«Лесная, 27». ЭХО «ЦЕНТРНАУЧФИЛЬМА». Записки старшего администратора

Источник: «Лесная, 27». ЭХО «ЦЕНТРНАУЧФИЛЬМА». Записки старшего администратора. (Эпизод 1, глава 1). Материалы для публикации предоставлены автором.

На золотом крыльце сидели царь, царевич, король, королевич…

Тьфу, ты! Вот привязалась ко мне эта считалка! Твержу ее от самого метро!

Я аж головой помотал, чтобы отогнать назойливое двустишие. Хорошо еще, что трамвай зазвенел рядом. Прогрохотал — словно ветром голову продуло. Сразу сделалась пустая-пустая, только одна мысль пугливо плескалась на донышке сознания: — Что-то будет? Что-то будет?

Теперь прозвенел встречный трамвай. И я понял, что пришел. Вот она — Лесная, 27. И вывеска рядом с дверью: «КИНОСТУДИЯ МОСНАУЧФИЛЬМ».

Надо набраться мужества и толкнуть дверь. Но ноги не хотели слушаться, а в голове снова застучали-затикали прилипчивые слова: — …царь, царевич, король, королевич, сапожник, портной. Кто ты такой?

А в самом деле, кто я такой? Мне двадцать три года, за спиной у меня хорошая школа в Кунцеве, четыре года учебы на экономическом факультете ВГИКа, семь месяцев работы на Сталинабадской киностудии — заместителем директора картины. Картина называлась «Я встретил девушку». Это та, где песня с тем же названием — «…на щечке родинка, а в глазах любовь».

Работник из меня был, конечно, никакой: вечно опаздывал, организаторских способностей днем с огнем не просматривалось. Так что студия отпустила меня домой без сожаления. Только позже я понял, какая у меня была неповторимая жизнь: на крыше, можно сказать, мира, с криками ишаков по утрам, с горячими лепешками из тандыра, с запахом шашлыков и лаванды и с дикой ностальгией — тоской по России. Знал бы я, что в России мне предстоят долгие поиски работы — специальность «киноэкономист» в дипломе вызывала у всех работодателей единодушное недоумение: что это за фрукт, и с чем его едят? Пришлось решиться на отчаянный шаг и позвонить Михаилу Васильевичу Тихонову — директору студии «Моснаучфильм». То-то он, наверное, обрадовался, узнав, что недавний его вгиковский студент просится к нему на работу. Я, конечно, не стал признаваться, что на его лекциях развлекался чем угодно, только бы не слушать монотонное бормотание скучного преподавателя, и что студию «Моснаучфильм» я считал задворками киноиндустрии.

Съемочная группа фильма «Я встретил девушку» режиссёра Рафаила Перельштейна (стоит в центре в очках). 1957 год. Фото из архива Эммы Малой (дочери Р. Перельштейна) — на фото стоит слева от отца).

Странное дело, Мих. Вас., как его называли на студии, меня не послал, а велел звонить в конце месяца. Я и звонил. В конце месяца, потом — в начале. Потом — снова в конце. И вот, наконец, в июле он велел приходить завтра.

Я и пришел. Только ноги не слушались, а в голове крутились золотое крыльцо и целая компания посидельцев: …царь, царевич, король, королевич, сапожник, портной… Трамваи со звоном дребезжали мимо, у ног вертелась лохматая собачонка. Она пару раз тявкнула, посматривая то на дверь, то на меня: — Чего, мол, стоишь дурак дураком? Давай, открывай!.. Я и открыл — толкнул дверь, и собачонка деловито прошествовала в нее.

— А, Кабыздох явился! — приветствовал нас густой бас.  Могучего вида вахтер критически заглянул в мой паспорт: — К директору, значит? Ну, ну… Пропуск не забудь отметить на выходе!

Собачка уже крутилась у другой, внутренней, двери. Я толкнул ее, и Кабыздох ввел меня во двор киностудии.

Это был двор. В полном смысле этого слова. Стояли скамейки. Сидели мужчины и женщины замоскворецкого вида. Дымили «Беломоринами». Смачно сплевывали в урны. Смеялись шуткам друг друга. Травили анекдоты. Только домино не хватало для полноты картины.

— О, смотрите! Смотрите! — повернулись головы в мою сторону. — Кабыздох вернулся!.. Где пропадал, бродяга!..

— Иди сюда, шлемазл! — позвал кто-то. — Колбаску дам!

Собачка вдруг встала на задние лапы и заковыляла к мужчине с перечеркнутым шрамом лицом. Только теперь я понял, что общий интерес относился не ко мне. Люди на скамейках радовались псине. Меня они словно бы и не видели. Ну и хорошо — не больно-то надо.

