НЕ УМИРАЙ НИКОГДА... (к 100-летию А. Платонова)

Газета «Синергия» УО Южного округа Москвы, 1999, сентябрь.

16.08.2022

В. Орехов

Автор:
В. Орехов

Орехов Вячеслав Васильевич (род. 20 февраля 1940 года в деревне Коломенки Тамбовской области) — режиссер документального кино, сценарист, оператор, композитор. Заслуженный деятель искусств Российской Федерации (2002). Призер отечественных и международных кинофестивалей. Академик Российской Академии Кинематографических искусств «Ника».

Материал был подготовлен к столетию Андрея Платонова (1899 — 1951) в газете «Синергия» УО Южного округа Москвы, 1999, сентябрь. Источник: книга "«Незабытые рассказы сердца.» Вячеслав Орехов и его творчество". (Изд. — Москва, 2021 год, 292 стр., 176 илл.; с. 45- 53). Все воспоминания о Платонове, записанные  В. Ореховым во время работы над фильмом «Не умирай никогда» (1989), опубликованы в журнале «Советский музей».

В преддверии нового века, нового тысячелетия мир живет в ожидании какого-то близкого чуда, тайной надеждой на новую, более счастливую судьбу. И в то же время тревожным предчувствием конца времен, осознанием неотвратимой платы за свои ужасные прегрешения. В России это чувство тревоги, ощущение катастрофы усугубляется крушением национальных иллюзий как великой державы и, главное, утратой самой объединяющей национальной идеи. И всё же в глубинах подсознания русского человека теплится надежда, что не всё еще потеряно. Такую надежду дает ему и международное чествование в этом году трех великих наших писателей, ибо сегодняшний год объявлен ЮНЕСКО годом Пушкина, Набокова и Платонова. Пушкину – 200, Набокову и Платонову по 100 лет.

Такое впечатление, будто оба последних чародея пера родились от мощного эмоционального сотрясения при Пушкинских торжествах 1899 года. Может, и сегодня от троекратного юбилейного резонанса родится еще кто-то, кто удивит когда-нибудь Россию и мир. А главное, может нынешнее осмысление своего духовного богатства поможет исцелению нашего поврежденного самосознания, и Россия войдет в третье тысячелетие, поднявшись с колен.

«НЕБО СИЯЛО ГОЛУБЫМ ДНОМ…»

Вообще судьба России напоминает временами судьбу русского человека из рассказа Платонова «Полотняная рубаха»: «И чего со мною не было. Из другого бы давно весь дух вышел, и из меня выходил. Сколько раз я кровью весь исходил, да напоследок сожмусь в последний остаток, сберегу одну живую каплю крови и от нее опять согреюсь и отдышусь». Нет, должна согреться и отдышаться Россия, ибо в самые тяжелые времена «…ежедневно человек из глубины и низов земли заново открывал белый свет над головой и питался кровью удивительных надежд»…

Платонов… Андрей Платонов… Какая музыка в этих словах, какое магическое притяжение имени! Андрей Первозванный, Андрей Рублев, Андрей Тарковский… При слове «Платонов» возникает безграничный океан, Вселенная, как и при словах «Пушкин», «Достоевский», «Толстой», потому что эти слова уже более означают явление, нежели человека.

А. П. Платонов. 40-е годы.

Приближается первое сентября – день рождения и день столетия, может, самого необыкновенного из русских писателей (да и только ли русских), ни на кого не похожего, единственного в своем роде Андрея Платонова. Вслушайтесь в поэзию этих строк:

«Небо сияло голубым дном, как чаша, выпитая жадными устами. И шли те трогательные и потрясающие события, на которых существует мир, никогда не повторяясь и всегда поражая»…

«Ночь была песнею звезд, и жаль было спать, и весь мир, будто странник, шел по небесным, по звездным дорогам в тихие полуночные часы…»

«Ночью душа вырастала в мальчике, и томились в нем глубокие сонные силы, которые когда-нибудь взорвут и вновь сотворят мир. В нем цвела душа, как во всяком ребенке, в него входили темные, неудержимые, страстные силы мира и превращались в человека. Это чудо, на которое любуется каждая мать каждый день в своем ребенке. Мать спасает мир, потому что делает его человеком».

