«Лесная, 27». ЭХО «ЦЕНТРНАУЧФИЛЬМА». Записки старшего администратора

Источник: www.ilyakogan.atwebpages.com. Эпизод 1-й. Глава 1-я.

На золотом крыльце сидели царь, царевич, король, королевич…

Тьфу, ты! Вот привязалась ко мне эта считалка! Твержу ее от самого метро!

Я аж головой помотал, чтобы отогнать назойливое двустишие. Хорошо еще, что трамвай зазвенел рядом. Прогрохотал — словно ветром голову продуло. Сразу сделалась пустая-пустая, только одна мысль пугливо плескалась на донышке сознания: — Что-то будет? Что-то будет?

Теперь прозвенел встречный трамвай. И я понял, что пришел. Вот она — Лесная, 27. И вывеска рядом с дверью: «КИНОСТУДИЯ МОСНАУЧФИЛЬМ».

Надо набраться мужества и толкнуть дверь. Но ноги не хотели слушаться, а в голове снова застучали-затикали прилипчивые слова: — …царь, царевич, король, королевич, сапожник, портной. Кто ты такой?

А в самом деле, кто я такой? Мне двадцать три года, за спиной у меня хорошая школа в Кунцеве, четыре года учебы на экономическом факультете ВГИКа, семь месяцев работы на Сталинабадской киностудии — заместителем директора картины. Картина называлась «Я встретил девушку». Это та, где песня с тем же названием — «…на щечке родинка, а в глазах любовь».

Работник из меня был, конечно, никакой: вечно опаздывал, организаторских способностей днем с огнем не просматривалось. Так что студия отпустила меня домой без сожаления. Только позже я понял, какая у меня была неповторимая жизнь: на крыше, можно сказать, мира, с криками ишаков по утрам, с горячими лепешками из тандыра, с запахом шашлыков и лаванды и с дикой ностальгией — тоской по России. Знал бы я, что в России мне предстоят долгие поиски работы — специальность «киноэкономист» в дипломе вызывала у всех работодателей единодушное недоумение: что это за фрукт, и с чем его едят? Пришлось решиться на отчаянный шаг и позвонить Михаилу Васильевичу Тихонову — директору студии «Моснаучфильм». То-то он, наверное, обрадовался, узнав, что недавний его вгиковский студент просится к нему на работу. Я, конечно, не стал признаваться, что на его лекциях развлекался чем угодно, только бы не слушать монотонное бормотание скучного преподавателя, и что студию «Моснаучфильм» я считал задворками киноиндустрии.

Съемочная группа фильма «Я встретил девушку» режиссёра Рафаила Перельштейна (стоит в центре в очках). 1957 год. Фото из архива Эммы Малой (дочери Р. Перельштейна) — на фото стоит слева от отца).

Странное дело, Мих. Вас., как его называли на студии, меня не послал, а велел звонить в конце месяца. Я и звонил. В конце месяца, потом — в начале. Потом — снова в конце. И вот, наконец, в июле он велел приходить завтра.

Я и пришел. Только ноги не слушались, а в голове крутились золотое крыльцо и целая компания посидельцев: …царь, царевич, король, королевич, сапожник, портной… Трамваи со звоном дребезжали мимо, у ног вертелась лохматая собачонка. Она пару раз тявкнула, посматривая то на дверь, то на меня: — Чего, мол, стоишь дурак дураком? Давай, открывай!.. Я и открыл — толкнул дверь, и собачонка деловито прошествовала в нее.

— А, Кабыздох явился! — приветствовал нас густой бас.  Могучего вида вахтер критически заглянул в мой паспорт: — К директору, значит? Ну, ну… Пропуск не забудь отметить на выходе!

Собачка уже крутилась у другой, внутренней, двери. Я толкнул ее, и Кабыздох ввел меня во двор киностудии.

Это был двор. В полном смысле этого слова. Стояли скамейки. Сидели мужчины и женщины замоскворецкого вида. Дымили «Беломоринами». Смачно сплевывали в урны. Смеялись шуткам друг друга. Травили анекдоты. Только домино не хватало для полноты картины.

— О, смотрите! Смотрите! — повернулись головы в мою сторону. — Кабыздох вернулся!.. Где пропадал, бродяга!..

— Иди сюда, шлемазл! — позвал кто-то. — Колбаску дам!

Собачка вдруг встала на задние лапы и заковыляла к мужчине с перечеркнутым шрамом лицом. Только теперь я понял, что общий интерес относился не ко мне. Люди на скамейках радовались псине. Меня они словно бы и не видели. Ну и хорошо — не больно-то надо.

