Источник: книга "«Незабытые рассказы сердца». Вячеслав Орехов и его творчество". (Изд. — Москва, 2021 год, 292 стр., 176 илл.; с. 111-115).
Тарасов Виталий Иванович родился в Петергофе под Ленинградом в 1939 году. Во время блокады Ленинграда в 1942 году эвакуировался под Москву. С 1968 по 1972 год учился в Московском полиграфическом институте. Живописью занимался с 1967 года.
«Без меня народ не полный...» Эти слова Андрея Платонова, одного из любимых писателей Виталия, особенно пронзительны сейчас, когда Виталия нет больше с нами. С уходом каждого такого человека мир теряет какую-то драгоценную краску, образуя брешь. И эту брешь уже ничем не заполнить, потому что каждая душа неповторима. А тут ушёл близкий товарищ, потрясающий художник, поэт, личность. Порвались живые нити, связывающие человека с человеком. Сгорел и погас целый мир, вселенная. И стоя на пепелище этого мира, в который раз думаешь о неразрешимой загадке бытия – тайне жизни и смерти, о непостижимой воле Творца, отпускающего каждому свой срок. Боль утраты не смягчает даже одна из благих человеческих догадок: Господь забирает в Небесные селенья всех, кто исполнил своё земное предназначенье.
Хочется думать, что и Сам Господь сопереживает каждой человеческой смерти, ведь все мы дети Его. Милость Божья в том, что Господь врачует душевные раны потерявших близких целительным течением времени и дает спасительную надежду на встречу с ними в Своих обителях. Милость Божья еще и в том, что Он одарил нас памятью, которая хранит мгновенья ушедшей жизни.
Перебираю узелки своей памяти и вижу совсем молодого Виталия, только что комиссовавшегося из армии. Вот он подъезжает на своем стареньком велосипеде к дому на Студенческом, где жили одно время мы с Анатолием Петушковым. Шумно встречаемся, потом идем на реку Учу, купаемся.
Веселые, бесшабашные, наполненные энергией молодой жизни (благословенное время!) Разговоры о том, о сем, о политике, литературных новинках и, конечно, непременные споры о живописи. Для Виталия и Анатолия живопись уже тогда была страстью, смыслом жизни, а никаким не любительством.
Оба не пропускали ни одной московской выставки, почти ежедневно ходили на этюды. Анатолий – чаще в район деревни Комягино, Виталий – в лесную школу, бывшую усадьбу парфюмерного магната Брокара. Там, кстати, он однажды нашел в озерце голову подлинной древнегреческой богини (потом передал какому-то скульптору).
Так вот, в этих спорах о живописи два будущих корифея напоминали молодых задиристых петушков. Я наблюдал их словесные баталии со стороны, так как мало смыслил в этом вопросе.
Виталий внешне по-мужски грубовато скроенный (он мне всегда напоминал Маяковского), громогласный по-военному, где-то прямолинейный, на самом деле был по-детски трогательно простодушен и легкораним. И хотя в спорах мгновенно загорался, и его непросто было одолеть, на выпады Петушкова, который за словом тоже в карман не лез, Виталий по-мальчишески искренне обижался.
Вообще, в нем было много от детской непосредственности, которую он пронес через жизнь. Удивительно, но ни военное училище, ни офицерская служба (правда недолгая) не вытравили из него этого золотого качества для художника, позволявшего ему смотреть на мир незамутненным взглядом. Оттого его суждения были всегда оригинальны, они шли не от книжной учености, а из своего простодушного видения мира.
Помню, как-то разговор зашел о равенстве в человеческом обществе. И Виталий, для которого природа всегда была идеалом разумного устройства, сказал: «Посмотрите на эти деревья, кусты, траву! Вот где идеал равенства. Они растут, не подавляя друг друга». Или, показывая однажды на старое засохшее дерево, красиво раскинувшее фактурные ветви, заметил: «Дерево и в смерти прекрасно, у человека не так».
Виталий до конца остался идеалистом, романтиком, сраженный раз и навсегда чудом жизни, чудом природы.
В этом смысле он был счастливым, ибо по Достоевскому, человек, смотрящий на дерево, не может не чувствовать себя счастливым. А тем более, завороженный колдовством глубокой русской зимы, восторгом пробуждающейся весны, бездонной синевой неба.