Тайну чарующей музыки его слов не разгадать, как не разгадать биение сердца или рождение света. Это непостижимая жизнь духа. Его слово рождалось из потаенных сердечных глубин, из тончайших вибраций души, изумившейся «прекрасным и яростным миром», чудом человека и «лицом жука». Платоновское слово рождалось из мучительных размышлений, что же есть жизнь и смерть, и «что же есть существование людей, это – серьезно или нарочно?» Его слово рождалось из сочувствия «великому немому горю Вселенной» и «уединенному сиротству людей на земле», из мечты о всеобщем и личном счастье и вселенском воскресении умерших людей.

«...АНДРЮШКА, РАЗВЕ ЭТО ТЫ? ЭТО Я – Я ПРОЖИЛ ЖИЗНЬ...»

Андрей Платонов... Никак душа не насладится этим именем – магическое притяжение! В нем что-то родное для русского уха. Родное и трогательное. Имя Пушкина действительно веселое, а здесь – грусть, возможно, и светлая, но печаль. Может, от того, что сквозь имя просвечивает его горестная судьба. Или из-за того, что не можешь забыть щемящего взгляда с последней фотографии 51-го года. Взгляда, в который вошла, кажется, вся боль мира:

«Если бы мой брат Митя или Надя через 21 год после своей смерти вышли из могилы подростками, как они умерли, и посмотрели на меня, что со мной сталось – я стал уродом и внешне, и внутренне: Андрюшка, разве это ты? Это я – я прожил жизнь».

Да, он прожил мученическую жизнь. А какую другую можно было прожить честному писателю, праведнику в угар сталинщины и бериевщины. Глаза девочки из рассказа «Уля», которая видела одну лишь правду и потому страдала – это глаза самого Платонова. Хорошо, что за такую правду оставили в живых, хотя и угробили при этом в воркутинских лагерях единственного сына, мальчишку, что, может, еще хуже собственной смерти. И голодал с семьей, и был бездомным.

Андрей Платонов с женой Марией Александровной и сыном Платоном. Ноябрь 1942 года.

Драма Платонова – это драма поколения людей, поверивших в коммунистическую утопию. Он ведь с восторгом принял революцию, как и Маяковский, и Мейерхольд, да и многие другие. Платонов связал революцию с образом столь любимого им паровоза. Он поверил в новую культуру, в новую коммунистическую цивилизацию.

Ему казалось, что мучащий его вопрос «как случайную, нечаянную жизнь человека превратить в вечное господство над чудом Вселенной?» – решит революция, новая цивилизация: «Познанный мир всё равно что покоренный, а раз мы покорим мир, мы освободимся от него, мы возвысимся над ним, создадим иную Вселенную. Достаточно будет подумать, что надо, чтобы звезда переменила путь»

Ему казалось, что новой коммунистической цивилизации будет доступно всё, вплоть до всеобщего воскрешения умерших людей. Эта сокровенная мысль, навеянная «Философией общего дела» Николая Федорова, жила в нем постоянно. Но Платонов скоро понял, что паровоз революции несется куда-то не туда, подминая под себя людей и обесценивая человеческую жизнь.

Да и для завоевания господства над Вселенной «надо родить для себя сатану сознания, дьявола мысли, и убить в себе плавающее теплокровное божественное сердце».

Даже при всей любви к паровозам и всяким механизмам он горько признает:

«Ни хорошие, ни плохие моторы сами по себе не помогают существованию человека, если в человеке нет священной сущности, или эта сущность убита или искалечена. Может быть, эта сущность – наша душа. Неизвестно в точности, что такое наша душа, но известно, что без нее общая жизнь человечества не состоится. И это подтверждается тем, что мы страдаем». (У Достоевского: «Что толку, если человек приобретет весь мир, но повредит душе?»)