Я поднялся на низкое крылечко, собираясь войти в здание студии. Но тут дверь распахнулась навстречу, и из нее вытолкали потерханного вида человечка в расхристанном пиджаке. Он тут же стал рваться обратно.

— Пустите меня! — вежливо кричал он. — Михвас — человек! Михвас мне не откажет! Что для него тридцать рублей!

— Петя! — урезонивали вытолкавшие его мужчины. — Не дури! Иди лучше проспись!

— Душа горит! — со слезой в голове пожаловался человечек. — Э!.. — безнадежно махнул он рукой. — Разве вы поймете!.. Вот Эйзенштейн понимал! И Пудовкин понимал! А вы!..

Он вдруг снова рванул в дверь.

— Михвас! Тридцатку до зарплаты! — кричал он, прорываясь сквозь заслон. Его остановил зычный командный голос:

— Уточкин-Маслов, не позорь профессию! Иди домой! Мало тебя гоняли! И с «Мосфильма»! И со «Студии Горького»!

— Еще и с «Межрабпомофильма»! — с гордостью уточнил сразу присмиревший человечек. — Ваша правда, Вла-Вла-Влад-мир Адольф-в-в… товарищ Шней-шнейдеров! — с трудом выговорил он. — Вы благородный человек! Сразу видно русского интеллигента! — благодарил он, принимая из рук «товарища Шнейдерова» заветную денежку.

Я не стал досматривать представление и на трясущихся ногах поднялся на второй этаж. «Что будет? Что будет?» крутилось у меня в голове. — «Возьмет ли меня Тихонов? Или отправит восвояси?». Не скажу, чтобы увиденное во дворе вдохновило меня. Но разве у меня был выбор?

Секретаршу директора, как я потом узнал, звали Любовь Львовной. Она грузно сидела на узком для нее стуле.

— Кто там безобразничает? — спросила она, после того как я представился.

— Какой-то Уточкин, по-моему…

— Просто Уточкин?

— Нет, Уточкин-Маслов…

— А то у нас Уточкиных двое, — любезно пояснила она. И укоризненно покачала головой: — Ах, Петя, Петя! Во что превратился человек! А ведь не последний в кино…

Любовь Львовна велела мне подождать и прошла в кабинет директора. Сердце мое вздрогнуло. «Возьмет или не возьмет?». И помимо своей воли я стал твердить заветную считалочку: «На золотом крыльце сидели царь, царевич, король, королевич…».

— Пройдите в кадры к Паше Андрееву! — возвестила, выходя из директорского кабинета секретарша. — Он вас оформит.

«Уф!.. король, королевич, сапожник портной…» — крылья вынесли меня в коридор. За дверью с табличкой «Отдел кадров» меня приветливо встретил симпатичный и молодой еще человек.

— К сожалению, — проговорил он, проглядывая мои документы, — сейчас свободна только должность старшего администратора.

Я только головой кивнул: все-таки старшим администратором быть лучше, чем безработным. Я написал заявление и заполнил длинную анкету.

— Погуляйте во дворе! — предложил мне любезный Паша. — А я получу резолюцию директора.

«А вдруг Тихонов за это время передумал?» — беспокоился я, спускаясь во двор.

Во дворе очень миловидная девушка усаживала довольного жизнью Уточкина-Маслова в открытый операторский ЗИС.

— Всем спасибо! — кивал он направо и налево. Потом поднял руку, согнутую в локте. Я думал, он хочет помахать всем на прощанье. Но нет, из рукава к его рту скользнуло горлышко винной бутылки. Сделав пару приличных глотков, Уточкин-Маслов дружески похлопал водителя по плечу:

— Вася, трогай помаленьку! Только без рывков!

Закрытая пробкой бутылка успокоилась в рукаве пиджака.

— Инна! — произнес солидного вида мужчина, которого пьяный Петя назвал «товарищем Шнейдеровым». — Что, другой машины не нашлось? Закрытой?

— Нет, Владимир Адольфович! — ответила очень миловидная девушка. — Все в работе. Спасибо, что такую дали!

Она слегка вразвалочку прошла к воротам, словно желая убедиться, что ее подопечный действительно покинул поле боя. «Товарищ Шнейдеров» проводил ее долгим взглядом.

— Удивительное дело! — сказал он негромко, обращаясь к тесно обступившим его слушателям. — Красивые женщины, а ходят… Нет, ну в самом деле, как будто их женские органы вывалились наружу и волочатся по земле, а они наступают на них.

Слушатели почтительно похихикали, а я вспомнил: «Шнейдеров… Шнейдеров… Это же тот, кто сделал «Джульбарса» — мировой фильм моего детства! Мы с отцом смотрели его еще до войны… Надо же — живой классик!