В нем всё пело от этой красоты, от полноты жизни. Это видно по картинам Виталия. По почерку можно определить характер человека, а по живописи уж тем более: цветовая до неистовства экспрессия, размашистый мазок, романтический флёр – всё это от темпераментной, импульсивной, раскованной натуры художника. С донкихотской отвагой бросался он на преодоление живописного мастерства. Много экспериментировал, меняя технику, колорит, тематику сюжетов.
Порой поэзия его живописи перетекала за рамки картины, и тогда рождались стихи – размышления о земном и небесном. Но и это было не всё. Помню одну его рукописную тетрадь с забавным названием: «Дурацкие мысли».
Это одно из его многих милых чудачеств. По-детски простодушные, эти мысли покоряли чеховским тонким юмором, неожиданными жизненными наблюдениями. В последние годы Виталий сочинял большую стихотворную поэму о Наполеоне. «Почему вдруг Наполеон? – терялись мы в догадках. Но разве жизнь души уловима для окружающих? Тем более, такого фантазера и выдумщика!
Живой интерес к слову зародился у Виталия давно. В те времена много читали, но у него было особое чутье на неординарное. В 60-е годы именно Виталий открыл для меня имя загадочного тогда (да и теперь, кажется) писателя Андрея Платонова, некоторые рассказы которого были малым тиражом изданы в эти годы. Они произвели на Виталия, а потом и всех нас, ошеломляющее впечатление.
И опять же Виталий заставил меня посмотреть совершенно другими глазами на поэта Уолта Уитмена. В нашем институте его преподносили как певца американской демократии, и поэтому он не вызывал у меня особого интереса. А тут, благодаря Тарасову, открылся поэт невиданного космического размаха, поэт свободного духа, («сорваться со всех якорей и мчаться во все гавани мира»).
В то жестокое, идеологизированное время он произвел целую очистительную революцию в моей душе, за что до сих пор благодарен Виталию.
Понимаю сейчас, почему его так замкнулона Уитмене. Он ведь и сам по натуре своей был во многом близок заокеанскому поэту – ощущением родства всякой земной твари, романтическими устремлениями к красоте и воле («Всюду видится мне красота»), внутренней свободе. Всё это видно из живописи Виталия, в которой царит красота, свободные, почти космические стихии земли, воды и неба, вернее, небес с летающими вольными ангелами.
Позже это интуитивное, врожденное стремление к красоте и внутренней свободе проявилось в его деревенском житье, где он пытался укрыться от агрессии большого города и раствориться в природе.
Еще одно воспоминание как радость и праздник для Виталия и всех нас, его друзей, это незабываемая поездка на теплоходе по Волге и Ладоге на остров Валаам с учителями Южного округа г. Москвы. Организовал её большой энтузиаст Борис Царёв.
Это путешествие было настоящим постижением глубинной России и себя в ней.
Как чудесны были виды русских деревень с церквушками по берегам, трогательны малые русские городки Мышкин и Углич, а потом Ярославль, Кострома, Вологодчина с Кирилло-Белозерским монастырём, фресками Дионисия в Ферапонтово, наконец, легендарный Валаам. На палубе теплохода стояла большая скульптура Николая Чудотворца, рядом звонница с небольшими колоколами. Замечательный священник о. Владимир проводил на палубе ежедневные службы.
А по вечерам проходили музыкальные и поэтические вечера, просмотры фильмов, встречи с художниками, в том числе и Виталием, чьи картины вместе с другими живописцами были развешаны по всему кораблю. Покоренные живописью Виталия Тарасова, его умными беседами об искусстве, учителя ходили за ним толпами, как, впрочем, и за Петушковым.
Они без конца просили новых встреч и бесед с художниками. Эти беседы, как правило, заканчивались поэзией и музыкой. Виталий, поначалу смущенный таким вниманием, застенчиво улыбаясь, читал много своих стихов, а потом уже и вовсе осмелевший, лихо пел весёлые деревенские частушки, подыгрывая на гармошке. Это было незабываемо.
Говорят, в контрастах характера – признак одаренности. Во всяком случае, с Виталием – это так. Он был личностью многогранной. И всё это шло от неистребимого удивления и восторга перед жизнью. Само имя его «Виталий» означает с греческого «жизненный». Таким он и остался в моей памяти – большим ребёнком, излучающим свет жизни, украсивший мир своим чудесным искусством.
г. Ивантеевка, май 2011 г.
Искусство - всегда жертвенность... Творческий дух проявляется только в свободе... Картины - драгоценные камни по форме, источник мудрости по содержанию... В картинах должна быть вечность...
(Виталий Тарасов)