Главы из книги «Записки кинохроникёра» (СК СССР. Бюро пропаганды советского киноискусства. М., 1977). На фото (слева направо): Б. Шер, А. Ешурин, Р. Кармен, Н. Лыткин. ЦСК. Москва, Брянский пер., 25 июня 1945 г. Фото из архива В. И. Фомина (Музей кино).
Снова меня провожают на фронт. Невольно вспомнилось 25 июня 1941 года и наш отъезд со двора студии, который снимал Володя Сущинский, позже павший смертью храбрых.
Сейчас другое время. Пока мы путешествовали, положение на фронтах резко изменилось. Позади был Сталинград.
…А я снова вспоминаю тёплый июньский вечер сорок первого года на Белорусском вокзале. Радио, словно по инерции, передаёт бездумные арии из оперет. Не видно пьяных, не слышно песен, но нет и слёз. Освещение впервые выключено. Кругом шёпот. Какая-то смесь беспечности и тревоги. Народу много, большинство, конечно, военные, и всем надо неотложно ехать на Запад.
Мы с трудом влезаем в вагон. Мы – это Р. Кармен, Б. Шер, А. Ешурин и я. Мы едем в Ригу и далее на фронт снимать военную хронику. Как её снимать – из нас четверых знает лишь Кармен, побывавший к тому времени уже не на одном фронте, в том числе в Испании. Все мы, однако, молоды, физически сильны и имеем немалый опыт хроникёрской работы.
Наш поезд переполнен лётчиками и танкистами. Начало войны застало их в отпусках. Не понимаем – как же это так получилось, что в преддверии войны лётчкиов и танкистов распустили по курортам и родным домам? Ещё никто ничего не знал, но уже в поезде стало ясно, что до своих самолётов и танков они не доберутся и что им суждено сражаться в пехоте.
Наш поезд идёт не по расписанию, стоит на полустанках, еле ползет на перегонах. Чуть не сутки мы едем до Смоленска и прибываем как раз в тот момент, когда немцы бомбят вокзал. Смотрим на карусель самолётов, поочерёдно пикирующих на пути, и ждём, когда появятся наши истребители и разнесут в клочья эту чёрную стаю. Наши, однако, не появляются. Но что сразу же сдавливает сердце – это толпы плачущих детей и женщин, бегущих из горящего города. Вот самые беззащитные жертвы войны!
Обстановка нервозная. Повсюду ищут диверсантов. Кармена задержали и увели для выяснения личности. У него иностранное кожаное пальто, и это делает его «подозрительным элементом». Вскоре, конечно, он возвращается.
Удручающее зрелище представляли переполненные беженцами эшелоны, приходившие в Запада. Открытые платформы, как булыжником вымощены плотно прижатыми друг к другу головами детей и женщин. В дороге их бомбили и расстреливали с самолётов. В глазах детей страх и мольба…
Вместо Риги мы попадаем в Полоцк, затем в Великие Луки. Мы понимаем, фронт стремительно приближается к нам. Камера готова к работе, но что снимать? Понимаю, что съёмки беженцев – не для сегодняшних киноновостей. Узнаю, что по дороге в Идрицу будто бы лежит сбитый немецкий самолёт. Меня берут в «эмку», идущую к фронту. День жаркий. В небе множество немецких самолётов, гоняющихся за отдельными машинами. Поэтому мы без конца останавливаемся и в кюветах пережидаем налёты. Навстречу нам бегут толпы солдат без пилоток и ремней. Это строители, демонтировавшие оборудование старых укрепрайонов.
Самолёт оказался нашим. Хозяин «эмки» мрачно молчит, а потом останавливает машину у опушки леса, где должна бы стоять наша часть, и выгружает меня с моим громоздким имуществом, весящим около восьмидесяти килограмм. И уезжает. В лесу – никого, ни души. Взвалив груз на плечи, бреду по вечернему лесу и прислушиваюсь к близкой артиллерийской стрельбе. Положеньице…
В конце концов, меня задержали и привели на маленькую станцию, где помещался штаб воинской части. Здесь, на складе, я надеваю солдатское обмундирование, всё не по росту и размеру. Здесь же пытаюсь достать машину, чтобы начать съёмки. Обращаюсь к бравому генералу в комбинезоне. Это прославившийся позднее генерал Лелюшенко. Машину он не даёт, но при этом говорит: «Война будет длинная, ещё успеете многое снять».
