НАЧАЛО (Ленинград. 60-е годы)

Источник: книга Николая Шермана «В Тени самого себя» (изд. 3-е; — MELPET PRODUCTIONS MELBOURNE AUSTRALIA; 2001 г.). 

Осенью 1962 года к нам на квартиру неожиданно пришла моя классная руководительница Валентина Георгиевна Большакова и спросила удивлённую мать:

— Почему ваш сын уже в течение полутора месяцев не посещает школу?

Меня, как всегда, дома не было. Вечером состоялся крупный разговор. Ходить в школу я отказался наотрез, мотивируя тем, что сдаю экзамены на класс вперёд в другую школу — городскую заочную школу рабочей молодёжи.

В эту школу меня привёл Валя Сидорин, окончивший её годом раньше. Представив меня директору школы Носову, Валя каким-то образом уговорил его принять меня в последний 10 класс без обязательной справки с места работы. Носов согласился при условии, если я сдам экзамен по основам дарвинизма и в течение трёх месяцев устроюсь на работу.

Открыто списав из учебника, я сдал экзамен и был принят условно в уникальное учебное заведение, о котором стоит рассказать подробнее.

Ленинградская городская заочная школа рабочей молодёжи (ЛГЗШРМ) представляла собой редкое для советской системы образования исключение — она позволяла учащимся сосредоточить все усилия на изучении основных предметов и сдаче по ним зачётов.

Никакой политики, никаких школьных, комсомольских, профсоюзных собраний в этой школе не было — только занятия, проходившие два раза в неделю по четвергам с 7 до 11 часов вечера и по воскресеньям с 9 часов утра до 3 часов дня, после занятий — сдача зачётов, продолжавшаяся иногда до позднего вечера. Занятия велись преподавателями высших учебных заведений, коротко и ясно объясняющими материал. Домашних заданий не было.

Понятия неуспеваемости в заочной школе не существовало. За тройки никто не корил. Получив на зачёте оценку, которая не нравилась, учащиеся имели право пересдавать зачёт до тех пор, пока они не были удовлетворены полученным баллом.

Состав учащихся был самым разным и по возрасту, и по уровню. В этой школе училось много “малолеток”, решивших после окончания седьмого класса сократить годы школьного обучения. Достав фиктивные справки о работе и сдав вступительные экзамены, они “перешагнули” из седьмого класса сразу в десятый.

В одном со мной классе учился мальчик по фамилии Иваненко, в 14 лет окончивший заочную школу с золотой медалью и поступивший на физико-математический факультет ЛГУ. В 20 лет он защитил кандидатскую диссертацию, а в 23 года стал доктором математики.

Наряду с таким вундеркиндом в школе учились сорокалетние фабричные работницы, которые в своё время не окончили даже среднюю школу, и теперь не могли продвинуться по службе без наличия аттестата зрелости. В школе также учились студенты музыкальных училищ, желающие иметь “свободный” аттестат для поступления в немузыкальные вузы.

Bcex нас, несмотря на разницу в возрасте, способностях, социальном происхождении, объединяла одна цель — быстрейшее получение аттестата зрелости.

В этой необычной школе я проучился полгода и никогда больше не занимался так рьяно и усердно. В погоне за быстрейшим продвижением в сдаче зачётов я нахватал поначалу много троек, но затем сумел сдать экзамены на аттестат зрелости на одни пятёрки.

Аттестаты зрелости нам вручали в Доме учителя, на Мойке в бывшем дворце князя Юсупова, где убили Распутина.

На выпускной вечер я пришёл в чёрном костюме, из которого явно вырос, жмущих ноги туфлях и с бутылкой шампанского, которую перед тем, как меня вызвали на сцену получать аттестат из рук школьного начальства, я поставил на пол между колоннами в углу зала.

Праздничный банкет состоялся внизу в ресторане. Не имеющий опыта правильно открывать шампанское, я облил им с головы до ног свою одноклассницу скрипачку Дину Векслер, которая рассердилась, подумав, что я сделал это нарочно.

Стояла белая июньская ночь. Сняв проклятые туфли, прижимая к груди заветный аттестат, я топал босиком от Дворцового моста, куда мы пошли гулять после банкета, до дома на Тверской.

Бывшие одноклассники в 188-й школе должны были учиться ещё один год.

Однако я забежал вперёд в своём рассказе.

Учиться в заочной школе я начал в декабре 1962 года. Два месяца до этого мы с Борей Волохом, которого я подбил оставить дневную школу и пойти учиться в заочную, упорно занимались поисками работы. Нам было по 16 лет и устроиться на работу было сложно.