Платонов понял, что обезбоженный бездушный мир не принесет счастья, что люди без Бога обречены на «уединенное сиротство», равнодушное небо да враждебность косной материи. Он понял, что без веры – «духовный тупик».

«Над народом не надо смеяться, даже когда он по-язычески верит в свою Богородицу. Сознание, что на Небе есть благая Богородица роднее и ласковее матери, дает сердцу мужика любовь и силу. Он веками ходит за сохой и работает и живет как мученик... У нас многие думают, что веру можно отнять, а лучшего ничего не дать. Душа нынешнего человека так организована, так устроена, что вынь только из нее веру, и она вся опрокинется...»

И душа опрокинулась. Вслушайтесь в голоса его героев в кожанках и без, которые хотели перевернуть мир:

«– Бога нет!
– Кто ж главный?
– Главный у нас – класс. Верующий в Бога есть расстройщик социалистического строительства. Он портит, безумный член, настроение масс, идущих вперед темпом. Немедленно прекратите религию, повысьте уровень ума и двиньте бывшую церковь в орудие культурной революции. Устройте в церкви радио, и пусть оно загремит взрывами классовой победы и счастьем достижения!..»

«– Мы должны бросить каждого в рассол социализма, чтоб с него слезла шкура капитализма, и сердце обратило внимание на жар жизни вокруг костра классовой борьбы, и произошел бы энтузиазм!..»

«– Вот, граждане, я откровенно скажу: ничто меня не берет, ни музыка, ни вера, а водка меня берет, значит, душа у меня такая твердая, только ядовитое вещество она одобряет, ничего духовного я не признаю – то буржуазный обман!..»

«– ...партия воспитывает не блаженных телят, а героев для великой эпохи войн и революций. Нам не нужна немощная, берегущая себя тварь, другое время теперь наступило!»

«– Эх ты масса, масса, трудно организовать из тебя скелет коммунизма. И чего тебе надо, стерве такой? Ты весь авангард, гадина, замучила».

«КАК ЗАМУРОВАННОМУ В СТЕНЕ»

Андрея Платонова перестали печатать в тридцатых годах, когда Сталин на его повести «Впрок» («Бедняцкая хроника») размашисто написал: «Кулацкая хроника». И писатель вынужден был под разными псевдонимами перебиваться случайными критическими статьями, сказками, и кое-какими рассказами. Главные его произведения – роман «Чевенгур», повести «Котлован» и «Ювенильное море» – были опубликованы лишь десятилетия спустя после смерти.

«Я оставлен наедине с собственной душой и старыми мучительными мыслями… Мне тяжело, как замурованному в стене… Я должен опошлять и варьировать свои мысли, чтобы получились приемлемые произведения. Именно опошлять! А если бы я давал в сочинения действительную кровь своего мозга, их бы не стали печатать. Это сверхъестественно тяжело. Я же просто отдираю корки с сердца и разглядываю его, чтобы записать, как оно мучается…»

Художественный подвиг Платонова безмерен. И прежде всего в том, что он сделал для русского языка. И вклад этот ещё, думается, недостаточно оценен. Платоновский язык вышел из глубины национального характера, из народного мироощущения и подсознания. В нем все движения, вся жизнь русской души. И поэзия, и ирония, и сказка, и космизм, и неуловимые всплески чувств. В платоновском слове и ветер полей, и движение облаков, и тайна ночи, и незримая жизнь букашки. В нем – голос его времени и голос вечности. Платонов рано понял таинственную связь вещей и явлений, родство «между лопухом, побирушкой, полевой песней и электричеством». В платоновском стиле особая музыкальная ритмика, особое сочетание слов, особый строй мыслей. Платоновское слово очень актуально сейчас, когда произошла обезличка языка. Этот волшебник пера невероятно труден для перевода на другой язык, но без платоновского языка Россию не понять.

