёнка, и аппаратура, и транспорт. А главное — надёжные люди. Мне же, тогда молодой и неопытной, увы, досталась роль проигравшей в гонке. Но всё таинство православного отпевания в храме проходило на моих глазах и оставило глубокое впечатление на всю жизнь. И ещё… Нам никогда, под страхом полного отрешения от профессии, не разрешали снимать в церквях без особого на то соизволения КГБ и партийной власти. Повторяю: ни-ког-да!... Вот я и полагала, что на съёмки Семен каким-то образом получил такое «добро» — слишком открыто его группа работала.

Я глубоко ошибалась. Наоборот, оказалось, что власти города не только не благословили съёмки в соборе, но и категорически запретили их. И когда утром началось отпевание, тайные сотрудники КГБ тотчас сообщили об этом куда следует. Из обкома партии директору студии последовал незамедлительный звонок: разобраться, виновных наказать и изъять отснятый материал.

Выходя из собора, я увидела наших начальников, которые в три руки записывали всех сотрудников студии, бывших на отпевании Ахматовой.

Утром следующего дня на доске приказов появился огромный список лиц, которым объявлялся строгий выговор. Там была и моя фамилия… Но на этом наказание не закончилось. Вскоре меня вызвал главный редактор студии для профилактической беседы, которая закончилась очень жёстким резюме:

— Людмила Артёмовна, студия считает преждевременным доверить вам работу над фильмом о Коллонтай. Думаю, что в ближайшее время у нас  вряд ли найдётся подходящая тема для вашего диплома…

Это был удар ниже пояса. Я, конечно, без дипломного проекта не осталась и не без успеха сделала его на Кишинёвской киностудии, сняв очень душевный документальный фильм «Меридианы лета» о молдавских садоводах…

Ну, а непосредственные участники тех съёмок были наказаны так: Семёна Арановича на неопределённое время разжаловали из режиссёров в ассистенты, Аркаша Рейзентул — один из лучших кинооператоров студии, из высшей категории переведён на время в низшую… Главным козлом отпущения сделали Анатолия Шафрана. Он был прекрасным оператором, но пока без диплома — учился на третьем курсе заочного операторского факультета ВГИКа. Шафрана просто уволили…                                           

***

Я Толю хорошо знал, но после этих событий он пропал. Поговаривали — уехал на Дальний Восток. Потом он перебрался в Москву, да и я перешёл на другую киностудию — «Леннаучфильм». Судьба свела нас снова через много лет и, как это ни странно, в США, в городе Сарасота штата Флорида, куда Толя приехал отдохнуть к своим друзьям, а я жил в Тампе, всего в двух часах езды от Сарасоты. (Не буду вдаваться в подробности, как мы разыскали друг друга. Эта другая тема.) Нам было что вспомнить.

Вот что рассказал мне Анатолий Шафран о том, памятном событии  1966 года.

— Нет, меня не уволили. Точнее — отправили в ссылку. Самую отдалённую, как Ленина в Шушенское.

Я то вообще считаю, что царское правительство сослало его туда поправить здоровье для дальнейшей и бурной революционной работы. Ему платили денежный пансион, которого вполне хватало на сносную жизнь.

Он мог заказывать любые книги. В местной лавке продавалась модная одежда и обувь, был бельгийский шоколад, французское вино и парфюм… И климат там вполне курортный. Отличная рыбалка. Охота…

Да и мне повезло…

Режиссёр В. Соловцев и оператор А. Погорелый за просмотром
отснятого материала. 23 марта 1943 г. Фото предоставлено автором.

Ленинградская студия кинохроники, как ты и сам знаешь, работая на ней, в те годы представляла собой ещё крепкое братство военных кинооператоров и режиссёров, переживших все ужасы блокады. Директор студии Валерий Михайлович Соловцов относился к их числу. Правда, традиционные фронтовые 100 граммов для многих, к великому сожалению, стали обязательными и в последующей, мирной жизни. 

Пьянства на студии, конечно же, не было. Но частенько наша буфетчица после традиционного разбора полётов — обсуждения в кинозале отснятых сюжетов для фильмов и киножурналов, аккуратно несла в директорский кабинет поднос с фарфоровым, в цветах, чайничком и бутербродами, накрытыми  расшитой  салфеткой.  В чайничке, естественно, была традиционная, чистейшая, со слезой, СТОЛИЧНАЯ…

Остальные творцы своими группками разбредались по операторским кабинам — на скромный «перекус».