Первая моя съёмка на войне – артиллеристы, ведущие огонь по деревне, занятой гитлеровцами. Они не бриты с начала войны, с землистыми от усталости лицами. Снимаю их и какую-то женщину, которая всем нам на удивление что-то копала в поле, не обращая внимания ни на треск залпов, ни на горящую деревню, ни на близкие разрывы снарядов…
И всё же я пробираюсь на попутных машинах на территорию Латвии, однако, лишь для того, чтобы в первую же ночь отступить с нашими частями и опять оказаться в Великих Луках.
Около какой-то школы задерживаю всех проходящих, формируется часть. Предъявляю документы от ГлавПУРККА. Приказывают встать в строй: «Кинооператоров тоже будут бить!» И я получаю карабин.
Неожиданно вижу на улице в машине Романа Кармена, как всегда энергичного, подобранного и спокойного. Он сообщает, что мы должны прибыть в Новгород и получить распоряжение в Политуправлении Северо-Западного фронта. Я гружусь в машину.
В ту же ночь наши войска оставили Великий Луки. Я видел толпы несчастных женщин и детей, которых так и не успели вывезти. Не знаю, что было бы со мной, не столкнись я случайно с Карменом.
Меня поражает Кармен. Ночью в какой-то избе я просыпаюсь усталый и вижу, что он при свете огарка сидит и стучит на машинке. Понимаю, что он пишет очередную статью в «Известия», корреспондентом которой он состоит. Вот это молодец, думаю, засыпая, и откуда у него столько энергии?..
В начале войны кинохроникёрам было очень трудно работать. Страна знала, что войска наши отступают с боями, контратакуют, изматывают противника. Как это показать? Журналисты получают сведения из штабных донесений, оживляя их рассказами раненых, очевидцев, тех, кто уцелел. Кинооператор же должен своим лбом упираться в то, что он снимает. Нам говорят, что в таком-то месте была успешная контратака, есть трофеи, но обстановка менялась так быстро, что пока мы туда добирались, это место снова оказывалось у гитлеровцев. Снимаем, как бьют орудия, стреляют пулемётчики, а что там? Каков результат? Ведь всё это надо бы показать зрителю.
С большими трудностями, по дорогам, забитым колоннами войск, беженцев и стадами эвакуируемых животных, мы добрались до Новгорода, ещё сиявшего нетронутой красотой. В Политуправлении фронта мне показали на карте деревушку неподалёку от Старой Руссы, отбитую у врага. Не могу вспомнить, как я туда добрался, не имея своей машины, но добрался. Деревня кажется пустой.
Валяются кучи бумаг, документов, остатки разгромленного немецкого штаба, разбитые мотоциклы, огромные снаряды в плетёных корзинах, вероятно, предназначенные для Ленинграда, запах разлагающихся трупов немецких солдат и тут же две свежие могилы с берёзовыми крестами, с надписями по-немецки. Волнуюсь, ибо вижу такое в первый раз. Торопливо снимаю, меняю кассеты, вновь снимаю.
Под горой у речки наши сапёры готовят взрыв моста. С ними я должен уехать. Но съёмка разгромленного штаба уникальна для той поры, и я увлекаюсь. Внезапно слышу крик: «Ты что, такой-сякой, у немцев решил остаться?» Смотрю, сапёры уже в кузове, а машина тронулась. Бросаюсь догонять и (как это ни невероятно) с трудом успеваю схватиться за задний борт, после чего солдаты втаскивают меня вместе со всей аппаратурой. Из кузова хорошо видно, как в деревню въезжают немецкие мотоциклисты.
Вскоре начались жесточайшие бои за Новгород, которые мы снимали с Иваном Сокольниковым. Наши войска оставили Новгород, однако далеко от него не ушли. Многие месяцы бои шли в местах, где каждый камень говорил о древней российской истории. Часто объектами боёв становились церкви и монастыри чуть ли не тысячелетнего возраста, украшенные старинными иконами и бесценными фресками. В огне гибли национальные сокровища России. Снимали всё это мы с болью в сердце.
К осени работа фронтовых киногрупп получила чёткую организацию. Мы подчинялись председателю Кинокомитета, а на фронтах нами руководили политические управления. Работали обычно постоянными парами, имея одну машину на двоих и шофёра Как правило, наши полуторки были оборудованы добротным кузовом, который внутри был похож на купе вагона и имел печку, полки для спанья, ящики для хранения аппаратуры, плёнки, продуктов и горючего. Это был настоящий дом на колёсах. На шофёравозлагались обязанности завхоза и повара.