Но тут Паша Андреев положил руку мне на плечо.

— Все в порядке! — сказал он, легонько подталкивая меня в сумрачную даль двора. — Михаил Васильевич подписал!

И он показал мне резолюцию директора: «Оформить». И завитушку подписи.

— Правда, на два месяца, — добавил Паша. И тут же успокоил: — Пока. Такой порядок…

В животе у меня противно заныло. «Все не слава богу», как сказала бы моя мама.

Мимо нас прошла женщина, дымящая папиросиной, как паровоз.

— Абаева! — окликнул ее кадровик. — Ты почему творческую карточку до сих пор не сдала?

— Сдам! Сдам! — досадливо отмахнулась женщина. И почему-то сочувственно посмотрела на меня. А Паша Андреев, дружески обнимая за плечи, сладким голосом обещал мне райскую жизнь в прекрасной группе, с командировкой в Ленинград и с перспективой самостоятельной работы.

«Хороший человек!» — благодарно думал я. — Я же ему никто и ничто, а он вон как меня опекает! Повезло!».

Почему-то женщина с папиросиной не разделила мои восторги.

— Садись! — подвинулась она на скамейке, когда Паша отпустил меня. И протянула крепкую, почти мужскую ладонь. — Аня Абаева! Директор картины!

Я назвал свое имя и коротко рассказал о предыдущей работе. И честно признался, что боюсь опростоволоситься на новом месте.

— Не дрейфь! — успокоила меня Аня. — Не съедят! Главное, запомни: первый год надо работать на имя, а потом имя будет работать на тебя! И еще… Держись подальше от Пашки Андреева! Если, конечно, тебя не тянет к мужикам…

— Меня?.. — Я мучительно покраснел. До сих пор при любом намеке на возможность «таких» отношений, у меня к горлу подступала легкая тошнота.

— Миша! — замахала вдруг рукой Аня Абаева.

— Анечка, привет! — ответил ей с крыльца молодой человек примерно моего возраста, но гораздо выше и симпатичнее. Он возился с камерой, установленной на штативе, что-то чистил замшевой тряпочкой внутри.

— Ты помнишь, что завтра съемка? — строго спросила Аня.

— Готовлюсь, — коротко ответил Миша.

Аня познакомила нас. Но поговорить не удалось, потому что на крыльцо вышел, как сразу же выяснилось, Мишин шеф.

— Миша! — стал он занудливо приставать к Камионскому. — Рамку надо держать за ребра — пальцы же жирные.

— Хорошо, Виталий Витальевич! — соглашался ассистент.

— И продуйте спринцовкой каждый уголок — не дай бог волосок пристанет!

— Есть, Виталий Витальевич!

— И не забудьте проявить кончик вчерашнего материала!

— Будет сделано, Виталий Витальевич!

Я уже тогда поразился выдержке и почти военной четкости Миши. Я не знал еще, что он только что вернулся из армии. И что он три года прослужил в танковых частях в Германии. Те самые годы, что я провел во ВГИКе.

Ну вот. Если вы дочитали до этого места, должен признаться, что написанное выше я выдумал. Не совсем, конечно. Все это было, но в другое время и не обязательно в одном месте. Просто моя память прихотливо соединяет схожие случаи и детали в одну картину, причудливо отражающую впечатления первого года моего пребывания в месте, которое станет центром маленькой вселенной на следующие сорок лет моей жизни. Было все: и собака Кабыздох, и голуби, воркующие на крышах студийных пристроек, и ассистенты, ковыряющиеся в потрохах своих камер, и гул голосов над тесным двором, и лица, которые смотрели на меня то с интересом, то с безразличием. И был медленный перевод фокуса, выделяющий из общей массы дорогих мне людей, которые все еще живы, потому что я их помню. Моя память подобно Феллини выстраивает хоровод из знакомых фигур. Звучит нежная музыка Нино Рота, и плывут вокруг меня мужские и женские лица. Здравствуйте, Валентина Яковлевна! Здравствуйте, Борис Генрихович!

Добрый день, Аркадий Вениаминович! Привет вам, Володя Рыклин! И Олег Краснов! И Нина Марковна! И Виктор Миронович! Все, все, кто был рядом со мной в труде и досуге, кто учил меня мудрой науке жизни, кто помог мне найти свое место в этом прекрасном и яростном мире.

Здравствуйте! Я пришел.

На улице по-прежнему звенели трамваи. Торопились прохожие по своим делам. Мало кто обращал внимание на примелькавшуюся вывеску «КИНОСТУДИЯ МОСНАУЧФИЛЬМ». И на меня, к которому эта вывеска теперь имела самое прямое отношение.

Было 5 июля 1957 года.