Вот, вскоре после тех съёмок в  соборе,  я и сидел напротив директора во время подобного перекуса и строгого приказа секретарше:           
— Я занят… Никого в кабинет не пускать.     
— Толя, — начал разговор Соловцов, будучи уже слегка «под мухой», — я на тебя, естественно, никакого зла не держу… Мы в блокаду, каюсь, и сотой доли правды не сняли, и уже только этим виновны перед теми, кто лежит на Пискарёвском кладбище. Но и ты пойми: власть наша хочет крови, не важно чьей…
— Ну да, неважно? Что же ваш начальник Первого отдела шепчет по углам: «Да-а-а… Вся троица — евреи!». Это как понимать?
— Забудь! Не бери в голову. Вопреки Красавицкому, ни одного еврея мы после войны не уволили. А имена погибших золотом выбиты на мраморной стене студии. Но ты пока по рангу — самый уязвимый. Я же хочу, чтобы и волки были сыты, и ты не очень пострадал…  

Я тут кое с кем из верных друзей в том же обкоме посоветовался и предлагаю такой вариант: официально мы тебя откомандируем на Хабаровскую студию кинохроники как бы для усиления её творческого потенциала. А высшим чинам в обкоме сообщим, что ты на студии больше не работаешь, что будет истинной правдой… Отсидишься на Дальнем Востоке годик — два, забудется эта история, — мы тебя назад заберём. Согласен?

В общем, я, конечно же, согласился на такой вариант. На Дальнем Востоке творческие возможности для оператора были просто безграничными, и я в душе не раз благодарил Валерия Михайловича за мою ссылку, за столь жестокое «наказание».

Что ещё интересно… Анна Андреевна никогда не имела своего постоянного угла, жила как неприкаянная: моталась по коммуналкам, подолгу жила у друзей и знакомых.

Она сама не раз говорила: «Я потеряла оседлость… И в Питере не дома... И в Москве не дома… Пишу на подоконнике…» Квартиру в Ленинграде ей дали только за два года до смерти. Да и то после того, как она была выдвинута на Нобелевскую премию по литературе.

Так вот, когда в 1990 году я принял непростое решение перебраться в США, Анна Андреевна фактически помогла мне получить Грин-карту, на которую, по-честному, я не очень рассчитывал.

На собеседовании, рассказывая биографию, я коснулся и съёмок 66 года. К моему удивлению, сотрудница Госдепа США, мягко прервав меня, сказала:       
— Анатолий, мы знаем об этом. Вы сделали очень нужное для культуры дело. И пострадали…

В общем, уже через полгода я легально работал кинооператором на русском телевидении в Нью-Йорке. 
       
Из беседы с редактором Ларисой Кухалевой.

С детских лет я очень любила кино и, закончив филологический факультет Ленинградского университета, устроилась работать ассистентом режиссёра на киностудию «Леннаучфильм»… Я хорошо знала Семёна Арановича. Он, будучи в некоторой степени свободным художником, снимал фильмы то у нас на студии, то на Кинохронике. И вот однажды раздаётся его телефонный звонок:     
— Лариса, ты мне как-то говорила, что любишь поэзию Ахматовой, изучала её творчество. Скончалась Анна Андреевна… Хочу снять прощание с ней. Мне нужна помощница. Работа будет буквально с колёс, оперативная. Надо срочно мчаться в аэропорт… Ты готова?

Самолёт с гробом Ахматовой прибыл около 5 вечера. Его встречали немногочисленные родственники Анны Андреевны, поэты Александр Кушнер и Иосиф Бродский… Чуть в сторонке стояли несколько сотрудников КГБ и их оператор тщательно снимал всех участников этого траурного действа.

И вот огромный деревянный ящик с надписью «НЕ КАНТОВАТЬ» выплыл из чрева самолета, рабочие стали грузить его в автобус. Сын Ахматовой Лев Гумилёв, не сдерживая слёз, все время повторял: «Мама… Мама… Мамочка!..»

За несколько последних лет, после кровоточащего для Ахматовой разрыва с сыном, это была их первая встреча. За 2 месяца до смерти Ахматовой, видимо, предчувствуя её скорый уход из жизни и признавая свою несправедливость к матери, Лев хотел посетить Анну Андреевну в московской больнице. Но доброжелатели не допустили этой встречи: «Нет, нет… Волнение только повредит её здоровью!»