Однажды мы пришли в осветительный цех киностудии научно-популярных фильмов, где требовались осветители. Начальник цеха П.М. Гительсон, известный всему кинематографическому Ленинграду своей поговоркой: “Хоцу свецу хоцу не свецу”,— в приёме на работу отказал, заявив, что ему нужны осветители, а не будущие кинооператоры.

На студии документальных фильмов стоявшая при входе огромного роста тётка в шинели с пистолетом на боку сказала нам:

— Шли бы вы, мальчики, лучше на завод...

Работать на заводе мы не хотели, так как страстно мечтали только об одном – о кино.

В конце концов, на работу нам помог устроиться Роман Львович Черняк, замолвивший за нас словечко заведующей декоративно — постановочной частью Ленинградской студии телевидения Раисе Ильиничне Изаксон.

Мы были приняты на должность постановщиков декораций, и 12 января 1963 года, переступив порог ЛСТ, мы с Борей начали трудовую жизнь.

Новый Ленинградский телецентр (Ленинградская студия телевидения, сокращённо ЛСТ) представлял собой хорошо оборудованный комплекс, состоящий из 9 съёмочных павильонов — студий, как мы их называли, в том числе студии для экспериментальных цветных передач, режиссёрских аппаратных, телекинопроекционных, вспомогательных цехов и многого другого.

Останкинский телецентр в Москве ещё не был построен, и ЛСТ являлась лучшей телевизионной студией в стране, которая работала безостановочно. Даже по ночам в павильонах студии велись киносъёмки.

Наша работа была физической, но очень интересной, и имела свои преимущества. Работать приходилось посменно через день по 12 часов — с 8 часов утра до 8 часов вечера, или с 12 часов дня до 12 часов ночи. Как учащимся, нам были предоставлены льготы: в воскресенье —учебный день — мы не работали, и если четверг выходил рабочим днём, то нас отпускали вечером на занятия.

Работа на телевидении предоставила уникальную возможность познакомиться с актёрами, музыкантами, режиссёрами, художниками — практически всем театрально-музыкальным миром Ленинграда.

Мне довелось работать c такими известными артистами и режиссёрами, как Елизавета Акуличева, Рубен Агамирзян, Татьяна Доронина, Валерия Киселёва, Ефим Копелян, Владимир Кукушкин, Тамара Макарова, Владимир Мартьянов, Иннокентий Смоктуновский, Георгий Товстоногов и многими другими.

Сергея Дрейдена, Яна Кулика, Марину Крутикову, Юрия Овсянко, Валю Семёнову, Наталью Тенякову, Тамару Уржумову я знал ещё студентами. С некоторыми из них я дружил.

Были в работе и отрицательные стороны. Мы работали бригадами ― две бригады утром и две вечером. Каждая бригада состояла из 4-5 человек, как правило, старше меня втрое и сильно пьющих.

Меня, как новичка, довольно часто посылали в магазин за водкой, и иногда приходилось вкладывать свои деньги (обычно это был рубль) в общую кассу, то есть пить вместе с бригадой. Пьяницей я не стал, но пить научился 16 лет отроду. Водка придавала дополнительные силы, дополнительные калории взамен затраченных на физической работе.

С удивлением я обнаружил, что актёры в большинстве своём люди пьющие.

Артист Ленинградского театра юного зрителя Рем Фёдорович Лебедев, которого я знал “по сцене” с детства, и который был лучшим Митрофанушкой в «Недоросле» Фонвизина, без “маленькой” вообще не начинал работать. Знаменитый Борис Полицеймако был способен “проглотить” бутылку водки без закуски, “для тонуса” — как он любил говорить.

Водка для актёров была нормальной частью ритуала перед выходом на сцену, однако горьких пьяниц, алкоголиков среди актёров я почти не знал. Только один замечательный чтец, Алексей Феофанов, спился на моих глазах. Он читал художественную прозу вместе с женой, актрисой Арой Кузнецовой, пока та, не выдержав трудной жизни с тяжело пьющим человеком, не ушла от него и не стала преподавать технику речи в Театральном институте (ЛГИТМиК).

Кроме артистов балета, в театральном мире пили почти все, не стесняясь, прямо на работе.

Несмотря на частые практические упражнения, водка ко мне не привилась, и, когда я перешёл на работу в кино, коллеги по киноэкспедициям удивлялись моей способности пить не пьянея. За всю жизнь я был сильно пьян раза три, при этом никогда не терял память.

Состав рабочих сцены был разным: от весьма пожилых, как дядя Костя Просверницин и Павел Николаевич Юменев, до мальчишек вроде нас с Борей.