Я поднялся на низкое крылечко, собираясь войти в здание студии. Но тут дверь распахнулась навстречу, и из нее вытолкали потерханного вида человечка в расхристанном пиджаке. Он тут же стал рваться обратно.

— Пустите меня! — вежливо кричал он. — Михвас — человек! Михвас мне не откажет! Что для него тридцать рублей!

— Петя! — урезонивали вытолкавшие его мужчины. — Не дури! Иди лучше проспись!

— Душа горит! — со слезой в голове пожаловался человечек. — Э!.. — безнадежно махнул он рукой. — Разве вы поймете!.. Вот Эйзенштейн понимал! И Пудовкин понимал! А вы!..

Он вдруг снова рванул в дверь.

— Михвас! Тридцатку до зарплаты! — кричал он, прорываясь сквозь заслон. Его остановил зычный командный голос:

— Уточкин-Маслов, не позорь профессию! Иди домой! Мало тебя гоняли! И с «Мосфильма»! И со «Студии Горького»!

— Еще и с «Межрабпомофильма»! — с гордостью уточнил сразу присмиревший человечек. — Ваша правда, Вла-Вла-Влад-мир Адольф-в-в… товарищ Шней-шнейдеров! — с трудом выговорил он. — Вы благородный человек! Сразу видно русского интеллигента! — благодарил он, принимая из рук «товарища Шнейдерова» заветную денежку.

Я не стал досматривать представление и на трясущихся ногах поднялся на второй этаж. «Что будет? Что будет?» крутилось у меня в голове. — «Возьмет ли меня Тихонов? Или отправит восвояси?». Не скажу, чтобы увиденное во дворе вдохновило меня. Но разве у меня был выбор?

Секретаршу директора, как я потом узнал, звали Любовь Львовной. Она грузно сидела на узком для нее стуле.

— Кто там безобразничает? — спросила она, после того как я представился.

— Какой-то Уточкин, по-моему…

— Просто Уточкин?

— Нет, Уточкин-Маслов…

— А то у нас Уточкиных двое, — любезно пояснила она. И укоризненно покачала головой: — Ах, Петя, Петя! Во что превратился человек! А ведь не последний в кино…

Любовь Львовна велела мне подождать и прошла в кабинет директора. Сердце мое вздрогнуло. «Возьмет или не возьмет?». И помимо своей воли я стал твердить заветную считалочку: «На золотом крыльце сидели царь, царевич, король, королевич…».

— Пройдите в кадры к Паше Андрееву! — возвестила, выходя из директорского кабинета секретарша. — Он вас оформит.

«Уф!.. король, королевич, сапожник портной…» — крылья вынесли меня в коридор. За дверью с табличкой «Отдел кадров» меня приветливо встретил симпатичный и молодой еще человек.

— К сожалению, — проговорил он, проглядывая мои документы, — сейчас свободна только должность старшего администратора.

Я только головой кивнул: все-таки старшим администратором быть лучше, чем безработным. Я написал заявление и заполнил длинную анкету.

— Погуляйте во дворе! — предложил мне любезный Паша. — А я получу резолюцию директора.

«А вдруг Тихонов за это время передумал?» — беспокоился я, спускаясь во двор.

Во дворе очень миловидная девушка усаживала довольного жизнью Уточкина-Маслова в открытый операторский ЗИС.

— Всем спасибо! — кивал он направо и налево. Потом поднял руку, согнутую в локте. Я думал, он хочет помахать всем на прощанье. Но нет, из рукава к его рту скользнуло горлышко винной бутылки. Сделав пару приличных глотков, Уточкин-Маслов дружески похлопал водителя по плечу:

— Вася, трогай помаленьку! Только без рывков!

Закрытая пробкой бутылка успокоилась в рукаве пиджака.

— Инна! — произнес солидного вида мужчина, которого пьяный Петя назвал «товарищем Шнейдеровым». — Что, другой машины не нашлось? Закрытой?

— Нет, Владимир Адольфович! — ответила очень миловидная девушка. — Все в работе. Спасибо, что такую дали!

Она слегка вразвалочку прошла к воротам, словно желая убедиться, что ее подопечный действительно покинул поле боя. «Товарищ Шнейдеров» проводил ее долгим взглядом.

— Удивительное дело! - сказал он негромко, обращаясь к тесно обступившим его слушателям. - Красивые женщины, а ходят… Нет, ну в самом деле, как будто их женские органы вывалились наружу и волочатся по земле, а они наступают на них.

Слушатели почтительно похихикали, а я вспомнил: «Шнейдеров… Шнейдеров… Это же тот, кто сделал «Джульбарса» — мировой фильм моего детства! Мы с отцом смотрели его еще до войны… Надо же — живой классик!