Лев Николаевич, будучи верующим человеком, заказал в Никольском соборе вечернюю панихиду и на следующее утро отпевание. Власти города, боясь большого скопления народа и непредсказуемости событий, категорически запретили давать об этом даже малейшую информацию. Радио и пресса сообщили только об официально разрешенном прощании с Ахматовой в Доме писателей. Но когда мы спозаранку прибыли в собор, он был уже практически полон. Горели тысячи свечей, все паникадила. Море света будто вырывалось из тьмы к гробу Ахматовой…

Отпевание Анны Андреевны Ахматовой в Николо-Богоявленском морском соборе в Ленинграде 10 марта 1966 года.

Понимание и мужество проявили молодые служители Никольского собора — отец Пётр и диакон Богдан Сойко. Зная о полном запрете съёмок в церквях, они всё-таки разрешили Арановичу сделать это.

— Мы не хотим рисковать как вы, Семён, — сказали они. — Но знаем и то, кого будем отпевать… Бог нам всем судья. По делам и воздастся…

А люди всё шли и шли… Молодые и старые, верующие и неверующие – молва мгновенно облетела весь город.

Гроб с телом Ахматовой стоял в центре собора. В густой бас священника: «… прости грехи вольные и невольные… и сотвори вечную память…», — периодически вмешивался стрекот кинокамер.

К сожалению, Лев Николаевич воспринимал нашу работу как кощунственную суету и с вызовом бросал в лицо операторам и режиссёру жесткие слова:       
— Что вы как воронье налетели? При жизни, при жизни надо было снимать, а не сейчас…

Но церковь уже не вмещала всех желающих проститься с Анной Андреевной Ахматовой, и вскоре заполнился и весь прилегающий к собору сквер.

А ведь Хрущёв совсем недавно пообещал показать по телевидению в 1980 году последнего попа…     

Я стояла недалеко от гроба, держа за спиной холщёвую сумку с запасными кассетами для операторов. А они оставляли в ней отснятый материал.       

Пронёсся слух, что сотрудники КГБ отбирают на выходе из собора фотоплёнки. Толя Шафран забрал у меня сумку с кассетами и через заранее показанный ему священниками чёрный ход благополучно принёс материал на студию…       

Поздно вечером, уже совершенно без сил и окоченевшие от холода, мы вернулись со съёмок в Комарово, где на заснеженном сельском кладбище и нашла своё последнее пристанище Анна Андреевна Ахматова.   

      Похороны Анны Ахматовой на кладбище в Комарово. На фото: Евгений Рейн (второй слева), Арсений Тарковский (третий слева), у гроба Алексей Пантелеев (?), Иосиф Бродский (справа, видна часть лица). 10 марта 1966 года. Автор фото: Б. Шварцман. Источник фото: МАММ / МДФ.

В её лице весь культурный мир ассоциировал великую Россию Пушкина, Толстого, Достоевского. На Литераторских мостках — месте захоронения известных людей, писателей и поэтов в Ленинграде, ей кусочка земли не нашлось…                                       

После обработки киноплёнки все материалы этих несанкционированных  съёмок  были  изъяты  начальником Первого отдела студии, надёжно опечатаны и упрятаны в сейф с особо секретными материалами…                                                   

***
Только через 23 года Аранович с трудом смог вытащить их из заточения и включить в свой пронзительный фильм «Личное дело Анны Ахматовой»…

Из беседы с Семёном Арановичем осенью 1994 года на факультете экранных искусств  Санкт-Петербургского института кино и телевидения.

— Семён, ты один из немногих режиссёров, кто с одинаковым успехом снимает и  художественные, и документальные фильмы… Почему понадобилось столько лет, чтобы страна,  наконец-то, увидела первый фильм об Ахматовой?

— Да какой чиновник в советское время осмелился бы разрешить съёмки картины о человеке, который беспощадно бросал власти вызов и всегда, несмотря на вечно висящий над её головой топор, годами живя без признания и денег, порой просто голодая, оставался свободным в помыслах?!

Я тогда была с моими народом,  
Там, где мой народ, к несчастью, был…             

Всегда поражаюсь, какой силой обладают поэтические строки. Всего две строки. Но в них вся история России ХХ века: три революции, Гражданская война, коллективизация и индустриализация, создание империи ГУЛАГ… Они о блокадном Ленинграде, о радости Победы, о надежде на лучшее будущее и  разочарованиях хрущёвской «оттепели». Они о жизни каждого из нас…

Такова была судьба и жизнь Ахматовой.           