Мы с оператором Евгением Ефимовым решили работать вместе, это у нас получалось неплохо. Знакомя его с кем-нибудь, я нередко представлял его как оператора, снимавшего фильм «Если завтра война…» Обычно упоминание об этом фильме вызывало лишь хохот.
Нашей удачной совместной работой были съёмки операции по освобождению Тихвина – этого «ключа» к Ленинграду в декабре 1941 года. Падение Тихвина угрожало Ленинграду скорой и неминуемой смертью – это понимали все. Поэтому войска генерала Мерецкова, в которых тон задавали мужественные и закалённые сибирские дивизии, нанесли немецким войскам сокрушительный удар и освободили город. Зима в том году была снежной и лютой. Условия, в которых сибиряки атаковали укрепившегося врага, казались не по силам людям. Но – Тихвин наш!
В Тихвинском монастыре был захвачен большой склад оружия и боеприпасов. Мы сняли и склад, и хозяйничавшего там начальника трофейного отдела Васильева. Это были великолепные кадры, ибо впервые с экрана прозвучали радовавшие зрителя слова – «трофейный отдел».
Сняли мы и разграбленный и загаженный немецкими солдатами дом композитора Римского-Корсакова. Сняли доказательства грабежа фашистами имущества советских граждан: женские туфли, чулки, предметы домашнего обихода, найденные в штабных машинах и вещевых мешках немецких солдат.
Из наших материалов был смонтирован специальный выпуск киножурнала, посвящённого освобождению Тихвина.
Под Тихвином я встретил своего лучшего друга юности, да и, пожалуй, лучшего друга в жизни. Как-то ночью, когда я сидел в кузове и дремал, нашу машину остановили на контрольно-пропускном пункте, и я услышал: «Кинооператоры? А Лыткина, случайно, нет с вами?..» Вылезаю и не верю глазам – Анатолий Жарков, в форме командира роты. Мы не виделись много лет. Это он провожал меня в Москву в 1929 году. И вот неожиданная встреча. Мы проговорили в его избе до утра, вспоминали юность, мечтали о будущем. Мы с ним были людьми одной судьбы. Он вырос в семье вдовы, железнодорожной сторожихи на переезде. Как и я, получил благодаря советскому строю высшее образование, стал инженером. Он не дожил до победы, но многое сделал для неё.
В начале 1942 года отдельные участки Северо-Западного фронта южнее и западнее Тихвина держали, по сути дела, партизаны. Так получилось потому, что там многие участки из-за болот и лесов были практически непроходимы. Партизан надо снять. Нам с Ефимовым объяснили, как опасть в отряд «товарища И.», как называли в сводках отчаянного партизанского командира Ивана Иванова.
С трудом, но благополучно добираемся до лагеря партизан. Работая на Дальнем Востоке, я привык равнодушно воспринимать любые трудности и житейские неудобства, но жизнь партизан показалась мне настоящим подвижничеством. Нам они принимали у костра, угощали самогоном. Ефимов рассказал партизанам, чтобы поднять наше «реноме», как я снимал ловлю живых тигров. Слушают с интересом, и вдруг один из них, Ларион Васильев, предлагает: «Может, хотите снять, как ловим живых немцев?» Ещё бы не хотеть!
…Бредём за партизанами по глубокому снегу в глухом лесу. Партизаны парами отделяются от общей группы и исчезают среди деревьев. Неожиданно трещат сучья, и к нам на поляну партизаны выталкивают невообразимо закутанных и вооружённых субъектов. Поднимаем аппараты и начинаем снимать. Субъекты, увидав наведённые на них объективы, бросают в снег автоматы и поднимают руки. Если бы не напряжённые суровые лица партизан, вся эта сцена показалась бы комедийной. Но закутанные в деревенское одеяло тип оказался ефрейтором Вальтером Мухаэром, другой, с замотанным на голове полотенцем, старшим стрелком Вилли Клейном, – оба кадровые солдаты 6-й роты, 86-го полка, 218-й дивизии, что выяснилось на допросе, который мы также сняли.
Опекающий нас Васильев ругается:
— Что же вы, черти, их не обезоружили?
— Мы патроны забрали, а автоматы оставили, чтобы в кино всё правильно было…
Эти кадры появятся и в очередном киножурнале, и на страницах газеты «Известия».