Сменным бригадиром был Борис Павлович Ерёмин, рабочий-интеллигент, от которого я никогда не слышал ни одного бранного слова и которого никогда не видел выпивающим.

Нашу начальницу Раису Ильиничну Изаксон любили все. Она пользовалась большим уважением среди “низов и верхов” за свой прямой характер, за умение ладить с людьми, за теплоту. Жена известного режиссёра-оператора ЛСДФ Леонида Изаксона, “мама Рая", как мы её прозвали, действительно была для многих второй матерью, благословившей нас на трудную, но интересную жизнь в искусстве.

Весной 1963 года ЛСТ ставила большой телеспектакль о жизни и творчестве композитора Жоржа Бизе. В декорации, построенной для сцены из оперы “Кармен”, должна была стоять карета того времени.

“Мама Рая” вызвала Борю Волоха и меня к себе в кабинет и дала задание — взять грузовую машину, поехать в Малый оперный театр, обратиться к заведующему постановочной частью театра и получить от него нужную карету.

В назначенное время мы прибыли в театр. Завпост, смерив нас оценивающим взглядом, спросил, сколько рабочих нам нужно в помощь, чтобы погрузить карету на грузовик. Мы, будучи в полной уверенности, что с бутафорской каретой как-нибудь управимся сами, гордо ответили, что нам никто не нужен. Завпост вывел нас во двор, подвёл к стоящей в углу карете и исчез, оставив нас с ней наедине...

Карета оказалась настоящей, с огромными рессорами и колёсами выше человеческого роста, весом, минимум, в тонну. Даже для того, чтобы просто сдвинуть её с места, нужна была хорошая четвёрка лошадей.

Мы кинулись обратно к завпосту. Там нас ждала отборнейшая брань по поводу того, кого это присылает Изаксон, по поводу того, что у него нет людей для этой работы и вообще безо всякого повода...

“Встав в позу”, я заявил, что не позволю над нами издеваться, и попросил помощи. Послав нас далеко, завпост с проклятиями в наш и “мамы Раи" адрес снарядил отряд молодцов, которые, используя всякие хитроумные инструменты, применяемые в декорационной технике, водрузили карету на грузовик.

Вежливо, но исключительно холодно попрощавшись, мы с Борей торжественно уселись в карету и проехали в ней через весь город обратно на телевидение.

Явившись с докладом к Раисе Ильиничне, мы не рассказали ей о том, что произошло в театре, и ограничились только тем, что доложили о прибытии кареты на ЛСТ. Поблагодарив, “мама Рая” разрешила нам пойти пообедать, и мы исчезли на час, предвкушая дальнейшее развитие событий.

Вернувшись с обеда, мы застали в её кабинете разъярённого водителя грузовика, который должен был куда-то ехать и требовал немедленной разгрузки. “Мама Рая” попросила нас разгрузить грузовик, на что мы попросили её пройти вместе с нами во двор.

Надо отдать должное нашей начальнице, никогда не терявшейся в трудные минуты.

— Как вам это удалось? ― и, не дожидаясь ответа, ушла собирать недостающие “лошадиные силы”.

На разгрузку ушло часа два. Кто после окончания съёмок отвозил карету обратно в театр, мне неизвестно, но знаю, что между двумя завпостами состоялся резкий разговор.

Однажды я едва не стал причиной несчастного случая.

Вместе с художником-декоратором Юрием Петровичем Вербо мы должны были привезти из декорационных мастерских Кировского театра две стенки для декорации к трагедии Шекспира «Макбет», которую ставил на ЛСТ режиссёр Давид Карасик.

Декорационные мастерские представляли собой фабрику-конвейер, где строительство декораций начиналось на верхнем этаже и заканчивалось внизу.

На последнем этаже семиэтажного здания мастерских начинали пилить, строгать и шить стенки и задники для декораций к различным спектаклям. По завершении работ, определённых для этого этажа, их опускали в специальные прорези в полу на этаж ниже для последующих операций: отфактурки, покраски и т.д.

Стенки для «Макбета» были большими, высотой более трёх метров и длиной более четырёх, и находились на втором этаже.

Юрий Петрович стоял внизу на первом этаже. Находясь этажом выше и не имея достаточного опыта в работе такого рода, я неправильно рассчитал центр тяжести (плавный спуск стенок зависел от точного размещения центра тяжести) и потерял равновесие. Стенка выскользнула из рук и провалилась в прорезь.

В этот момент Юрий Петрович хотел мне что-то сказать через прорезь и встал прямо под ней — тем временем выскользнувшая из моих рук стенка съехала ему на голову.