Но каждая беда, каждое горе приходило к ней не один раз, а повторялось и повторялось…

В 1921 году чекисты расстреляли её первого мужа — поэта Серебряного века Николая Гумилёва… 

В сорок лет от туберкулёза умирает второй муж Ахматовой, её духовный наставник, академик, учёный-ассиролог Владимир Шилейко, знавший 62 языка…

Третий спутник жизни Ахматовой — известный искусствовед и первый комиссар Русского музея и Эрмитажа Николай Пунин сгинул в одной из Воркутинских шахт Гулага в 1953 году. Единственный сын Ахматовой — Лев Гумилёв — истинный энциклопедист и создатель всемирно признанной теории этногенеза, трижды арестовывался и даже перед войной был приговорен к расстрелу.

Война его и спасла…

Добровольцем из норильского лагеря он дошёл до Берлина. А потом сел опять на долгие 10 лет…

А пасквильная оценка творчества Ахматовой Корнеем Чуковским, после которой её не публиковали 16 лет!?[1]       

А доклад Жданова 46 года в Смольном с убийственным выводом: «Ахматова — не то монахиня, не то – блудница. Она — типичный представитель чуждой нашему народу пустой, безыдейной поэзии».       

И это после стихов, которые Анна Андреевна написала незадолго до войны:

…Звезды смерти стояли над нами,    
И безвинная корчилась Русь               
Под кровавыми сапогами    
И под шинами чёрных «марусь» …

Ничего себе безыдейная поэзия, от которой мороз по коже. Вот таких, разящих наповал слов, власть и боялась больше всего. Она боялась, что стихи Ахматовой дойдут до людей. В тот голодный, 1946 год, пытаясь сломить поэта, Ахматову лишили даже продовольственных карточек — верх цинизма, кощунства и вседозволенности «слуг народа»…

— Семён, художественный фильм «Торпедоносцы» был отмечен Государственной премией СССР и принёс тебе, его режиссёру, всенародную славу…

Знаю, что ты и сам, до прихода в кино, летал на Крайнем Севере на торпедоносцах… Так вот, когда самолёт несёт смертоносный заряд на вражеский корабль, он должен идти строго перпендикулярно его борту, никуда не сворачивая, и этим самым подвергает себя максимальному риску — обстрелу из всех орудий…
— Да, это, действительно, так.         
— Вот и жизнь Анны Андреевны напоминает мне полёт торпедоносца.         
— Очень точное сравнение. Единственный раз в жизни, пытаясь вытащить сына из тюрьмы, Ахматова переступила через себя, совершила поступок, который сжигал её и мучил совесть до конца дней: в 1950 году она опубликовала в самом массовом журнале «Огонёк» цикл стихов, восхваляющих Сталина.

Но тиран жертву не принял. Именно в эти дни, боясь уже своего ареста, Анна Андреевна сожгла значительную часть своего архива и рукописей.

Но эту её слабость можно и объяснить, и понять. Ведь прежде всего она — женщина и мать. Знаешь, если бы Анна Андреевна написала за всю свою жизнь только один «Реквием», она всё равно бы заняла своё достойное место среди великих русских поэтов.

Шесть лет Ахматова писала эту поэму и сразу же уничтожала листки, оставляя строки в своей памяти и памяти самых верных друзей. Только за несколько лет до ухода из жизни Анна Андреевна решилась снова доверить поэму бумаге…

Но случилось так, что без её ведома «Реквием» был тайно вывезен из страны и опубликован в Западной Германии в 1963 году.

Партийные боссы Ленинграда Толстиков, а потом Романов, ей такое простить не могли… На родине «Реквием» был напечатан в журнале «Октябрь» только 25 лет спустя, уже во время горбачёвской перестройки.

Мы же свою, упрятанную в застенки кинохронику, смогли вызволить лишь в столетний юбилей Ахматовой, в 1989 году…

К сожалению, часть материала этих съёмок бесследно исчезла. Трудно сказать, на каком этапе. Если плёнка жива — посмотрим, где и когда она всплывёт, ведь в наше смутное время призыв нового вождя обогащаться любыми способами стали обычной нормой жизни.Но, боюсь, в ближайшее время летать на торпедоносцах будет уже некому… 

                                                                  
Семен Аранович (второй справа) с актёрами фильма
«Торпедоносцы» — Алексеем Жарковым
Станиславом СадальскимРодионом Нахапетовым.
  Фото предоставлено автором. 

***

P.S.  «Торпедоносец» Семёна Арановича — его жизнь. Она оборвалась через 2 года после нашей беседы, в Гамбурге, в вынужденной эмиграции творца, который так и не смог вписаться в новые реалии  развалившейся на куски Родины.

________________________________
1. Редакция сайта #МузейцСДФ не располагает документальными подтверждениями данного факта.