К сожалению, не всё можно было снимать. Например, проезжая какую-то глухую деревеньку, мы удивились, увидав, как по её улице разгуливают люди, похожие на иностранцев, – в добротных шубах и дорогих пальто, в шляпах, в кожаных перчатках. Это были наши разведчики, которых с соседнего аэродрома по ночам забрасывают в тылы врага – судя по их импозантному виду, в очень далёкие тылы. Наверное, не многие из них дожили до победы, и уже по одному этому нужно было бы снять этих храбрых людей. Но снимать было нельзя. Пройдут годы, и о их делах будут читать увлекательные книги, смотреть фильмы.
Той же зимой у меня случилась неожиданная встреча с однокашником по институту, о судьбе которого я давно ничего не знал. Как-то я смотрел, как к фронту идёт маршевая рота на пополнение. Вдруг из строя выбегает солдат и обнимает меня. «Натан Битман! Сколько зим, сколько лет!» Но сопровождающий роту старшина не даёт нам и словом перемолвиться, строго приказывая Натану вернуться в строй. «Говори скорей номер полевой почты!» Потом я прошу начальника Политуправления фронта т. Тевченкова использовать Битмана по специальности. И через три дня Натан является к нам в качестве фотокорреспондента армейской газеты. Конечно, в нашем доме на колёсах нашлось место и для него, мы объединились и стали дружно жить.
Наступила весна 1942 года. На фронтах затишье, обе стороны сидят в обороне, но настроение тревожно. На нашем Северо-Западном дикая распутица. Войска бедствуют без подвоза. Даже мы, операторы, люди в общем-то свободные и имеющие «колёса», сидим без хлеба. Кое-как добираемся до ПАХа, как называют полевой армейский хлебозавод. Но хлеба нам не дают – его недостаёт из-за трудностей с доставкой муки. Переговоры пробивного Битмана с комиссаром ПАХа безуспешны. В отчаянии он осматривается, словно ища новые аргументы, и видит свежие газеты. В глаза бросается Постановление правительства о присуждении Сталинских премий. Среди фильмов – «День нового мира», среди его авторов – я.
Много мне довелось бывать на всяких приёмах и торжественных обедах, но тот приём, который устроил мне и моим товарищам устроил комиссар в землянках ПАХа, был вне всяких сравнений. Была водка и отличная закуска – хлеб и свиная тушёнка. И была музыка – два солдата играли на балалайках…
Летом мы расстались с Евгением Ефимовым. Он уехал в район, где формировалась польская армия. Я оставался на нашем «болотном фронте», готовился лететь к партизанам – на всех фронтах начиналась работа над большим фильмом о народных мстителях. Но в день отлёта приходит телеграмма, требующая, чтобы я немедленно был в Москве. Я улетаю, будучи твёрдо уверен, что дальше мой путь лежит в Сталинград. Но в Москве слышу от Михаила Бессмертного: «Завтра ты выедешь в Архангельск, а оттуда – в Англию…»
Кругосветное путешествие стало подарком судьбы и, наверное, той отметиной, за которую я был обязан «расплатиться». Но я-то этого тогда не понимал и, едва вернувшись в Москву, снова выехал во фронтовую киногруппу.
Одним из сюжетов той поры я горжусь, хотя он и предельно прост. Я хотел показать, каким почётом у нас окружают людей, доблестно сражающихся за родину. Показать это можно было лишь через единичный случай. И легко нашёлся такой герой, которого стоило снять, – старшина Афанасий Антипов. О нём уже была передача по радио, в которой между прочим упоминалось, что герой перестал получать письма от любимой девушки. Что могу снять я, не видевший его подвига? Получение им правительственной награды?
Но упоминание радио о почте дало мне зацепку. Я поехал в часть Антипова и снял, как он получает из полевой почты тысячи писем и как сослуживцы помогают ему справиться с ответами на такой поток писем, как раскладывают на плащ-палатке пришедшие девичьи фотографии. Получилась эта сцена какой-то чистой и лиричной, и она полностью вошла в фильм «Комсомольцы» (выпуск 1943 года).
Накануне прорыва фронта под Духовщиной я увидел прославленного генерала А.И. Еременко, с которым ещё ранее был знаком. Этот старый солдат покорил меня мудрым мужеством, добротой широкой души, трогательной любовью к поэзии. Сейчас, на передовой, я увидел генерала строгого, даже сурового, отдающего команды сухо и лаконично, с лицом сосредоточенным и усталым. С ним был, помнится, маршал артиллерии Воронов. Мне удалось снять начало артподготовки как бы глазами командующего: примерно в ста метрах немецкие солдаты, ничего не подозревая, накладывали на воз сено и весело пели; через минуту их накрыл первый залп прорыва.