Была немедленно вызвана «Скорая помощь», и бедного Юрия Петровича увезли в больницу, где он пролежал недели две. К счастью, ничего серьёзного не случилось, и впоследствии он сам себя ругал за неосторожность.

Необходимо отметить, что работа с молотком и гвоздями требует известной сноровки. Ha моей памяти были два случая, когда по небрежности постановщиков декораций пострадали люди. В одном случае пострадавшим был я сам, в другом — артист Большого драматического театра Михаил Волков. На меня попросту упала стенка с торчащими из неё гвоздями, прибив левую ступню к полу. Мне сделали укол от столбняка, и дней десять я хромал, а вот с Волковым было хуже.

Исполнявший главную роль в «Макбете» Миша Волков на одной из трактовых репетиций сильно оцарапался о торчавший из стенки гвоздь и в запале сказал что-то резкое и грубое по поводу “хамов-постановщиков”.

Бригадир постановщиков Гена Скоринов, недолго думая, залепил Волкову по физиономии. К царапине добавился “фонарь” под глазом. Скандал был неописуемый. “Макбет” находился под угрозой срыва.

Выговоры за происшедшее получили и актёр, и рабочий, а злосчастный гвоздь забила, не загнув, немного отсталая Татьяна Кораблёва ― единственная женщина-постановщик декораций, работавшая тогда на ЛСТ.

В декорационно-постановочном цехе работали люди разных профессий: постановщики декораций, мебельщики, костюмеры, оружейники, столяры и маляры.

Вместе с нами работал мебельщик Дима Вайсблад — отчаянный пьяница и бабник, типичный диккенсовский Фейджин, обладавший феноменальной памятью и любивший играть в “слова” — игру, в которой каждый из играющих должен был составить наибольшее число слов на определённую букву. Победить Диму не мог никто. Он всегда выходил победителем и с большим перевесом.

Дима был очень начитан, особенно в мемуарной литературе. Было похоже, что когда-то он учился в университете. В его распоряжении находился склад мебели, а в обязанности входило отбирать по спискам, составленным художником-декоратором, нужную для передачи или телепостановки мебель.

Большую часть времени Дима проводил на складе, восседая в роскошном “людовиковском” кресле.

Однажды, будучи в сильном подпитии, он привёл на склад уличную девку. Как он провёл её на хорошо охраняемую территорию студии телевидения, остаётся загадкой. Однако бдительные тётки-костюмерши, над которыми Дима вечно подсмеивался, заприметили непорядок и тут же побежали к Раисе Ильиничне. “Мама Рая" была вынуждена отреагировать на “сигнал” и, сопровождаемая свитой любопытных, подошла к двери Диминой обители и интеллигентно постучала в закрытую дверь.

— Дима, я прошу вас немедленно открыть дверь!

Ответа не последовало.

После повторного стука послышался полупьяный голос Димы:

— Кто там?

— Это я, Раиса Ильинична.

— Раиса Ильинична, я не могу открыть вам дверь.

— Почему, Дима?

— Я не одет.

— Так оденьтесь, Дима.

— Всё равно я открыть вам не могу.

— Это почему же?

— Я не один...

Костюмерши, стоявшие за спиной начальницы и всё слышавшие, захихикали.

— Дима, если вы немедленно не откроете, я прикажу выломать дверь. Дима, как и все мы, знал прекрасно — Раиса Ильинична, что говорила — то и делала.

Дверь медленно приоткрылась, и перед нашими глазами предстал Дима в голубой майке навыпуск, в длинных чёрных футбольных трусах и в носках.

Раиса Ильинична быстро прикрыла дверь и, велев всем собравшимся разойтись, решительно ринулась внутрь...

Впоследствии Раиса Ильинична Изаксон стала начальником производства ЛСТ. С её помощью Юлиан Панич снял «Проводы белых ночей» и «Дорогу домой» по сценарию Маркова, бывшего в ту пору директором телевидения.

На Ленинградском телевидении директора менялись часто. В 1963 году директором был Борис Максимович Фирсов — организатор учебного телевидения, крупный партийный работник, имеющий учёную степень, человек умный, знающий и энергичный.

После скандала с «Литературным вторником» ― телевизионной программой о русской культуре и русском языке, вышедшей в эфир в январе 1966 года — его сменил некто Струженцов, затем пришёл Марков, а после Маркова Валерий Николаевич Рябинский, с которым у Раисы Ильиничны сотрудничества не получилось. Они принадлежали к разным поколениям. Раиса Ильинична перешла на другую работу, а затем отбыла на Землю Обетованную.