Но тут Паша Андреев положил руку мне на плечо.

— Все в порядке! — сказал он, легонько подталкивая меня в сумрачную даль двора. - Михаил Васильевич подписал!

И он показал мне резолюцию директора: «Оформить». И завитушку подписи.

— Правда, на два месяца, — добавил Паша. И тут же успокоил: — Пока. Такой порядок…

В животе у меня противно заныло. «Все не слава богу», как сказала бы моя мама.

Мимо нас прошла женщина, дымящая папиросиной, как паровоз.

— Абаева! — окликнул ее кадровик. — Ты почему творческую карточку до сих пор не сдала?

— Сдам! Сдам! — досадливо отмахнулась женщина. И почему-то сочувственно посмотрела на меня. А Паша Андреев, дружески обнимая за плечи, сладким голосом обещал мне райскую жизнь в прекрасной группе, с командировкой в Ленинград и с перспективой самостоятельной работы.

«Хороший человек!» — благодарно думал я. — Я же ему никто и ничто, а он вон как меня опекает! Повезло!».

Почему-то женщина с папиросиной не разделила мои восторги.

— Садись! — подвинулась она на скамейке, когда Паша отпустил меня. И протянула крепкую, почти мужскую ладонь. — Аня Абаева! Директор картины!

Я назвал свое имя и коротко рассказал о предыдущей работе. И честно признался, что боюсь опростоволоситься на новом месте.

— Не дрейфь! — успокоила меня Аня. — Не съедят! Главное, запомни: первый год надо работать на имя, а потом имя будет работать на тебя! И еще… Держись подальше от Пашки Андреева! Если, конечно, тебя не тянет к мужикам…

— Меня?.. — Я мучительно покраснел. До сих пор при любом намеке на возможность «таких» отношений, у меня к горлу подступала легкая тошнота.

— Миша! — замахала вдруг рукой Аня Абаева.

— Анечка, привет! — ответил ей с крыльца молодой человек примерно моего возраста, но гораздо выше и симпатичнее. Он возился с камерой, установленной на штативе, что-то чистил замшевой тряпочкой внутри.

— Ты помнишь, что завтра съемка? — строго спросила Аня.

— Готовлюсь, — коротко ответил Миша.

Аня познакомила нас. Но поговорить не удалось, потому что на крыльцо вышел, как сразу же выяснилось, Мишин шеф.

— Миша! — стал он занудливо приставать к Камионскому. — Рамку надо держать за ребра — пальцы же жирные.

— Хорошо, Виталий Витальевич! — соглашался ассистент.

— И продуйте спринцовкой каждый уголок — не дай бог волосок пристанет!

— Есть, Виталий Витальевич!

— И не забудьте проявить кончик вчерашнего материала!

— Будет сделано, Виталий Витальевич!

Я уже тогда поразился выдержке и почти военной четкости Миши. Я не знал еще, что он только что вернулся из армии. И что он три года прослужил в танковых частях в Германии. Те самые годы, что я провел во ВГИКе.

Ну вот. Если вы дочитали до этого места, должен признаться, что написанное выше я выдумал. Не совсем, конечно. Все это было, но в другое время и не обязательно в одном месте. Просто моя память прихотливо соединяет схожие случаи и детали в одну картину, причудливо отражающую впечатления первого года моего пребывания в месте, которое станет центром маленькой вселенной на следующие сорок лет моей жизни. Было все: и собака Кабыздох, и голуби, воркующие на крышах студийных пристроек, и ассистенты, ковыряющиеся в потрохах своих камер, и гул голосов над тесным двором, и лица, которые смотрели на меня то с интересом, то с безразличием. И был медленный перевод фокуса, выделяющий из общей массы дорогих мне людей, которые все еще живы, потому что я их помню. Моя память подобно Феллини выстраивает хоровод из знакомых фигур. Звучит нежная музыка Нино Рота, и плывут вокруг меня мужские и женские лица. Здравствуйте, Валентина Яковлевна! Здравствуйте, Борис Генрихович!

Добрый день, Аркадий Вениаминович! Привет вам, Володя Рыклин! И Олег Краснов! И Нина Марковна! И Виктор Миронович! Все, все, кто был рядом со мной в труде и досуге, кто учил меня мудрой науке жизни, кто помог мне найти свое место в этом прекрасном и яростном мире.

Здравствуйте! Я пришел.

На улице по-прежнему звенели трамваи. Торопились прохожие по своим делам. Мало кто обращал внимание на примелькавшуюся вывеску «КИНОСТУДИЯ МОСНАУЧФИЛЬМ». И на меня, к которому эта вывеска теперь имела самое прямое отношение.

Было 5 июля 1957 года.