Я снимал действия наших войск по освобождению Духовщины, а позже бои под Витебском. Съёмки регулярно попадали в киножурналы. Но мне хотелось снять репортаж о буднях войны, о солдатском быте, их повседневном житье-бытье.
Я считаю уникальными съёмки оператора Ивана Панова, который решил проследить судьбу одного рядового солдата. Он был с ним всё время и снимал в тылу и в бою. В один из моментов съёмки солдат был смертельно ранен осколком. «А в Туле меня увидят?» – были его последние слова. Панов и это снял. И, наконец, снял похороны солдата.
А я скоро распростился с камерой. Начальник киногруппы направил меня в Москву с восьмьюстами метрами плёнки боёв за Витебск. В Москве мне сообщили, что моя «бронь» больше не действует и что я должен идти на фронт. Спорить были ни к чему – шла война, и такие люди, как я, всем обязанные советскому строю, сражались за этот строй всеми средствами, с любым оружием в руках.
Привезённые мною материалы целиком вошли в очередной киножурнал как фронтовой кинорепортаж. Он назывался «На Витебском направлении», а я стал рядовым гвардейской дивизии. Что было дальше, видно из документа, которым я очень горжусь и бережно храню.
БОЕВАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА
На гвардии рядового Лыткина
Николая АлександровичаРусского, рождения 1910 г.
член ВКП(б) с июля 1944 г.За время нахождения в 40 Гвардейском ордена Красного Знамени стрелковом полку с февраля м-ца 1944 г. т.Лыткин находился в боевых порядках 40 ГКСП и принимал непосредственное участие в мартовских и июньско-июльских боях летнего наступления 1944 г.
В этих боях тов. Лыткин действовал как высоко дисциплинированный, храбрый и стойкий воин.
В наступательных боях в марте 1944 г. т. Лыткин служил стрелком 2 стр. батальона, а затем, как более подготовленный, переведён телефонистом во 2 стрелковой батальон. При контратаке немцев была прервана телефонная связь между командиром стрелкового батальона и ротой 82 мин. Необходимые попытки телефонистов восстановить связь оканчивались ранениями их. Тогда тов. Лыткин, пренебрегая опасностью, под прицельным огнём противника, восстановил связь, и рота снова открыла огонь по противнику – контратака была отбита.
12.3.44 г. тов. Лыткин, восстанавливая связь, был ранен, но не ушёл с поля боя, пока полностью не восстановил связь.
При прорыве обороны немцев 23.6.44 г. т. Лыткин работал заряжающим 82-мм миномётов. При сильном артобстреле он в составе расчёта вёл огонь до тех пор, пока не заставил противника замолчать. Этим самым способствовал взятию пехотой 4-й линии обороны противника.
За отличия в боях принят на льготных условиях в партию Активен в общественной жизни.
Систематически проводит беседы с рядовым составом по материалам газет по доведению сводок Совинформбюро.
С 12.7.44 г. работает в политотделе в должности фотографа. К работе относится добросовестно. Все задания выполняет с энтузиазмом.
Доказал свою преданность Родине, партии Ленина-Сталина боевыми делами в борьбе с немецко-фашистскими захватчиками.
За образцовое выполнение боевых заданий командования награждён правительственной наградой орденом «СЛАВА III СТЕПЕНИ».
Начальник политотдела
зам.командира II ГОГКОСД по п/ч
гвардии полковник
Пастухов
31 августа 1944 г.
Вот так я оказался единственным в нашей стране человеком, получившим сначала золотой знак лауреата, а затем уже – серебряную звезду, чисто солдатскую награду, которую можно было заслужить только в бою и никак иначе. Наверное, есть люди, награждённые орденами «Славы», а после войны получившие Государственные премии, но наоборот – только я. Впрочем, мои командиры – отважные и скромные люди, этого не знали; я для них был таким же обыкновенным солдатом, как и все другие.
Только в конце августа 1944 года оператору Владимиру Придорогину было приказано меня разыскать и доставить в киногруппу фронта. Официально он был обязан сказать мне, что «произошла ошибка». Неофициально же он, усмехаясь, прочитал мне по памяти выразительные выдержки из «Похвалы глупости» Эразма Роттердамского. От него я узнал новости о свои друзьях – фронтовых кинооператорах: больно было услышать о гибели в партизанском отряде Маши Суховой. Узнал об изменениях в руководстве, что сожаления у меня не вызвало. Я снова держал в руках камеру!