Нравственный подвиг писателя тоже велик. Такие художники являются в переломные времена, когда большие массы людей заносит не в ту сторону, и своей жизнью, творчеством они пытаются сдержать этот крен, подставляя свое плечо и кладя свою жизнь. И, конечно, бывают смяты при этом. Но без таких людей ни один народ не выживет, ибо не стоит село без праведника.

«А ТЫ ЖИВИ, ТЫ ЖИВИ, НЕ БОЙСЯ…»

Давно замечено, что в России поэт, писатель больше, чем просто поэт и писатель. Он еще и пророк. Возможно, это от того, что русские на генетическом уровне более предрасположены к слову, чем другие. (Слово… Слово… «В начале было Слово…») Или были более предрасположены к слову; но вместе с присущей им некогда особой духовностью утратили в нынешние времена и эту чувствительность? На такие грустные размышления подвигает вялая, если не сказать больше, подготовка к юбилею Платонова. Газеты, радио, телевидение забиты Бог знает чем, но почти нигде не поминается имя славного нашего писателя. Пушкина – да. Это привычно, накатано. А может, кому-то выгодно, чтобы у нас был один лишь Пушкин?

И что еще тревожит более всего: до сих пор нет решения властей о создании музея или Культурного центра имени Платонова. Дочь писателя, Мария Андреевна, уже несколько лет тщетно добивается решения о передаче под музей части флигеля Литературного института (Тверской бульвар, 25), в котором Платонов прожил с семьей много лет. В этом флигеле сейчас находятся классы иностранного языка, их некуда перевести, как считает ректор института, известный писатель Есин. Но думается, всегда выход можно найти, если сильно захотеть. Конечно, Есину, видимо, тоже нужно решение московского правительства, а его всё нет (хотя, говорят, Литинститут сдает в аренду огромное количество своих помещений). Письма, которые пишет дочь Платонова Лужкову и в другие инстанции, остаются без ответа или конкретных решений. В разгар же начинающейся избирательной кампании и вовсе будет не до музея. Утрата чувства благодарности такому великому Писателю и Человеку наводит на грустные мысли, что поврежденность нашей души глубока и надолго.

Думается, не надо искать для музея Платонова других мест. Здесь его мир. Здесь он жил, творил, отсюда забирали в Гулаг его сына, отсюда он уходил на фронт военным корреспондентом и здесь его не стало. Тут всё дышит Платоновым. И если когда-то не создали в здании Литературного института (бывший Дом Герцена) хотя бы мемориальную комнату Гоголя (он в этом здании умер), то сделать музей, где жил Гоголь нового времени – национальный долг. Создание этого духовного очага – тест на нашу нравственность. Нам нельзя духовно деградировать, духовно умирать, ибо западный мир, погрязший в вещизме и извращениях, с надеждой смотрит на Россию, которая поможет его реанимировать. («Человечество – одно дыхание, одно живое теплое существо. Больно одному – мертвеют все».) Андрей Платонов дает нам надежду на исцеление любовью и памятью, надежду на воскресение и долгую жизнь. Людям, человечеству:

«…Мне вот родная моя мать умирать никогда не велела… Перед смертью она тосковала и целовала меня. Она всё боялась оставить меня одного на свете. Она боялась, что меня затопчут люди, что я погибну без нее, и меня даже не заметит никто. Умирая, она велела мне жить: А ты живи, ты живи, не бойся, – говорила она мне. – Побей, кто тебя ударит, живи долго, живи за меня, за нас всех, не умирай никогда… Как только она уйдет далеко-далеко, когда я уже не разгляжу ее в своем воспоминании, тогда я и сам умру, только это будет не скоро, может быть, никогда этого не будет, потому что мертвые матери тоже любят нас…»


Материалы по теме