Однако в 1963 году об отъезде из СССР мало кто помышлял...

То далёкое время было для меня полным радужных надежд и целей, ради достижения которых надо было упорно работать и учиться.

Многие будущие режиссёры, операторы, сценаристы и писатели прошли через работу в декоративно-постановочном цехе ЛСТ.

Бывшие постановщики декораций впоследствии стали известными режиссёрами: например, Александр Стефанович и Сергей Соловьёв успешно работали на Мосфильме. С Сашей Стефановичем мы трудились на ЛСТ в одной бригаде и вместе тушили пожар в 3-й студии, случившийся во время телепередачи.

В Переделкино, под Москвой, живёт бывший постановщик декораций ― кинодраматург Аркадий Красильщиков. Леонид Чечельницкий ― профессор одного из университетов в Бостоне. Автор этих строк живёт и работает в Австралии.

Некоторые из тех, кто начинал карьеру у Раисы Ильиничны Изаксон, остались работать на телевидении ― режиссёр Владимир Максимов, сценарист Алексей Васильев, операторы Виктор Бочаров, Борис Волох (ныне покойный), Игорь Попов.

Весной 1963 года, пройдя творческий конкурс после получения аттестата зрелости, я был принят в группу телеоператоров.

Моё семнадцатилетие отмечалось в ресторане «Поплавок», который находился на дебаркадере, пришвартованном около Петропавловской крепости на Малой Невке. Хорошо погуляв на Кировских островах, мы с Анатолием Сергеевичем Панасенко на каком-то катере приплыли к дебаркадеру и, едва не свалившись в воду, перелезли через перила в ресторан. Там нас ждали ведущий оператор ЛСТ Борис Павлович Никаноров и его жена Ксения. В “духовном напутствии” Борис Павлович сказал мне:

— Телевидение ― это не станковая живопись...

Б.П. Никаноров пришёл на телевидение с киностудии «Ленфильм», где много лет работал бригадиром осветителей. Борис Павлович был мастером художественного света и по праву снискал славу первого оператора. К сожалению, его сгубила водка, и через несколько лет после нашей встречи в ресторане Никаноров умер, не дожив до 50 лет.

В группе телеоператоров ЛСТ работали тогда 40 человек. Каждая передача или телеспектакль снимались тремя, а иногда четырьмя и больше камерами, но ответственным за свет и изобразительное решение был ведущий оператор, который ставил свет сам или поручал это кому-либо из своих коллег. Иногда установка света поручалась мне, и я выполнял эту работу с большим удовольствием.

Однажды во время трансляции оперы Вагнера «Валькирия», которую привёз на гастроли в Ленинград Латвийский театр оперы и балета, ко мне подошёл один зритель и спросил, сколько мне лет?

С 17 лет я стоял за камерой Ленинградского телевидения, будучи самым молодым в группе телеоператоров, ставил свет для разных передач и постановок, моё имя часто появлялось в титрах.

Работа на телевидении была регламентирована жёстким расписанием, и моя жизнь была расписана по часам и минутам. В конце каждой недели мы получали расписание работ на следующую неделю. Рабочий день, например, мог состоять из трактовой репетиции, продолжавшейся с 8 до 11 часов утра в одной студии, затем репетиции другой передачи с 3 до 5 часов дня в другой студии, а вечером могла быть передача, начинавшаяся в 10 часов. День был разбит, и свободного времени почти не было. Такая работа считалась ненормированной, за что мы получали месячный отпуск, в то время как большинство рабочих и служащих СССР имели для отдыха только две недели.

В то время существовала шестидневная рабочая неделя, и я хорошо помню, какую радость принесло нам известие о переходе на пятидневную рабочую неделю с двумя выходными днями.

Выходные дни были “скользящими”, иногда мы подолгу их не получали, а потом давались отгулы. Работа стояла на первом месте, и распоряжаться личной жизнью было довольно трудно, но мы как-то устраивались.

Каждый из операторов должен был два раза в неделю дежурить, обслуживая передачи, которые шли в эфир без репетиций: новости, объявления, чтение программ передач.

Много передач велось вне студии: трансляции концертов и спектаклей, спорт, репортажи. Для их проведения использовались передвижные телевизионные станции — ПТС.

Меня, семнадцатилетнего юношу, работа увлекала и поглощала всецело. Я мечтал поступить на кинооператорский факультет Всесоюзного государственного института кинематографии (ВГИК) в Москве, но для этого был необходим двухгодичный стаж работы на студии, и раньше лета 1965 года подавать документы во ВГИК я не мог.