Новым начальником киногруппы стал режиссёр Александр Медведкин – человек талантливый, высоких душевных качеств, по-юношески увлекающийся. У него возникла мысль обучить технике киносъёмки самых смелых солдат из числа разведчиков. Командование выделило две группы и одну вручили мне – как учителю и командиру. Мои пятнадцать ребят имели более пятидесяти орденов на всех.
На фото в первом ряду (слева направо): капитан Николай Лыткин, начальник киногруппы 1-го Белорусского фронта Леон Сааков, начальник киногруппы 3-го Белорусского фронта, режиссер Александр Медведкин и сержанты-операторы. Действующая армия.1944 год.
В бою они демонстрировали невиданную удаль и полное презрение к смерти. Я к тому времени много повидал храбрых людей, но таких яростных, умелых, безжалостных в бою бойцов я ещё не встречал.
Мои ребята должны были снимать особой конструкции аппаратами с длиннофокусными объективами, похожими на толстоствольные автоматы (как я позже узнал, на тренировках ребята невольно пугали ими проезжающее в машинах высокое начальство). В боях один шёл с этим аппаратом, а другие страховали его с гранатами, автоматами и ножами в руках. Действительно, один из них – Алексей Комаров – с близкого расстояния снял во время контратаки противника, как «Фердинанд» смял нашу пушку вместе с расчётом. Другие – Иван Васильев и Георгий Солнухов – сняли взятие вражеской траншеи – страшные по подробностям сцены. Но в целом я счёл этот опыт не слишком удачным.
Представление о кинохроникёре требуют уточнений: во всяком случае, о его достоинствах нельзя судить только по оперативности, а если вести речь о фронте – только по храбрости. Это и профессия, и призвание, этому походя не научишь. А аппарат ничего не исправит, если снимающий не знает законов хроникёрского искусства.
Кстати, мне рассказывали, что мой друг Н. Константинов, автор «Хроникона», сконструировал будто бы аппарат, который имел два спусковых крючка – для съёмки и стрельбы, заряжался патронами и плёнкой. Ему, как многим тыловикам, казалось, что нам нужен на фронте такой аппарат, который одновременно был бы и ручным пулемётом. Однако на деле мы должны были быть рядом с солдатами в качестве летописцев. В этой связи расскажу о шутке генерала Черняховского. Он однажды беседовал с только что прибывшими на фронт уже перед концом войны журналистами, и они пожаловались, что им не выдают пистолеты. Черняховский с улыбкой ответил, что если противник допустит их на расстояние пистолетного выстрела, то значит – он решил… сдаться в плен.
Я стал просить начальство освободить меня от группы, потому что хотел снимать сам, и меня сменил Володя Крылов, начинавший войну в качестве фотокорреспондента армейской газеты. И вот он приехал в относительный тыл, а я уехал на передовую. Но какова военная судьба! В тот дом, откуда я вечером выехал, ночью попадает бомба, и от Володи находят только очки.
В канун 1945 года мы объединились с Василием Дульцевым, моим однокурсником, с которым мы даже жили в одной комнате студенческого общежития. Он обладал качествами, которые особенно ценишь на войне: искренностью, бескорыстностью и доброжелательностью. Чуть позже к нам присоединился звукооператор М. Соболев, и его громоздкая аппаратура позволила снять интересные синхронные репортажи – они вошли в фильм «В логове зверя» (март 1945 г.).
Тогда же, в канун Нового года, я был награждён орденом Отечественной войны I степени.
Я снимал под Кенигсбергом, где шли бои невиданного упорства и напряжения. Его защитники были обречены, и они понимали это, но, может быть, именно поэтому сражались с отчаянием смертников. Ночью слушаю радио. В немецкой части города ещё долго звучит прощальная трагическая мелодия – фашисты заживо себя хоронят. А утром прячу машину за толстой стеной какого-то разрушенного склада и иду снимать поединок артиллеристов. Я один – Василий уехал под Берлин. Неожиданно ко мне прибирается какой-то сержант и вручает захватанный маслеными пальцами кусок обоев – это телеграмма: «Оператору Лыткину срочно прибыть Москву – Большаков».
Причин вызова не знаю. Отзыв оператора накануне падения Кенигсберга внутренне считаю нелепостью. Но собираюсь быстро. Спустя два часа я уже нашёл какой-то аэродром и в тот же день прибыл в Москву.
Через день я и мой попутчик по кругосветному путешествию Рувим Халушаков сидим в самолёте, летящем через Сибирь в Сан-Франциско.
Наш самолёт летит на Восток. И я понимаю – для меня война окончена.